Так вот, если мы отсчитаем назад полмесяца, то найдем Кешу в парке над рекой, недавно заложенном, но уже красиво запущенном.

Осторожно!

Ничего особенного, просто из кустов вылетает пустая бутылка. Кажется, не из-под лимонада. Она катится по аллее под ноги престарелой чете, которая, видимо, совершает свой традиционный моцион. А из кустов в это время доносится бессвязное бормотание расстроенной гитары. Кто-то поет, нарочито коверкая слова:

Дикарь дикарке предложенье сделал

И подарил ей хобота кусок...

– Господи, безобразие какое!– останавливается старушка.– А милиции, как всегда, днем с огнем не сыщешь.

– Оставь, Розочка, это хулиганы,– хладнокровно, хоть и с оглядкой на кусты, говорит супруг.– Это нас совершенно не касается. Пойдем, цветочек.

Обойдя бутылку, словно она могла лягнуть, чета удаляется по аллее. В кустах уже бушует хор:

А дикари, как бегемоты, ржали:

Дикарь дикарку по ошибке съел...

Вскоре на аллею выкатывается вторая бутылка не из-под лимонада. В этот раз она останавливается у ног двух ребят вполне спортивного сложения. С ними две девушки.

– Эй, парни, кончайте наглеть!

Гитара спотыкается об эти слова, выбивающиеся из контекста песни, и смолкает.

– Князь, нас выследили,– слышится из кустов развязный голос.– Великолепной семерке угрожают.

– Разберемся, еш-клешь!

Кусты раздвигаются, обнаруживая не совсем свежую физиономию. Это наш герой. Он же Кеша . Он же, как мы слышали, Князь. Вместе с ним еще шестеро веселеньких парней. В четырнадцать не очень доброжелательных глаз они разглядывают наглецов, осмелившихся выследить их «великолепную семерку». В знак пренебрежения к нахалам толстяк из этой семерки продолжает жевать кусок докторской колбасы.

Волоча по кустам стонущую гитару, Кеша , как и подобает приличному герою рассказа, первым выходит на аллею. За ним – остальные.

– Мамзели и прочие фрейлины могут быть свободны,– объявляет Кеша , деловито вешая гитару на сук березы.– Остальным приготовить пасти. Будем рвать.

– Для инструктажа, хе-хе,– уточняет длинный тощий парень, театрально разминая картонные плечи.

– Нехорошо потому что прерывать трапезу,– с притворным сочувствием поясняет толстяк, продолжая чавкать.

– Смелые, однако,– удивляется один из ребят.– Уберите-ка лучше бутылки и топайте спать по добру по здорову!

– Щас потопаем, еш-клешь,– многозначительно обещает Кеша , и «великолепная семерка» начинает наступать правильным развернутым строем.

– На этой аллейке сейчас будет весело,– ухмыляется тот, с картонымми плечами:– Оборжетесь!

Семерку, правда, смущает то обстоятельство, что «жертвы» не улепетывают, а девушки даже не прячутся за спины парней. Это ж не по правилам! Тикать бы им надо, а то, чего доброго, придется на самом деле драться.

«Почему девки-то не визжат?»– недоумевает Кеша .

Но семерка завелась, самой уж не остановиться. Да и поздно. Кеша вытягивает вперед два растопыренных пальца, пытаясь достать до груди одной девушки:

– Утю-тю, белочка...

Непозволительно сильный удар отбрасывает нашего героя в кусты, и на него с плачем падает гитара.

Какая жестокость! Судя по точности удара, Кеша начинает соображать, с кем они связались. Он трясет головой, словно не может очнуться от кошмарного сна, а в ушах многократно повторяется его же «утю-тю». Звуковым фоном для этого «утю-тю» служат сочные удары и короткие вопля. Рядом с Кешей плюхается толстяк. С неожиданной резвостью он проползает на четвереньках пару метров, потом вскакивает на задние конечности и со щенячьим повизгиванием протаранивает кусты. Ветки мешают Кеше как следует разглядеть расправу над семеркой. Видны только мелькающие ноги и расползающиеся приятели. Последним с битвища укатывается огрызок докторской колбасы.

Такая вот неувязка получилась. Недооценила «великолепная семерка» возможности этих наглецов.

– Эй, ты, в кустах!– слышит Кеша и притворно закрывает глаза.– Бутылки один уберешь! Ты уж позаботься.

И тут же испуганный голос девушки:

– Мальчики, он же отключился! Это ты его, Славка!

– Ничего, включится. Я таких зайцев знаю. Краем глаза Кеша наблюдает, как эти проклятые хулиганы с возмутительным спокойствием удаляются по аллее. Научились по мордасам бить и рады. А милиции, как всегда...

Одному Кеша удивляется: почему эти деятели не забрали гитару? Хотя бы ради хохмы. Вот дурачье: физиономию начистили, а гитару не забрали.

3.

Кеше , сколько он себя помнит, всегда хотелось чего-то необычного. Вот только чего, выдумать не мог. Но однажды поднатужился и выдумал. Взбрело ему в голову, что из рода он не какого-нибудь, а княжеского – дед, нарочно, князем был. В семнадцатом эмигрировал в Париж и там скончался от тоски по родине.

Рассказав в классе историю своего предка, Кеша , что называется, вошел в роль. Он каждый день стал дополнять биографию своего деда-князя захватывающими подробностями. Благородный предок получался лихим воякой и отчаянным ловеласом. Вечерами он играл в рулетку, огребая большие миллионы, ночи проводил на балах, где охмурял чужих жен, а утром его обязательно вызывали на дуэль ревнивые мужья, в которых он проделывал аккуратные дырки и отправлял к праотцам.

Класс и верил и не верил Кешиным россказням, но на всякий случай прозвал его Князем. Зато классный руководитель Нинель Питиримовна не на шутку обеспокоилась подробностями из родословной своего подопечного. Когда по классу пополз очередной слух, что Кешин предок разминки ради занимался иногда разбоем в дремучих лесах, Нинель Питиримовна не утерпела и сходила после уроков к Киселевым. Надо же в конце концов выяснить истину.

Отец драл Кешу неумело, но очень больно. Неумело потому, что практиковал крайне редко, а больно потому, что ему было обидно за свою кристально чистую родословную. В роду Киселевых было много крестьян, кузнецов, рабочих, был даже один колбасник, но князьёв-вертопрахов, слава Богу, не водилось. И знать никто не знал, что такое рулетка, и крови на совести рода не было. А прадед Северьян кончился мученической смертью, будучи нещадно битым батогами и сосланным в каторжные работы. За что? А за то: когда Северьяна обобрали за недоимки, он взял и поджег темной ночкой барские амбары.

Нетренированная рука отца с большим старанием изгоняла из Кешиной головы дурную фантазию. Фантазия, вроде, улетучилась, а прозвище осталось. Так его с тех пор и величали Князем.

В знак протеста отцу, а отчасти, чтобы не упасть в глазах класса, Кеша удрал из дома. Делал он это дважды. Второй раз добрался до самой Москвы. До сих пор он с горящими от возбуждения глазами рассказывает парням, как трясся в товарняках, как удирал от милиции по крышам вагонов, на бешеной скорости прыгал под откос, голодал трое суток... С былями переплелись небылицы, в которые Кеша теперь сам свято верит.