Глава 10. Бегство

После ужина княжичам прямо на полу постелили овсяной соломы, накрыв ее сверху толстой кошмой, чтобы не сбивалась. В середине легли Иван с Юрием, а по краям — Васюк, Илейка да пономарь Никифор, что Василия Васильевича тайно в соборе замкнул, спасая его от изменников. Отец Мисаил оставил Никифора в Пивной башне при детях на послуги разные.

Спать повалились, не раздеваясь. Выезжать надо затемно, пока еще монастырь спит, да и начеку следует быть. Кто знает, вороги могут вернуться в обитель, если вздумают искать княжичей. О просыпе же и речи быть не может — Илейка, старый звонарь, привык часы чутьем угадывать.

Юрий как лег, так и засопел носом, но Иван не мог заснуть. В завываньях ветра ему голос отца раза два померещился, будто он там, за слюдяным окном, жалобно так прокричал среди шума метели. Защипало в глазах у Ивана, и страшно стало, хоть кричи, но княжич сжался и, отогнав все думы, словно окаменел весь. Крепко зажмурив глаза и не двигаясь, лежал он под тулупом, и оттого, что вдруг он перестал думать, перед глазами его пошли видения. Путались видения, мешались одно с другим, но ясней всего пожар московский увиделся — огонь кругом полыхает, шум, крик, суета.

Вдруг все это исчезло, и опять Иван мысли собирает и ясно уж слышит близко около себя тихие голоса и шепот.

— Они у Москвы, как у берлоги медвежьей, стояли, — говорит Илейка вполголоса, — ждали, когда хозяин уйдет…

— Нечего им и стоять у Москвы было, — перебил его Васюк, — когда в самой Москве воры государевы прячутся. Помнишь юрода, в цепях-то? Эвот вон когда ходил еще! Старая государыня тогда вызнала, подослан был юрод из Чудова.

— У нас в обители, — прерывающимся шепотом заговорил пономарь, — некии от иноков да и от старцев есть, они воздаяния от Шемяки ждут…

— Что ж они о княжичах не доказали?

— Господь оградил, — с убеждением сказал Никифор, — заступился за их преподобный Сергий по молитвам великого князя.

Опять видения пошли перед глазами Ивана, только понять их он совсем уж не может, — закружились, заметались, как снег в метель, и все сразу исчезло.

Проснулся Иван, когда совсем еще темно было. Свет в слюдяные окна Пивной башни словно не смеет еще войти, стоит серой мутью у самой слюды, а на ней только и видно что переплеты оконных рам. Все уж в Пивной башне, кроме Юрия, встали. Иван вылез из-под теплого тулупа, и его сразу охватил холод, зубы застучали, и дрожь по всему телу забегала.

В темноте полной стали спускаться все по лестнице во двор монастыря.

Шли молча, словно подкрадывались. Юрия несли на руках, а Ивана кто-то вел в темноте, слегка подталкивая то вправо, то влево. Вот тихо скрипнула и стала отходить от косяка наружная дверь. Ветром и холодом пахнуло в лицо Ивану, и в белесой тьме он разглядел на снегу неясные пятна саней и лошадей. Видно было, что это поезд подвод в десять.

Спросонья еще больше зяб теперь Иван, позевывал и сильней стучал зубами. Илейка положил в сани спящего Юрья, запахнул полы надетого на него тулупчика и, зарыв в сено, укутал кошмой. Это уж ясно видел Иван — с каждым мигом становилось светлей, и всё кругом: и стены, и башни, и подводы, и кони, и люди — будто выходило наружу, выплывая из рассветных сумерек.

Васюк шепнул Ивану на ухо:

— А мы с тобой в сии вот сани.

Он указал на розвальни с сеном:

— Запахни тулуп-то и ложись в сено. Я тя полстью укутаю. Вишь, народу сколь набралось? Наши все: из слуг, из стражи, и бояре есть. Удалось им тоже схорониться от злодеев…

Когда Иван был окутан со всех сторон, Васюк сел на облучок и, сняв шапку, перекрестился.

— Ну, теперь с богом! — сказал он и, нагнувшись к Ивану, добавил шепотом: — В Боярово ко князьям Ряполовским поедем…

Передние подводы тронулись, а за ними и их сани, и опять Иван услышал, как знакомо скрипит и шуршит снег под полозьями, будто у самых его ушей.

День и ночь шел поезд — шагом по просекам, на рысях по речным руслам.

