Глава 14 О грозном Седрике
Время шло. Военщина продолжала заседать в таверне. Боевой опыт Расмуса подсказывал, что бездействие становится губительным, что занимаемая позиция невыгодна, что необходимо ее менять — раз уж, прах его возьми, приходится все равно выручать прохвоста Уго.
— Слушай-ка, Мас, — сказал Расмус. — Вон, сколько лошадей без дела топчется. Давай-ка парочку себе возьмем.
— Зачем? — спросил Мариус, подозрительно косясь на друга.
— Поедем в лес по той дороге, что к замку ведет. Уго твоего любезного туда ведь повезут. Ну, а в лесу что-нибудь придумаем.
Мариус быстро понял стратегическую правоту друга.
Подкрасться к коновязи — дело тонкое, но выполнимое. Мариус высвободил первого попавшегося жеребца.
— Привяжи назад! — раздраженно зашипел Расмус.
— Чего?
— Он из герцогских конюшен. Глянь — герб на седле!
Мариус вновь послушался друга. Дважды подряд — это уж вовсе уникальный случай! Но ведь дело, чертяка, говорит. До поры до времени против гвардейцев не стоит предпринимать ничего решительного, чтобы не спровоцировать их на ответ, к которому пока ничего не готово.
В результате свободных демократических выборов из обшей массы отделили лошадей совершенно нейтральной принадлежности, всячески препятствуя им подать голос. Взнуздав животных, вскочили в седла и на цыпочках отбыли в направлении замка.
Углубившись в лес на пару-тройку сотен лиг, спешились. В первую очередь, поперек дороги натянули толстую веревку — она, как по заказу, оказалась притороченной к одному из седел. Проверив ее прочность, ослабили натяжение — веревка легла на земле. Безвольно извиваясь в пыли, она до поры до времени скрывала свою недюжинную потенцию. С приближением отряда хитроумный Расмус собирался превратить бессильную веревку в мощную пружинящую струну. Таким образом, возникло бы препятствие, о которое обречены были споткнуться передние лошади. Второй этап акции имел в виду следующий эшелон отряда. Этих несчастных предполагалось угостить здоровенным камнем, который при помощи веревки подняли на мощную ветвь. Третий этап акции вплотную касался арьергарда, который закономерно попадал под многолетний ствол, предварительно подрубленный неутомимым Расмусом. Топор нашли там же, у седла. Расмус бормотал, что неплохо бы еще яму вырыть, а потом замаскировать ее свежей зеленью. Но лопаты хозяева лошадей с собой не возили. Впрочем, и без ямы план Расмуса позволял надеяться на успех. Подрубка дерева была произведена по-партизански — тихо и быстро, с неусыпным контролем подъездных путей. Вопреки ожиданиям, никаких всадников не появлялось. Лес закоснел в ленивой тишине, лишь какого-то безумного дятла мучало несварение желудка — и он отчаянно колотился головой о дерево. Да зайцы проявляли необычайное волнение и шныряли по проезжей части.
Мягкое покрывало темноты с головой укутало наших друзей. Носферату, демон ночи, уже давно проявлял недовольство их поведением. И, наконец, отыгрался сполна. Видимость составляла ровно пять лиг по шкале Гидеона Лихтера. Для успеха засады — мало, очень мало. Но друзья легко смирились с неизбежным. Жизнь в естественных условиях имеет свои преимущества: привыкаешь с рождения воспринимать свободу как осознанную необходимость.
Прошел, наверное, час. Носферату убрался в свою вонючую нору, унося с собой запах суперфосфатов. Показалась Малая Луна, улучшив видимость. Лес немедленно стал сказочным. Волшебство притаилось за каждым камнем, за каждым стволом. Густой, щедрой темперой смешал создатель в божественном коктейле иссиня-черный, темно-зеленый, серебристый, голубой. А дорога по-прежнему пустовала. Мариус отчаянно зевал, с трудом заставляя себя не спать на старом дубе, где у него находился дозорный пункт и откуда ему следовало предупредить Расмуса, дежурившего на земле, о приближении отряда. Тишь, да гладь, да Божья благодать. Мариус отчетливо слышал, как в древесине, к которой он прислонился, ведут свою неустанную работу короеды.
Глаза его слипались… Но вот и отряд! Первое, что неприятно поразило Мариуса — число гвардейцев увеличилось, как минимум, вдвое. К десятке черно-лиловых присоединилась десятка желто-красных. Они двигались, составив что-то вроде каре, внутри которого на отдельной лошади барахталась фигура связанного Уго.
