Широко раскрыл глаза Иван от недоумения: не ждал он, что отец так о бабке судить будет! Обидно ему за бабку, и скупые, но едкие слезинки дрожат у него на ресницах. Ждет Иван, что другие скажут.

— Право мыслишь, государь, — услышал он густой голос князя Ивана Ряполовского. — Не посмеет Шемяка зла учинить.

Остальные молчали, не зная, что сказать. Задумался и Василий Васильевич, но вот он опять усмехнулся.

— Василь Федорыч, ты тута? — спросил он.

— Тута, государь, — ответил боярин Кутузов, — на всей воле твоей, государь.

— Отпускаю тя, Василий Федорыч, со словом своим к Шемяке. Скажи ему:

«Брате, князь Димитрий Юрьич, какая тобе честь али хвала, что доржишь у собя в полоне матерь мою, а свою тетку. Как сим хочешь мне повредить, — яз уж на столе своем, на великом княжении». Возьми, Василий Федорыч, с собой конную стражу. Буде отпустит Димитрий-то матерь мою, сопроводишь ее до Москвы…

Василий Васильевич слегка вздрогнул от неожиданности: княжич Иван схватил руку отца своего и горячо поцеловал. Василий Васильевич взволнованно вздохнул и сказал ласково:

— Любишь ты бабку, Иване, да и яз не менее твоего…

Обратясь ко всем присутствующим, великий князь продолжал:

— Завтра после утрени на Москву идем со всеми полками, опричь царевичевых.

— А нам куда? — спросил Касим по-татарски.

— Идите вы за Шемякой, — по-татарски же ответил Василий Васильевич. — Идите за ним, как за лютой змеей, но не у хвоста, а по бокам, чтоб видней было, куда гадина голову повернет…

— А куда повернет, там ее по голове и стукнем, а потом и хребет перебьем…

— А верней, — вмешался князь Иван Ряполовский, понимавший по-татарски, — змей наш никуда не свернет. Уползет, окаянной, прямо в нору свою, в Карго-поле свое спрячется.

— И яз так мыслю, — сказал Василий Васильевич по-русски, — токмо надобна опасливость, дабы Москве заслон был. Да и возьмут попечение царевичи о пользе Кутузова и матери моей. Смирней волк-то, когда охоту близ собя слышит.

Глава 11. Карго-поле

Далеко живут каргопольцы и от Москвы, и от Галича, и от повелителя своего — господина Новгорода Великого. Да и забыли они, как переселялись сюда с берегов Волхова и Ильмень-озера, — деды и те мало и смутно знают, когда это было. Живут же все ладно: рыбу ловят в реках и озерах; в лесах из сосны да ели смолу и вар вываривают, деготь выкуривают из бересты да коры березовой; охотой промышляют, белок бьют, рябчиков петлями давят, у рек бобров промышляют, в лесах ищут борти пчелиные, из них дикий мед собирают. У себя ж на дворах глиняную и деревянную посуду делают, корзины плетут, кожи выделывают, сани, телеги, колеса работают.

— На краю, почитай, света живем, — говорят каргопольцы. — Карго-поле, и всё тут, а слава богу, живем сыто, наиглавно — тихо да мирно.

В старые времена беспокойнее было: тогда порой карела да чудь белоглазая озорничали, разоряли поселки и погосты, да в те поры каргопольцы и отпор давали, да и сами грабить умели, — недаром старики говорят, из ушкуйников они тут осели. Умеют они и теперь метко стрелы пускать, и саблей изрядно рубить, копьем ловко колоть, да острой рогатиной пороть. Владеют они всяким ратным оружием, как настоящие воины.

Равнодушно, без всякого сочувствия встретили они беглых князей Шемяку и можайского с дворами и полками их, только как повинность случайную, и попрятали все, что можно было и где можно, чтобы ратники ничего у них не растащили. Поняли это сразу и Димитрий Юрьевич, и Иван Андреевич и хотя были тут душой покойнее, но в полную безопасность не верили.

— В случае чего, — говорил князь Иван Андреевич, — можно нам и к Новугороду податься. Не любят новгородцы-то Москву, а нас поддоржат.

— Да, — усмехнулся Шемяка, потирая с раздражением руки, — сие Карго-поле нам ничего не даст. Зато в Новгород отсель никто нам пути не закажет. Невидимо, неслышно пройти можно. Ведаю яз север-то. Вот нам немного по Онеге подняться до озера Лача, а там по озеру до устья Ягромы.

