Шурка покосился на гробы. А для них и чуда не хватило. Разве его на всех хватит?

За стеклом иллюминатора непроглядная темень. Самолет, казалось, не летел, а крался, пробираясь над чужой землей с потушенными бортовыми огнями, отстреливая тепловые ракеты, уходил к границам Союза. Вспышки ракет не освещали, а лишь сгущали темень.

Шурик знал, что тепловые ракеты отстреливаются для того, чтобы снаряд, посланный с земли, «стингер», например, влетел не в самолет, а в более высокотемпературный объект, в ракету. Вот и летим, обнаруживая себя только яркими праздничными какими-то, но в то же время и тревожными огненными шарами.

Очередная тепловая ракета, отделившись от самолета, отвлекла на себя первый «стингер», взлетевший с горной вершины, но самолет крепко встряхнуло близким взрывом. Солдаты вцепились в канат и молча смотрели на Шурика, ожидая, что он скажет, так как он был единственным, кто из них мог видеть, что творится снаружи. Вот еще и еще один взрыв. Самолет круто накренился, пытаясь уйти из зоны обстрела. Вот еще взрыв, еще. Вот – совсем рядом. Вместе с очередным разрывом что-то сильно грохнуло внутри грузового отсека. Переглянувшись, все кинулись к оконцу.

Один из тросов лопнул, не выдержав нагрузки. Взвившийся конец его с силой хлестнул по полу, оставив рваную вмятину в дюралюминии, саданул по разлетевшемуся стеклу тамбура. Самолет практически завалился на правое крыло, уходя и унося с собой людей, начал резко снижать высоту и пытался выпрямиться. И в это время самый верхний ящик гроба выскользнул из-под троса, ослабевшего от рывков и перегрузки, переставшего прижимать другой его край. В обрушившемся на уши свисте и визге, рванувшимся сквозь выбитое стекло, гроб, как в страшном сне, беззвучно ударил в противоположный борт. Следом скользнул еще один, за ним другой. Шурик с ужасом увидел, как под тяжелыми ударами обшивка самолета стала расходиться. В отсек ринулся ледяной ветер неба, взметая опилки, куски бумаги и другой мусор. Теперь уже рев стоял неимоверный. Заложило адской болью уши. Прикрыв ресницами глаза от ударов мусора и пыли, сквозь прищуренные веки, Шурик следил, как в черной глотке неба безмолвно исчезали гробы. Один, другой, третий... Со стоном ахнули и, закрутившись, лопнули еще два троса. Гробы поползли к разверзнувшемуся отверстию, напоминавшему формой широко раскрытый, кричащий от бессильного отчаяния рот. Медленно, плавно останки погибших воинов уходили в ночь, переваливаясь через дыру, скользили, съезжали, как потусторонний, ненавоевавшийся десант, освобождая от страшной тяжести свой самолет, как будто желая завершить на земле какое-то дело.

Как самолет сел, Шурик не помнил, потому что от удара по голове чем-то упавшим сверху, от ужаса происходящего, потерял сознание. Очнулся в полной тишине. Дотронувшись до шишки на голове, ощутил под пальцами корку подсохшей крови.

Летчики чудом сумели дотянуть до Шинданда на разваливающейся машине и неслыханно малой высоте. Пока Шурик валялся без сознания, диспетчеры вычислили маршрут «Тюльпана» и ахнули. По всем расчетам, катастрофа произошла над договорным мирным кишлаком. Затрещали доклады в динамиках раций, погоны на плечах ответственных, и с рассветом в этот кишлак выехали грузовые машины в сопровождении звена вертолетов. Задание – отыскать выпавшие восемь гробов.

Кишлак встретил шурави горестными, злыми криками, подтвердившими правильность расчетов и опасений.

В темноте ночи, набрав в своем жутком полете безумную силу и скорость, цинковые гробы ужасными снарядами, пробивая хлипкие глиняные крыши домов, сыпались на безмятежно спавших женщин, детей, стариков. Падая с небес, забирали на небеса!

Исправить случившееся невозможно, но можно хотя бы объяснить. Самый дипломатичный офицер через переводчика сумел изложить ситуацию, очень тонко намекнув на то, что «стингер» мог взлететь и из этого кишлака. Но командование, учитывая потери в кишлаке, следствие проводить не будет. После такого разговора гробы помогали искать и выносить даже семьи погибших.

– Пять, шесть, семь, восемь, девять... – считал гробы офицер. – Стоп! Как девять?!

