— Этого я не знаю, сказалъ Санчо, но знаю, что съ тѣхъ поръ какъ мы сдѣлались странствующими рыцарями, — то есть вы, потому что я не считаю себя достойнымъ принадлежать въ такому высокому братству, — съ тѣхъ поръ, мы не выиграли еще никакой битвы, если не считать побѣды надъ бискайцемъ, купленной цѣною вашего шлема, разбитаго въ дребезги, и половины вашего уха; всѣ же остальныя побѣды наши ограничивались градомъ кулаковъ и палочныхъ ударовъ, сыпавшихся на наши ребра. Къ этому на мою долю выпало еще подбрасываніе на одѣялѣ какими-то очарованными негодяями, которымъ, какъ очарованнымъ, я не могу отмстить, и потому лишаюсь возможности испытать удовольствіе, называемое вашей милостью мщеніемъ.

— Санчо! это камень тяготящій мою, да вѣроятно и твою душу. Но успокойся; я надѣюсь вскорѣ обладать мечомъ такого закала, что тотъ, кто станетъ носить его, будетъ защищенъ отъ всѣхъ очарованій. Быть можетъ даже, счастливая звѣзда моя передастъ въ мои руки мечъ, принадлежавшій Амадису въ то время, когда онъ извѣстенъ былъ подъ именемъ рыцаря пылающаго меча. Мечъ этотъ, безъ сомнѣній, славнѣйшій въ мірѣ: потому что не было такого сильнаго и очарованнаго оружія, которое бы онъ не разбивалъ въ дребезги, какъ стекло.

— Да еслибъ вы дѣйствительно добыли его, то вѣдь мнѣ отъ этого не полегчало бы, отвѣчалъ Санчо; потому что этотъ мечъ, какъ вашъ бальзамъ, созданъ вѣроятно для однихъ рыцарей; а я, безъ всякаго сомнѣнія, буду по прежнему расплачиваться за все собственной спиной.

— Санчо! отгони отъ себя этотъ страхъ, сказалъ Донъ-Кихотъ; въ будущемъ небо будетъ милостивѣе въ тебѣ.

Проговоривъ еще нѣсколько времени въ томъ же родѣ, наши искатели приключеній увидѣли вдали густой столбъ пыли, гонимой вѣтромъ прямо на нихъ. Въ туже минуту Донъ-Кихотъ воскликнулъ, обращаясь къ своему оруженосцу: «другъ мой! наступила минута, когда весь міръ увидитъ, что сберегла для меня судьба. Наступила, повторяю, минута, въ которую я больше чѣмъ когда-нибудь долженъ выказать силу этой руки подвигами, достойными страницъ безсмертія, на которыхъ напишутъ дѣла мои въ поученіе грядущимъ вѣкамъ. Видишь-ли ты этотъ густой столбъ пыли? узнай же, Санчо, что пыль эта подымается безчисленной арміей, составленной изъ націй цѣлаго міра.

— Должно быть тамъ двѣ арміи, замѣтилъ Санчо, потому что съ другой стороны видѣнъ такой же столбъ пыли.

Донъ-Кихотъ оглянулся, и видя, что Санчо правъ, преисполнился невыразимой радостью, вполнѣ увѣренный (онъ никогда впрочемъ не бывалъ увѣренъ иначе какъ вполнѣ), что это идутъ двѣ великія, готовыя сразиться между собою арміи; мудренаго въ этомъ ничего не будетъ, если мы вспомнимъ, что разстроенное воображеніе его ежеминутно рисовало предъ нимъ волшебниковъ, сраженія и поединки. Между тѣмъ пыль эта поднималась двумя стадами барановъ, шедшихъ съ двухъ противоположныхъ сторонъ и такъ хорошо укрытыхъ ею, что ихъ нельзя было разглядѣть иначе, какъ въ нѣсколькихъ шагахъ. Слыша твердыя увѣренія Донъ-Кихота, что пыль эту вздымаютъ воины, Санчо повѣрилъ ему и спросилъ: что же они станутъ дѣлать здѣсь?

— Мы явимся заступниками несчастныхъ и слабыхъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Но, дабы ты зналъ воиновъ, которые сейчасъ предстанутъ предъ нами, я долженъ тебѣ сказать, что арміей, находящейся на лѣво отъ насъ, предводительствуетъ великій императоръ Алифанфаронъ, владѣтель Тапробанскаго острова, а арміей, находящейся на право, предводительствуетъ врагъ его король Гарамантскій Пентаполимъ Обнаженная Рука, — названіе, данное ему потому, что въ сраженіи онъ держитъ всегда правую руку обнаженной до плеча.

— А изъ за чего воюютъ эти государи? спросилъ Санчо.

— Изъ за того, что Алифанфаронъ влюбился въ дочь Пентаполина, обворожительную красавицу, но христіанку; и такъ какъ Алифанфаронъ — язычникъ, поэтому Пентаполинъ и не хочетъ выдать за него своей дочери, пока женихъ не откажется отъ вѣры въ лжепророка, и не приметъ вѣры своей невѣсты.

— Клянусь бородой моей — онъ правъ, воскликнулъ Санчо; и я готовъ держать его сторону.

— Этимъ ты только исполнишь свой долгъ, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; и для этого не нужно быть посвященнымъ рыцаремъ.

— Тѣмъ лучше, но куда я дѣну своего осла? Гдѣ спрячу я его такъ, чтобы сыскать послѣ битвы? а двинуться на немъ въ сраженіе я, правду сказать, не рѣшаюсь, да и врядъ-ли ослы принимали когда-нибудь участіе въ великихъ битвахъ.

