— Ну, пойду яз. В передней уж мы. Приходи же вборзе, Васенька…

Василий Васильевич поцеловал ее в щеку и сказал ласково:

— Иди, иди, Марьюшка, а ты, Иване, туточка.

Досадно было Ивану. Сердце его трепетало от материнской ласки, не терпелось ему повидать Данилку, Юрия, Дарьюшку, по дому своему побегать, а тут вот князья и бояре на скамьях усаживаются, долго говорить будут, а ему же слушать нужно и вникать, учиться, как в училище. Отец потом спросить о многом может, и всегда он сердится, если Иван не знает что-либо или неправильно понимает.

Сели около великого князя владыка Иона и епископы, князь Василий Ярославич, князья служилые, что в боярах московских и на воеводствах, дьяки, а подальше от княжого стола стоят дети боярские, которые служат в полках на разных службах и при дворе великого князя.

Вот видит Иван: встает среди воевод воевода Андрей Михайлович Плещеев, кланяется и говорит:

— Будь здрав, государь! Дозволь мне речь доржать. Повестую тобе, государь, как исполнил яз повеление твое, как Москву нашу от ворогов отнял…

Просиял князь Василий Васильевич, узнал воеводу по голосу:

— Подь сюды, Андрей, — крикнул он, — подь ко мне ближе!

Обнял великий князь воеводу своего и облобызал.

— Спаси бог тя, Андрей Михайлович, — молвил он с чувством, — воевода тверской Лев Иваныч Измайлов сказывал нам о службе твоей и о взятии Москвы. Ты дойди ныне к нам на вечернюю трапезу. Будут с нами владыка Иона с духовенством своим, некои от князей, бояр и воевод, и ты нам расскажешь про все за ужином. Уморились мы с пути долгого…

Василий Васильевич помолчал и, возвыся голос, произнес:

— Сей же часец наипаче надобно возблагодарить нам господа за щедроты его. Челом бью владыке Ионе и всем, иже с ним, отцам нашим духовным: вознесите молитвы ко господу за спасение наше.

Встали все с мест своих, встал и владыка Иона.

— Узнаю тя, государь, по речам твоим, — звучным голосом начал он. — Истинный христианин ты, государь. Да будет тверда десница твоя на врагов твоих! Как боролся ты против осьмого собора латыньского, против Сидора митрополита, обманом ставленного, который хитрой и прелестной ересью православных блазнил, так и ныне борись твердо против ворогов своих за государствование единое, самодержавное и вольное. Да будешь ты царем на Руси, наш царь православный, а не ордынской хан поганой веры…

Широко открытыми глазами смотрит княжич Иван на владыку Иону, а сердце его бьется чаще и чаще. Кажется княжичу сном это все, как снилось ему в Ростове Великом, в ночь после пожара. Слушает он, что дальше говорит владыка, но ничего не понимает и только про себя радостно шепчет:

— Будет тата царем!.. Будет тата царем!..

Пришел он в себя, когда все зашумели и двинулись в крестовую. Владыка сам взял под руку великого князя, а Василий Васильевич молвил сыну:

— К матери поспеши, Иване, упреди о сем ее. Да Костянтину Ивановичу скажи, что надобно быти в крестовой всем слугам нашим и чадам их…

Выйдя степенно из крестовой, опрометью бежать бросился княжич по сенцам хором к покоям матери. Не терпелось ему скорей повидать опять матуньку, целовать ей руки, губы, щеки и шею, повидать Юрия, Андрейку, Дуняху, сына ее Никишку, друга своего Данилку и Дарьюшку. Все они видятся ему ясно, и нетерпенье оттого еще больше томит. С разлета распахнул он двери покоев. Сразу замер от радости и счастья, охватив руками нежную, теплую шею. Жадно вдыхал он родной теплый запах тела матери, запах сладостный с самого раннего детства.

— Матунька, — шептал он, — матунька моя!..

Успокоившись от радостного волнения, он сказал матери:

— Тата велел в крестовую идти. Молебная будет.

Марья Ярославна сразу засуетилась, — одеться надобно, Андрейку одеть, да и Дуняхе тоже одеться нужно.

— На виду у всех, Дуняха, стоять будем, — сказала она, — приготовь мне все праздничное, да и сама оболокись покрасней…

Иван, отойдя от матери, подбежал к Андрейке, который вместе с Никишкой по полу ползал. Смешные оба ребятенка — голозадые, в распашонках коротеньких. Засмеялся Иван и, присев на корточки, поцеловал того и другого. Мальцы же сморщились, губы скривили — вот-вот заревут, но Иван загремел погремушками. Маленькие личики застыли на мгновенье, но потом морщинки на них стали расправляться, заиграли на губах улыбки, а руки их потянулись к Ивану. Дал им Иван по погремушке и вскочил с пола.

