– Ты светлейший князь Кеша Киселев из автороты и тебя упекли на губу, верно?– продолжает интриговать девчонка, размахивая во все стороны портфелем.

– Вот балда!– восклицает Кеша .

– Кто балда?– взмахивает ресницами девчонка.

– Я балда! Это ж тебе папочка доложил!

– Да, папочка.

Девчонке и в голову не приходит спросить, откуда он знает, кто ее папочка. Об этом должны знать все. А такие хулиганы, как Кеша Киселев, просто обязаны знать.

– А что он тебе еще докладывал?

– Что ты грубиян.

Она великодушна. Она могла бы выдать куда более точное определение, но выбрала самое что ни есть мягкое. Но Кеша – какая неблагодарность!– изображает из себя обиженного:

– Если я грубиян, так чего ж ты со мной разговариваешь?

– Хочу и разговариваю. А что, нельзя?

Нет, она его доконает! Она отбивает у него всякую охоту погрубить в свое удовольствие.

Девчонка машет портфелем в сторону веревочного механизма, которым орудуют парни:

– Это ты придумал?

– Конечно, я.

Вот еще! Как будто это мог придумать ефрейтор.

– Эдисон,– смеется девчонка.

– Кто?!

– Эдисон. Изобретатель и ученый. Вы что, не проходили?

– Мы... я другое проходил в это время.

Ефрейтор, который, наевшись глины, ушел под навес и уткнулся там в книгу , замечает Кешину бездейственность. Он открывает рот, чтобы поставить лодыря на место, но интеллигентное начало берет верх: девушка, неловко, знаете ли... Столовая, конечно, важный объект, а если это любовь?

– Можно мне попробовать?– кивает девушка на лопату.

– Тебе?! Пуп развяжется.

Стыдно! Стыдно в восемнадцать с половиной лет не уметь вовремя прикусывать язык! Вот сейчас она повернется и уйдет.

«Не уходит, козочка,– облегченно думает Кеша .– Увидит папочка капитан, как она тут со мной треплется, он ей устроит выволочку».

– Слушай, как тебя дразнят?

– Дразнят?

– Ну, зовут тебя как?

– Женя. А тебя почему Князем дразнят?

– Да так. Сам захотел.

– Хм. А почему ты не захотел быть королем? Король – звучит. А то князь какой-то безродный.

«Сейчас отчалит,– беспокоится Кеша .– Ей уже неинтересно. О чем бы с ней...»

– Ну, я пойду.

– А если бы ты в кино со мной пошла, что бы тебе папочка за это сделал?

Женя пожимает плечами:

– Ничего.

– Тогда пойдем?

– Как же мы пойдем, если ты на гауптвахте? Убежишь?

– Это мое дело.

– Тогда тебя трибунал будет судить.

– Я и убегать не стану, я увольнительную заслужу.

– Ты заслужишь?! Ты никогда не заслужишь.

Откуда такая уверенность? Можно подумать, она подсказывает папочке ротному, кому дать увольнительную, а кому нет.

– Что, струсила бы со мной в кино пойти?– язвит Кеша .

– Ничуть не струсила. Просто я здесь редко бываю. Я в поселке учусь, там и живу.

– Тогда я туда приеду.

– Хм...

Женя взмахивает портфельчиком и уходит в сторону офицерских домов. Узнать бы, где капитан живет.

А ефрейтор – вот жук!– оказывается, не читал с того момента, как увидел Женю. Только вид делал. Сейчас он тоже провожает взглядом девчонку. И парни тоже провожают. И она, конечно же, чувствует на себе яркие прожекторы их взглядов и спокойно, с достоинством идет в лучах этих прожекторов. А как идет! Кто бы мог подумать, что можно так красиво ходить. И с ней, с этой грацией, разговаривал он, Кеша . Его распирает гордость, грудь хоть в обручи бери.

Кашлянув для порядка, ефрейтор брякает ни с того ни с сего:

– Киселев, учтите, это для гарнизонной столовой.

24.

После третьей ночевки на «вертолете» Кеша глубоко осознает воспитательную силу гауптвахты. Он мог бы поклясться, что каждую ночь на нем пляшут черти и лошади. Иначе отчего бы у него так болели кости? К тому же черти наверняка имели железные копыта. Обычными им не удалось бы так отделать Князя. Не мудрено, что теперь он с замиранием сердца ждет своего часа. По всем приметам, истекают последние минуты его пребывания в этом благословенном доме. Как только Кеше показалось, что час пробил, он начинает тарабанить в дверь. Выводной прилипает к глазку.

– Чего тебе?

– Все, вышло время, выпускай!

– После ужина.

– Не надо мне ужина, отворяй ворота!

– Сказано – после ужина. На тебя уже порция заказана.

– Не имеешь права больше держать!

– Будешь буянить, еще сутки накинут. Сиди смирно.

– Я верховному главнокомандующему на вас пожалуюсь,– без всякого энтузиазма грозит Кеша .– Выпендриваются тут...

На Князя смотрит пустой глазок. Кеша становится спиной к двери, желая испробовать крепость солдатских сапог, но вовремя останавливается. Не то и главнокомандующий не спасет. Лучше на прощание перечитать надписи на стенах. Это успокаивает. Когда узнаешь, что кому-то было так же плохо, как тебе сейчас, то становится легче.

Надписи, конечно, бездарные. Серые, видать, личности посещали эту камеру. «Иванов» – дата. «Я тоже тут был» – дата. А фамилии нет. Кто был, дух святой? История требует точности. Даже история гауптвахты. Кеша не повторит ошибок своих предшественников. Вот, кстати, в кармане какой-то кривой шуруп.

Выбрав на стене самое видное место. Князь приступает к работе. Вскоре на ней красуется не лишенная оригинальности надпись:

«Здесь томился за здорово живешь

служивый человек Кеша Киселев».

Отойдя от стены. Кеша критически осматривает надпись. Затем делает из точки запятую и доцарапывает:

«Светлейший князь».

Теперь – дата. Такую надпись слепой разве не заметит. Рядом с ней блекнут и вообще стираются все остальные. Жалкие словеса! Для пущей важности Князь подчеркивает строчки глубокими бороздками и остается довольным своей работой. Он даже исполняет соответствующую этому случаю песню: