Поправляя одеяло, увидела конверт с письмом, зажатый в руке матери. Елена Федоровна улыбнулась во сне, и губы, едва шевельнувшись, позвали тихонько-тихонько:
– Севушка!..
Ира прошла на кухню, села за стол. Развернула тетрадку с вложенным в нее солдатским конвертом без марки, принесенную ею из военной части. Выдернула аккуратно двойной листочек и, вздохнув, начала писать:
«Дорогая мамочка и сестренка моя, с солдатским приветом к вам ваш сын и брат Всеволод Авдеев!»
И дальше текст письма сообщал в присущем одному только Севе стиле, что служба идет хорошо, что он теперь уже «годок», что недавно его назначили заместителем командира взвода, а в прошлые выходные замполит возил их на автобусе в Дрезден на экскурсию. Ирина старательно описывала Цвингер – дрезденскую галерею, о которой специально читала в читальном зале краевой библиотеки.
Письмо ладилось, и только дойдя до места: «Вот хохма-то, давно хотел вам написать, что в столовой и первое, и второе едим ложкой, а в Дрездене зашли в гаштет, – это кафе у немцев так называется – а там вилки и ножи, так я...». Ира остановилась, дала передохнуть уставшим пальцам и глазам. Вспомнилось ей, как сама-то, старше брата на два года, водила его, пятилетнего мальчишечку, за руку в парк гулять, кататься на аттракционах. Какой белоголовый, хороший, послушный мальчишка был Сева. Как хорошо они дружили и любили друг друга, прямо как в сказке про братца Иванушку и сестрицу Аленушку. Вспомнился совсем пацан, стриженный наголо, с оттопыренными ушами и тонкой шеей, какой-то беззащитный в своей детскости, призывник Сева, растерянно, смешно приникнувший к окну вагона сплющенным о стекло носом, и его голос на перроне, на прощание сказавший: «Не грусти, сестренка».
Протянув руку, Ира достала из-за картины, висящей на стене, маленький серый казенный бланк. В который уже раз прочитала сообщение о том, что на шестом месяце службы рядовой-десантник Авдеев Всеволод Георгиевич пропал без вести во время выполнения интернационального долга на территории Демократической республики Афганистан.
Только Генка Кузнецов, друг Севы, рассказал все Ирине, жутко плача пьяными слезами, глухо и страшно пристукивая протезами ног об пол этой самой кухоньки, когда Елена Федоровна лежала в кардиоцентре.
Не пропал Сева, а погиб от взрыва мины, и разнесло его бедного в клочья, почему и сообщили, что пропал, чтобы гроб с землей не посылать.
– Ведь вот он, Севка, передо мной бежал. Брали мы тогда кишлачок один под Баграмом. Суки духи плотно били по нам из минометов из-за дувалов. Видел я, откуда бьют. Кричал Севке, чтобы брал левее, там дыра в дувале была, можно было оттуда падлюк достать. Да куда там! Они стреляют, мы стреляем. Грохот... Тут-то и взрыв, прямо под ногами Севки... – умолк Генка, налил неверной рукой стопку водки, проглотил:
– Как рвануло! Я смотрю, ищу, а Севки нет нигде. Потом второй взрыв, ноги мне до колен – в кашу. Генка тяжело вздохнул и протянул Ирине медаль «За отвагу», – это его, Севкина...
Ирина вздохнула, отодвинула письмо, зажала в кулак медаль, уткнулась лицом в руки, лежащие на тетрадях, тонко пахнущих гуталином, кирзой, табаком и еще чем-то неуловимым и горько, беззвучно заплакала.
Глава 6. ТВАРЬ
Крепко спит Андрей, сквозь сон смутно чувствуя, что что-то тревожит его, не дает полностью погрузиться в сладкие ночные грезы. Вздрагивает, понимая, что чей-то взгляд сверлит его ненавистью и злобой. Осторожно Андрей переворачивается на спину, открывает глаза и цепенеет от ужаса. Низкий брезентовый потолок нависает над ним, но не это пугает Андрея. С провисшего палаточного полога, уцепившись суставчатыми лапами-когтями, свисает прямо над лицом огромный скорпион. Неуловимо быстро насекомое протягивает клешни к голове Андрея, впивается ими в лицо и приближает к шее мерзкое жало с каплей яда и смотрит немигающим взглядом равнодушной злобной твари в остановившиеся от страха глаза человека...
Какое нехитрое развлечение – бродить по залам краеведческого музея, глазеть на всяческие диковинки, предметы стародавнего быта, такие смешные, трогательные. Любоваться красотой природы, пусть даже такой – заспиртованной и засушенной.