– Еще раз, – досадливо сплюнул старлей. – Раз, два, три... семь, восемь, девять. Девять! Что за черт?! – махнул рукой. – Ладно, поехали. Дома разберемся. Может, там неправильно посчитали? Не мудрено! От такого не только ошибиться, можно с ума сойти! Погибших еще раз угрохать! – сам себе толковал офицер, трясясь на боковой скамье в кузове «Урала», глядя на изуродованные, помятые, лопнувшие гробы. – Кто же виноват, что духи пытались «Тюльпан» сбить? А только положено, чтобы был виноватый. Так что звезда с погона у кого-то все равно слетит.

И уже на аэродроме старший лейтенант, прежде чем идти докладывать о прибытии, сам поднялся в разодранный самолет, чтобы сверить цифры. Но и тут ему подтвердили, что всего гробов было сорок. Вот тридцать два. Значит, он должен привезти восемь. Пересчитали еще раз:

– Тридцать девять, сорок, сорок один!..

Могли не найти один, мало ли куда мог упасть, но чтобы еще один лишний появился? А, ну их к черту! Разберутся. На войне путаница и не такая бывает. Доложил старший лейтенант командиру полка и ушел, все же удивленно покачивая головой.

Командир приказал битые гробы поменять на новые. Шурик узнал об этом, сидя в ангаре, от солдата, который был в поисковой группе и теперь помогал переносить сюда найденные цинки. Здесь уже кипела работа. Поврежденные гробы распаивали, содержимое перекладывали в новые и тут же запаивали, прикрепляя таблички с номерами и краткими данными о погибшем.

Шурик чувствовал себя отвратительно. Всегда впечатлительный, мечтательный, романтичный, он очень тяжело пережил события ночного полета. Ему казалось, что никогда в жизни ни за что на свете он не сможет даже приблизиться к аэродрому. Что любой самолет, даже самый комфортабельный, будет напоминать ему одну и ту же ужасную мистическую картину шевелящихся, уходящих в ночное безмолвие в потустороннем спокойствии гробов. Вот этих самых, раскрываемых, источающих жутко-сладкий запах.

Сильно болела голова, тошнило от запаха и от удара по голове. Не хотелось двигаться, не хотелось никуда лететь, не верилось ни в какое будущее. Хотелось сидеть вот здесь, в углу ангара, курить, и чтобы все-все оставили в покое.

Но теперь уже знакомые солдаты крикнули:

– Эй, отпускник! Иди помогай! Чем быстрее сделаем, тем быстрее улетишь.

Отпускник! Все-таки домой хочется. Сердце дрогнуло. Домой! Хочу!

И Шурик нехотя, но поднялся и поплелся к позвавшим. Было не по себе. Видел, конечно, и убитых, и растерзанных взрывом, и изрезанных ножами. Но то все там, в бою. Видел, и как в родном полку гробы готовят к отправке «черными тюльпанами». Укладывали и расстрелянные тела, и просто оторванные взрывом руки-ноги, а то и вовсе одну ногу в ботинке, а для веса мешок с песком добавляли. Если есть голова, то родные перед погребением могут через окошко гроба в лицо кровинушки своей взглянуть в последний раз. А если нет... Если тело взрывом на части разнесло? Тогда закрашивали окошко изнутри... Шурик даже горестно рукой махнул в ответ своим мыслям.

Кончится эта пытка когда-нибудь? Что там еще будет под крышкой этого гроба? Что еще ударит по взвинченным Шуркиным нервам? Вздувшиеся внутренности, вытекшие глаза, изуродованное тело очередного пацана? Разлагающееся тело, которое даже мертвым остается дороже всего для родных, или мешок с землей – ничего собрать не смогли?

Солдаты отдирали еще горячую крышку с очередного гроба, но она шла нехотя, не желая расставаться с домовиной. Сержант из самолета с горелкой в руках глухо матерился:

– Вот, блин, падлы рваные, зачем-то двойным швом запаяли, чтоб их...

Провел острым пламенем по ободку вокруг всего цинка еще пару раз, затем подсунул сплющенный конец монтировки в образовавшуюся щель, налег на другой конец всем телом. Крышка громко кракнула, отделяясь от гроба, и наполовину отошла от него. Солдаты, натянув брезентовые рукавицы, подскочили к крышке, ухватили ее и единым усилием поволокли было прочь, но, увидев содержимое ящика, выронили ее, едва успев отскочить в сторону.