В своих руках Мариус с удивлением обнаружил пистолет. Он смутно припомнил, что вроде бы обнаружил оружие в бездонной седельной сумке угнанной лошади. Мариус тихонько свистнул, спрыгнул с ветки и, таясь, подбежал к Расмусу. Тот поспешно натянул веревку поперек дороги. Мариус приготовился обрушить камень на головы всадников. Расмус метнулся к подрубленному дереву. Все было готово к радушной встрече. Как говорится: стулья расставлены, свечи заправлены в праздничный пирог…
И все сработало в лучшем виде! Четыре первых всадника рухнули, как подкошенные, наткнувшись на импровизированный барьер. Мариус перерезал веревку, соединенную с камнем — и четыре следующих неприятеля были повержены рухнувшей на их плечи твердью. Расмус легко, как полубог, завалил дерево — и восемь человек из арьергарда оказались погребенными под сокрушительной древесиной. Тем временем Мариус открыл прицельную стрельбу из пистолета. Стрелялось легко и кучно, несмотря на темноту и весьма слабое знакомство с приемами стрельбы. Сраженный его пулей, упал один всадник, потом второй, третий… Мариус леденяще осознал, что убивать не только легко, но и приятно. Это происходило как бы не с ним. Мариус как будто наблюдал за теми убийствами, которые совершал, со стороны. И лишь где-то в уголке сознания маленьким мохнатым паучком шевелился ужас от сознания того, что это происходит все-таки с ним, а не с кем-то посторонним. Но сосущий страх в самой сердцевине мозга тут же заглушался ледяным спокойствием, и Мариус вновь был готов убивать. И волновало его не раскаяние — хотя и знал он с детства, что лишать жизни других людей есть громадный грех (ибо все мы Божьи твари, и лишь Ему позволено обрывать нити, на которых Он же и подвесил наши жизни). Волновала Мариуса другая мысль. Он понимал, что с каждым убитым солдатом или гвардейцем его ранг как государственного преступника возрастает. А, впрочем, черт с ним! В этом деле главное — раз переступить черту. Мариус прицелился в последнего солдата. И в этот момент что-то хлестануло его по лицу.
Мариус проснулся. Он по-прежнему сидел на дубе, как в кресле, устроившись в развилке из трех кривых ветвей. Упасть отсюда было невозможно, даже задремав. Что разбудило его? Наверное, птица, пролетевшая рядом. С досады Мариус прикусил губу. Позор, позор! Уснул на посту! Что сказал бы Расмус? Мариус пошлепал себя по щекам. И услышал отдаленный стук копыт, четко слышимый в ночной тиши.
Топала далеко не пара лошадей — гораздо больше. Вот он, долгожданный отряд! Изогнувшись для прыжка, Мариус во все глаза уставился на дорогу. После некоторого замешательства вспомнил, что нужно подать сигнал товарищу — и свистнул. Наконец, увидел очертания всадников. С каждым шагом очертания твердели. Внизу слышался активный шорох — Расмус, добросовестный труженик невидимого фронта, принялся за работу. И, уже почти прыгнув, Мариус замер в немом изумлении.
Далее он действовал с несвойственной себе экспрессией. Не медля, он соскользнул вниз и бросился к Расмусу.
— Режь веревку! Быстрее! — налетел Мариус на друга, который во всю прыть уже несся опрокидывать дерево (занятие, способное доставить немалое эстетическое наслаждение).
Расмус начал было возражать. Но Мариус, не допустив прений, толкнул друга к натянутой через дорогу веревке. Друг полоснул ножом, толстая веревка заупрямилась. Расмус, как заведенный, кромсал ее и, наконец, победил. Веревка опала — и тут же из-за поворота показались всадники в черно-лиловом.
Если бы не полуночный час и не вид гвардейцев, можно было подумать, что кавалькада парадно шествует по плацу. Лошади изящно и картинно ставили ноги. Лошади были красивы, как ангелы. Но солдаты… Их было пятеро. Судьба обошлась с ними немилосердно. Одежду одного густо покрывало нечто, весьма похожее на кровь. Несчастный привалился к конской шее, с флангов его страховали более боеспособные товарищи, тоже порядочно потрепанные. Никаким Уго здесь и не пахло. В траурном молчании вереница миновала друзей, притаившихся за деревом, и растворилась в ночи.