— Ты правъ, сказалъ Донъ-Кихотъ. И я тебѣ совѣтую пустить своего осла за всѣ четыре стороны; если онъ и пропадетъ, бѣда не велика; послѣ побѣды на выборъ намъ останется столько лошадей, что самому Россинанту грозитъ участь быть перемѣненнымъ на другаго коня. Но слушай, Санчо, прежде чѣмъ обѣ арміи сразятся, я поименую тебѣ въ каждой изъ нихъ главнѣйшихъ рыцарей. Взъѣдемъ же на этотъ холмъ, откуда ты хорошо увидишь ихъ всѣхъ.

Вскорѣ они очутились на вершинѣ одного хохма, съ котораго ясно могли различать, еслибъ только пыль не мѣшала имъ, два стада барановъ, принятыхъ рыцаремъ за двѣ непріятельскія арміи; но такъ какъ Донъ-Кихотъ глядѣлъ на все глазами своего больнаго воображенія, поэтому, не размышляя ни одной минуты, онъ заговорилъ громкимъ голосомъ:

— Санчо! видишь-ли ты этого рыцаря съ позолоченнымъ оружіемъ и щитомъ, украшеннымъ коронованнымъ львомъ, лежащимъ у ногъ молодой дѣвушки? Это мужественный Лаурекало, владѣтель серебряннаго моста. Другой воинъ — съ золотымъ оружіемъ и щитомъ, покрытымъ тремя серебрянными коронами на лазурномъ полѣ, это неустрашимый Микахамбо, великій герцогъ Кироційскій. По правую сторону его видишь ли ты всадника атлетическихъ формъ? это предпріимчивый Брандабаранъ Болихійскій, повелитель трехъ Аравій. Онъ прикрытъ змѣиною кожею и взамѣнъ щита вооруженъ дверью, принадлежащею, какъ полагаютъ, къ храму, опрокинутому Самсономъ, когда онъ мстилъ филистимлянамъ. Теперь, взгляни въ другую сторону, и ты увидишь, во главѣ другой арміи никѣмъ не побѣдимаго и всѣхъ побѣждающаго Тимонеля Каркасонскаго, принца новой Бискаіи. Оружіе его покрыто золотомъ, серебромъ, лазурью и синоплемъ, а на щитѣ его красуется золотой котъ на пурпуровомъ полѣ, украшенномъ четырьмя буквами: М. I. О. И, составляющими начальныя буквы имени его дамы, очаровательной дочери герцога Альфеника Алгаврскаго. Видишь-ли ты теперь этого рыцаря, сидящаго на большой и сильной кобылѣ, съ бѣлымъ какъ снѣгъ оружіемъ и щитомъ безъ девиза? это молодой французъ Петръ Папинъ, владѣтель Утрикскаго баронства; а этотъ другой съ оружіемъ, покрытымъ лазурью, верхомъ на быстрой зебрѣ, это могущественный герцогъ Нервійскій — Еспартофилардо лѣсной; на щитѣ, изображающемъ поле, усѣянное спаржею, написанъ девизъ его: «ищи мой жребій по моимъ слѣдамъ»

Герой нашъ наименовалъ еще много другихъ рыцарей, которыхъ онъ видѣлъ въ воображаемыхъ имъ арміяхъ, и надѣлялъ ихъ, ни на минуту не задумываясь тѣмъ оружіемъ, цвѣтами и девизами, какіе рисовало ему его разстроенное воображеніе.

— Вотъ эти войска, безостановочно продолжалъ онъ, которыя развертываются впереди, составлены изъ множества различныхъ національностей: вотъ народы, вкушающіе сладкія воды рѣки, наименованной богами Ксанѳомъ, за ними слѣдуютъ горцы, обитатели масиліанскихъ полей. Далѣе видны воины народа, просѣевающаго тонкій золотой порошокъ счастливой Аравіи, еще далѣе обитатели зеленыхъ береговъ Фермодона и тѣ, которые многообразными средствами истощаютъ Пактолъ съ его золотистыми песками; за ними слѣдуютъ лукавые Нумидійцы, Персіане, не находящіе себѣ равныхъ въ стрѣльбѣ изъ лука, Мидяне и Парѳяне, ловко сражающіеся въ бѣгствѣ, Аравитяне съ ихъ кочевыми шатрами, дикіе и жестокіе Скиѳы, Эѳіопы съ проколотыми губами; наконецъ множество другихъ народовъ, которыхъ очертанія лицъ я вижу и узнаю очень хорошо, но имена позабылъ. Въ другой изъ этихъ армій, ты долженъ видѣть воиновъ народа, утоляющаго жажду свою въ свѣтло-зеркальныхъ водахъ Бетиса, берега котораго покрыты оливковыми рощами; тѣхъ, которые купаются въ золотистыхъ волнахъ Таго; тѣхъ, которые пользуются оплодотворяющими водами Жениля; тѣхъ, которые заковываютъ себя въ желѣзо, они составляютъ послѣдній отпрыскъ древнихъ Готовъ; тѣхъ, которые беззаботно проводятъ жизнь свою за роскошныхъ лугахъ Хереса; тѣхъ, которые погружаютъ тѣла свои въ мягкія волны Писуэрги; тѣхъ, которые пасутъ безчисленныя стада свои на тучныхъ пастбищахъ, окоймляемыхъ извилистой Гвадіаной; тѣхъ, которые дрожатъ отъ вѣтровъ, дующихъ въ пиринейскихъ долинахъ, или подъ хлопьями снѣга, осребряющаго вершины Апенинъ. Словомъ, Санчо, ты видишь тутъ представителей всѣхъ европейскихъ народовъ.