— Гляди, Иванушка, скворцов-то сколь в саду у Ряполовских. Вон какой тучей поднялись. Вспугнули, верно. Хорошо, что в садах все ягоды давным-давно сняты…
Вдруг внизу заскрипели ступени лестницы — кто-то быстро взбегал к гульбищам. Взглянув на запыхавшегося Курицына, государь взволновался, руки его похолодели. Он, зная хорошо своего дьяка, понимал, что в эти часы Федор Васильевич не будет зря беспокоить своего государя.
— Что? — спросил он кратко, предупредительно указав глазами на свою княгиню.
Курицын понял и ответил спокойно и ровно:
— Вестники прибыли, государь, с Дикого Поля, и беглец русский с ними из Орды бежал. Хочешь ли сам его видеть?
— Где они? — спросил князь Иван.
— В сенцах ждут, возле покоев твоих, с начальником стражи.
— Добре, — продолжал государь и, обратясь к княгине, ласково молвил: — Яз те, Марьюшка, расскажу потом про Орду-то…
На лестнице внизу Иван Васильевич тронул Курицына за плечо, спросил опять так же кратко:
— Что у татар-то?
— Орда двинулась, — тихо ответил Курицын.
У себя в покоях Иван сел за стол и задумался, вспоминая все, что связано у него с Ордой.
— Федор Василич, — обратился он к своему дьяку, — чаю, злы они на нас, татары-то! На престол яз сел, их не спросясь, даней им не плачу…
Токмо бы Юрий успел полки нарядить по-новому, как яз ему указывал…
Иван Васильевич глубоко вздохнул и продолжал:
— Токмо бы господь хошь на годок один отвел от нас руку ордынцев! Ну, да зови беглеца-то…
В покои вошел ражий парень, богатырь видом, светлокудрый, с курчавой бородой, с голубыми глазами. Одет он по-татарски в истертые и грязные с дороги одежды.
Увидав грозные глаза Ивана Васильевича, упал он ниц и, заплакав от радости, заговорил на чистом русском языке:
— Довел господь быть мне на Руси святой… Довел тобя, государя нашего православного, видеть…
— Встань, — сказал Иван Васильевич и, обращаясь к другим, спросил: — Кто тут из дозорных с Дикого Поля?
— Мы, государь, — ответил высокий старик, — мы вот трое. Мы парня сего к тобе сопроводили. Говорит, что из Орды вести везет, а скажет токмо тобе. Вот мы у него нож да ослоп и коней двух взяли и сюды привезли…
Великий князь острым взглядом посмотрел на беглеца, но тот был радостен и весел.
— Как звать? — резко спросил государь.
— Захар, — быстро ответил парень, — а прозвищем Силован. Потому, государь… дороден я зело…
— Что же мне ты поведаешь?
Силован недоверчиво оглядел Курицына, дозорных и начальника княжой стражи Ефима Ефремовича.
— Говори, — молвил Иван Васильевич, — тут токмо слуги мои верные.
— Государь, — заволновался Захар Силован, — из сабанчей я, из села Карамыш. Еще родителев моих при отце хана Ахмата татары в полон угнали из деревни возле Каширы, мальцом я совсем был. Потом на землю с другими православными, как рабов, посадили. В Карамыше я и возрос…
— Ну а ко мне прибыл зачем?
— От православных своих к тобе с вестью. Собрали поганые войско великое. Созвал хан всех эмиров своих. Старики наши вызнали, совет в Сарае был — на тобя идут поганые. Сам хан идет со всеми эмирами города наши грабить, полон брать. Снарядили меня старики тобя о сем упредить, дабы готов ты был Русь святую оборонить. Чаю, идут уж татары…
— Когда вышли?
— Мыслю, государь, я на седьмицу ране их пригнал. Верно, уже они у края Дикого Поля…
Иван Васильевич вдруг нахмурил брови, и страшные глаза его вонзились в лицо Силована. Тот смутился и оробел.