Потом по Ягроме и Березовке до Андомы, а по Андоме до Онего-озера, а по льду Онего-озера к устью Свири и на озеро Нево. Оттуда же по Волхову до Ильменя, к самому Новугороду…

Шемяка вдруг смолк и задумался, хмуря брови. Князь можайский молчал и сопел носом, словно собирался заснуть. Димитрий Юрьевич почти с ненавистью покосился на него и громко крякнул от досады.

— Что ты носом свистишь, как суслик! — крикнул он злобно.

— Засвистишь! — вскипел в свою очередь Иван Андреевич. — С тобой засвистишь сусликом, когда нас, как сусликов, из своих нор выкурили! И податься нам некуда!

Шемяка вскочил с места, засверкал глазами, но сдержался и молча зашагал вдоль покоя.

— Мыслю яз, — сказал он, остывши, — надобно распустить нам лишний народ да идти к Новугороду токмо со дворами своими, а старую княгиню тут, в Карго-поле, оставить. После, семью в Новомгороде устроив, пойду в Вятку и Устюг. Вятичи покрепче угличан будут!

— Василий-то здесь, — заметил вяло Иван Андреевич, — матерь свою найдет и в Москву увезет без окупа.

— А ляд с им! — изругался Шемяка, опять раздражаясь. — А может, без окупа-то отдать ее нам сподручнее будет. Кто ведает, что завтра господь сотворит…

В покой вошел Никита Константинович.

— От князь Василья, — начал он сразу, — пригнал со стражей боярин Кутузов Василь Федорыч. Слово тобе привез от Василья-то.

— Прими, — ответил Шемяка, — да созови всех бояр и воевод, и дьяк Федор пусть будет.

Когда собрались все, привели Кутузова. Поклонился тот низко Димитрию Юрьевичу и в пояс всем прочим.

— Слово тобе, государь, — сказал он, — от великого князя Василья Васильевича повестую.

Передав слова великого князя Василия Васильевича, помолчал немного Кутузов и добавил:

— От собя, государь, реку. Отступи великому князю, отпусти матерь его. Может, за то и князь великой отступит и многое простит. Близ тобя царевичи со всей силой своей…

Переглянулся Шемяка с Иваном Андреевичем и боярами, и безо всякой думы стало всем ясно, что придется бить челом Василию.

— Понадобится, государь, — тихо молвил Никита Константинович, — и по другим случаям ссылаться нам с великим князем. Сам, государь, сие разумеешь.

На эти слова и Дубенский кивнул головой, да и оба князя понимали положение дел не хуже бояр и воевод своих.

Шемяка резко обернулся к боярину Кутузову и, глядя в лицо ему, сказал ясно и твердо:

— Пошто мне томить не токмо тетку, но и госпожу свою, великую княгиню? Сам бегаю, да и люди, которые мне надобны, истомлены уж, а тут надо и ее стеречь. Лучше отпустить…

— Отпусти, отпусти, государь! — заговорили со всех сторон бояре Шемякины. — Право ты мыслишь, государь.

— Михаил Федорыч, — обратился Шемяка к боярину Сабурову, — сослужи мне. Возьми с собой боярских детей да приведи сюды с почетом великую княгиню Софью Витовтовну.

Обратясь к Кутузову, Димитрий Юрьевич добавил:

— Прошу тя, Василий Федорыч, к столу, пока придет государыня. Тут она, в хоромах, недалече.

Поклонился Василий Федорыч с благодарностью Шемяке.

— Храни тя господь, государь, — молвил он, — голоден с пути яз. Не откажи, государь, в сем же и страже моей.

— Будь покоен, боярин, — ласково молвил Шемяка. — Дворецкий мой трапезу вам изготовит и коней ваших накормит…

Все заволновались в трапезной и встали из-за столов, когда дворецкий сообщил, что идет старая государыня. Шемяка, княгиня его и Иван Андреевич пошли встречать ее к самым дверям, которые растворили настежь. Постукивая посошком своим, вошла Софья Витовтовна в трапезную. Оба князя поклонились ей в пояс, а Кутузов и прочие бояре и воеводы кланялись, рукой касаясь земли.

— Будь здрава, государыня, — сказал Шемяка, а князь можайский добавил:

— Живи много лет.

— Будьте здравы и вы, — ответила Софья Витовтовна и, поцеловав княгиню, добавила: — И ты будь здрава, Софьюшка.

— К столу прошу тобя, государыня, — заговорили вместе Шемяка и княгиня его, — милости просим…