— Здравствуй, Дуняха! — сказал Иван весело.

Дуняха схватила его руку и поцеловала.

— Здравствуй, Иване! — ответила она. — Ишь, как ты за мало время еще возрос! Будто те уж двенадцатый год идет, Данилку-то перерос совсем…

— Верно, Дуняха, — обрадовалась Марья Ярославна, пряча волосы под волосником. — С тобя ростом стал. Так расти будешь, Ванюша, лета через два тобе боле пятнадцати давать будут…

— Матунька! — воскликнул Иван, вспомнив, что дворецкому надо приказ передать. — Забыл совсем, матунька! Надо Костянтин Иванычу сказать еще.

Тата в крестовую всем приходить велел. Пробегу яз к нему!

Марья Ярославна нахмурила брови.

— Не вместно тобе бегать, сынок, — строго сказала она, — вон Ростопча скажет Костянтин Иванычу…

— Матунька, — жалобно перебил ее княжич, — пусти меня. Яз с Ростопчей, матунька, пойду и сей же часец вернусь…

Усмехнулась Марья Ярославна.

— Данилку повидать хочешь? — спросила она.

— Хочу, — потупясь, ответил Иван.

— Ну иди, иди, да в крестовую не опоздай, — сказала Марья Ярославна ласково и, глядя во след сыну, уходящему с Ростопчей, добавила: — По виду-то через год-два и в настоящие женихи гож, а по душе еще малый ребенок…

В начале марта после Герасима-грачевника, в самый день сорока мучеников, когда сорок пичуг на Русь пробираются, прискакали в Москву вестники от Кутузова. В этот день завтракали все в покоях у великой княгини, ели испеченных из теста жаворонков. Андрейка тоже был за столом и, засовывая в рот хвост хлебной птички, усердно сосал его с громким сопеньем. Юрий шалил, оттаскивая руку братишки от рта, а тот сердился, смешно морщился, топырил губы и готов уж был зареветь во все горло, когда поспешно и радостно вбежал Константин Иванович.

— Государь, — воскликнул он, — старая государыня в Москву едет!

Вестники пригнали. От стана до стана, бают, скакали денно и нощно.

— От кого вестники? — радостно переспросил дворецкого великий князь.

— От боярина от Кутузова, Василья Федорыча.

— Отпустил, слава те, господи, отпустил Димитрей-то матерь мою, — радостно крестясь, сказал Василий Васильевич, а Иван и Юрий, выскочив из-за стола, бросились обнимать и целовать отца и мать.

— Бабушка к нам едет, — кричали они, — бабушка едет!

— Где вестники-то? — спросил великий князь, отстраняя ласкающихся детей. — Пошли-ка их…

— Спят, государь, как в бесчувствии, — ответил Константин Иванович. — Почитай, всю дорогу не спали, токмо на конях сидя дремали. Уж разведал я, государь, пока они не заснули, что государыня-то из Юрьева ноне на рассвете выехала. В Сергиевом монастыре хочет государыня быть, о сем и весть была от нее игумну, отцу Мартемьяну…

— Ты бы, Васенька, — заметила Марья Ярославна, — поехал матушку встретить да кормленье в монастыре устроить.

— Яз и сам о том думаю, Марьюшка, — ответил Василий Васильевич, — а ты собери-ка что получше от узорочья да ладану, коли есть, и маслица лампадного, сколь можно. Ты же, Костянтин Иваныч, обозы для кормленья снаряди.

— Когда, государь, хочешь ехать-то?

— Через день, Иваныч. Не позже. Не спеша поедем. Мне тоже, Марьюшка, отца Мартемьяна повидать надобно.

— Токмо, Васенька, гляди, — вдруг заволновалась Марья Ярославна, — стерегись, Васенька. Как бы опять что не вышло, стражи бери побольше да из воев добрых.

Василий Васильевич рассмеялся.

— Не бойся, — сказал он весело, — Мартемьян-то наш, яз сам его из Вологды в игумны посадил. Шемяка же вон где! В Карго-поле, у Студеного моря, почитай…

— Оно так, государь, — робко присоединился к опасениям княгини Константин Иванович, — а лучше поостеречься, государь. Береженого-то бог бережет…