По воскресеньям, когда родители заняты накопившимися за неделю и отложенными до выходных делами: стирка, генеральная уборка, готовка пищи на следующую неделю – они сами выпроваживают детей на улицу:
– Иди-иди, погуляй. Сходи с друзьями куда-нибудь. Ну что дома-то сидеть!
Занятие найти не трудно, даже в маленьком городе. Библиотека, кино, парк с аттракционами, да мало ли куда можно пойти. Но все это хорошо, когда тепло, а вот зимой очень-то по городу не погуляешь, на лавочке не посидишь. Зато в музее и тепло, и интересно.
Андрей жил в этом городе недавно, и ему очень нравилось знакомиться с необычными особенностями нового для него края. С недавних пор Андрей ходил по залам музея не один. Теперь он проходил вдоль витрин, сжимая осторожно хрупкую ладошку любимой девушки. Посидев в кино, побродив по заснеженному городу, Андрей и Ленка заходили в музей. Прелесть! Начиная от встречающего их на втором этаже лобастого чучела зубра, заканчивая немецким шестиствольным минометом. Андрей ахает, удивляется, слушая Ленкины рассказы, лукаво посматривает на лицо девушки, воровато оглядываясь по сторонам, и если в зале они оказываются одни, Андрей целует Лену. Она дурачится, балуется и ведет Андрея к единственной экспозиции, которая восторга у него не вызывает.
– А теперь... Мы пойдем... – загадочно начинает Ленка, – и посмотрим...
– Ну, Аленушка, ну, перестань. Не могу я...
– На бабочек, на бабочек, – заканчивает хитрая Ленка.
– Да, прошлый раз ты тоже говорила «бабочки, бабочки», – не верит наученный опытом Андрей, – а там – скорпионы!
Ленка тихонько хихикает, вспоминая, как шарахнулся от выставки с насекомыми Андрей.
Андрея, еще маленького, ударил своим жалом крупный скорпион. Это было в Средней Азии, где семья Андрея жила по месту службы отца – офицера. Серьезных последствий не было. Быстро помогли медики из гарнизонного госпиталя. Но Андрей никак не мог забыть, как потянулся ладошкой к интересному забавному насекомому, чтобы погладить его колючую спинку, пожалеть за то, что все его не любят, давят сапогами и не разрешают играть с ним. Скорпион затих на потрескавшемся асфальте, расставил пошире членистые лапы, загнул к спинке хвост с жалом-крючком на хвосте, заметив приближающуюся к нему, сначала в виде тени, а затем – ненавистной человеческой руки, опасность. Как только рука человека приблизилась, почти касаясь панциря, скорпион метнул свой хвост, моментально пронзил жалом нежную кожу ребенка, впрыскивая под нее яд, и как только рука отдернулась, тварь тут же исчезла в одной из многочисленных трещин. С тех пор Андрей видел в кошмарных снах скорпионов, а уж чтобы самому подойти к витрине музея и любоваться этой мерзостью – это было выше его сил.
– Пошли, пошли, – тихонько смеялась Ленка и волочила за руку упирающегося Андрея к галерее.
– Надо, Андрюшенька, волю воспитывать. Такой здоровенный, а букашек боишься! И это – мой мужчина!
В эти минуты Андрей почти ненавидел Ленку. Ему хотелось оттолкнуть ее от себя, наговорить гадостей, только чтобы не идти к этой чертовой галерее, в которой были выставлены насекомые.
– Ладно, Андрюшенька, если подойдешь к витрине, я тебя поцелую, – смеялась Ленка.
Собрав всю волю в кулак, Андрей делал шаг к стеклу, за которым в коробочках, в ярком свете, лежали засушенные твари, открывал глаза, и его плечи передергивались от отвращения. Он отступал назад и угрюмо уходил в другой зал. В такие минуты обещанная девушкой награда не радовала Андрея. Лена подходила к нему, нежно обнимала и целовала в перекошенные губы. Андрей вздрагивал, невольно защищаясь от прикосновения твари, стоящей перед глазами, и только мгновение спустя успокаивался. И такой он становился растерянный, жалкий, беспомощный, что Ленка с каким-то еще неведомым ей материнским чувством прижимала его склоненную голову к своей груди и целовала в макушку. Затем она брала Андрея под руку, и они уходили в другие залы. Пропуская девушку вперед, в дверях Андрей косился на галерейку и, бормоча с отвращением: «Тварь! Вот же тварь, а...», торопился поскорее уйти.