Как во сне, княжичи проезжали глухие леса, где огромные, прямые, как стрелы, высились сосны, березы и ели. Густыми стенами стояли деревья по берегам рек, еще отягченные снегом, словно вспухшие белыми наростами. По насту, запушенному сверху недавними метелями, пересекаясь и путаясь, тянулись во все стороны звериные следы — и волчьи, и заячьи, и лисьи, и куньи, и соболиные — и широкие выбоины от лосиных копыт, а в одном месте видели княжичи круглые отпечатки рысьих лап.

— Тут она с дерева прыгала, — объяснил Васюк, — на зайца, на птицу ли какую, да промахнулась. Вишь, ни мятева на снегу нет, ни пера, ни шерсти, ни крови…

Днем Юрий переходил в сани к Ивану, и княжичи были до вечера вместе.

Третий день уж так ехали, а погода была вёдреная, тихая, совсем без ветра.

Солнце пригревало даже в лесу, и с тихим ропотом падали повсюду с ветвей капельки, а снег стал совсем зернистым и блестел на солнце, играя райками, как радуга.

Проехал поезд по реке Шерне, выехал потом волоком на реку Киржач, где монастырь основан преподобным Сергием, а там по льду вверх по Киржачу, до истоков его. Отсюда круто на восток повернули, по мелколесью погнали ко граду Юрьеву Полскому.

Когда из лесов выезжать стали, подошел к княжичам боярин Семен Иваныч, что послал воинов из обители на помощь страже великого князя.

Взглянул на него Иван и вспомнил, как Бунко в собор зашел, как отец на него гневался, и молвил тихо боярину:

— Не послушал тата Бунко…

— Так господь судил, — печально сказал боярин. Отвернув полы старого тулупа и показав княжичам рваную рясу, добавил с горечью: — Донага всех злодеи ограбили. Да благо и то, что живота не лишили…

— А где боярин Ховрин? — спросил Иван.

— А бог его ведает, — вздохнув, ответил Семен Иванович. — Вон, видишь, пятно на снегу? Там, у речки Колокши, Боярово князей Ряполовских.

От их вести будут. Старшой-то, князь Иван Иваныч, братьев, как сыновей, доржит. Грозен…

— Са-адись, на-а са-ани-и! — раздались крики спереди и, передаваясь с подводы на подводу, покатились по всему поезду.

— На рысях пойдем, — крикнул, убегая вперед, Семен Иванович. — Слава богу, опять дорога накатана!

Поезд обогнул овражек и начал спускаться по пологому скату к руслу Колокши. С каждой пядью вперед ясней и ясней выделялось в снегах село Боярово среди ветел, берез и густого ивняка.

Четко видно Ивану деревянную церковь с погостом, а за ней, перед кучками изб с огороженными дворами, высятся большие хоромы за крепкой бревенчатой стеной. Со двора хором тянется змеей отряд конников человек в полтораста. Верхушки шлемов их горят и сверкают на солнце.

— Вои! — закричали кругом, не зная, что делать от испуга и неожиданности. — Вои Шемякины!..

Передовые быстро скакали к поезду. Княжичи, сидевшие рядом, переглянулись со страхом и словно оцепенели. Юрий уж не плакал на этот раз, но, побледнев весь, с тревогой спросил старшего брата:

— Схватят они нас?

— Не знаю, — тихо ответил Иван, — а может, то и не Шемякины вои, а Ряполовских…

Он сразу оборвал свою речь, узнав среди конников боярина Ховрина.

— Васюк, — радостно закричал он, — вон боярин Ховрин!..

— Ховрин, Ховрин! — пошло по всему поезду, и подводы остановились.

Ховрин тоже узнал некоторых бояр и слуг Василия Васильевича и, подскакав ближе, громко и тревожно закричал:

— Где же князь великий?

Семен Иванович, не слезая с подводы, горестно ответил:

— Поиман князем можайским у гроба Сергиева. К Шемяке его в Москву увезли злодеи! На голых санях…

— К Шемяке?! — с отчаянием вскрикнул Ховрин. — А княжичи где?

— Здесь мы оба, — поспешно ответил Иван, подымаясь из саней в своей монашеской одежде.

— Слава богу, — глубоко вздохнув, молвил боярин Ховрин и, перекрестившись, добавил: — Пощадил еще господь нас в гневе своем…

Опустив голову, он помолчал малое время и, обернувшись к своим конникам, приказал возвращаться ко двору князей Ряполовских вместе с поездом.