— А ежели изолгал ты? — тихо спросил государь.
— Грех, государь, сие мыслить! — горестно воскликнул он и, обратясь к иконам, крестясь истово, продолжал с волнением: — Клянусь тобе Христом богом, истинно все так, истинно так…
Потом, опять обратясь к великому князю, рассказал, как было в моленной, как все за Русь там молились и плакали, как старец вызвал охотника упредить государя московского, как коней ночью у эмира своего они украли, как скакал он день и ночь до первых дозоров…
Ласково усмехнулся Иван Васильевич.
— Верю тобе, Захар, — сказал он и, обернувшись к начальнику стражи своей, добавил: — Позови, Ефим Ефремыч, брата моего Юрья, скажи, в поход немедля выступать надо против поганых на Оку и слать мне вестников.
Созовет пусть воевод нужных и придет сюды с ними. Да Касиму вестника, Касиму-царевичу…
В этот миг, постучав в дверь, поспешно вошел в покой государя дворецкий и ввел за собой вестника, молодого татарского конника.
— От царевича Касима, государь, весть тобе, — сказал дворецкий.
— Живи сто лет, государь, — заговорил татарин по-русски, земно кланяясь. — Царевич тобе повестует: «Пришел хан Ахмат из Большой Орды с силой великой к Дону, идя на Москву. Тут же вот напал на Ахмата с войском своим могучий воин Хаджи-Гирей, хан крымский. Второй день у них сеча идет великая. Мною же вестник Хаджи-Гирею послан, что-де в тылу Ахмата стою, что, ежели Ахмат одолевать почнет, в тыл ему ударю. Извести, мя, государь, борзо, право ли мною для пользы твоей содеяно…»
Просиял Иван Васильевич и, радостно перекрестясь, молвил весело:
— Услышал господь мольбу мою, отвел от Руси грозу татарскую.
Обратясь к вестнику, добавил:
— Скажи царевичу Касиму слово мое: «Спаси тобя бог за верную службу, разумение твое право и содеяно все так, как бы и яз сам содеял. Шлю селям свой тобе».
— Внимание и повиновение, великий государь, — сказал, кланяясь земно, татарин и, поняв, что разговор кончен, стал пятиться к выходу.
— Данила Костянтиныч, — молвил дворецкому великий князь, — накорми вестника и напои его, пусть отдохнет и борзо гонит к царевичу…
Пройдясь несколько раз вдоль покоя своего, Иван Васильевич с улыбкой остановился против Силована и спросил:
— А кто твои отец и мать?
— Холопы были боярина Собакина. Отца, как я сказывал, татары в полон угнали и меня…
— За побег твой из полона и за раденье твое государю жалую тя и родителей твоих вольной волей. Сымаю с вас холопство.
Несмотря на добрые вести с Дикого Поля от царевича Касима, великий князь не отменил совета своего с Юрием и воеводами.
По зову князя Юрия Васильевича собрались в покоях великого князя воеводы: из князей Ряполовских — Семен, прозвищем Хрипун; из князей Патрикеевых — тезка государя, Иван Юрьевич, брат ему двоюродный; князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский; боярин Беззубцев, Константин Александрович; Федор Васильевич Басёнок, Иван Димитриевич Руно и другие из детей боярских, что в Москве в то время случились.
Первым говорил брат государя, князь Юрий Васильевич.
Поведал он подробно, какие перемены в полках учинены. У каждого полка ныне свой воевода, из самых верных и хитрых в ратном деле людей государева двора. Если же при войске сам государь, то он при сторожевом полку, где только отборные воины. На поле же: передовому полку — разведка и первый удар; прочим трем полкам — обходы врага и самый бой; последний удар по врагу от сторожевого полка. Гнать же бегущих всей коннице…
Говорил князь Юрий и о том, какие и как грады усилить, согласно воле государевой, и огненной стрельбой и заставами, и как по Оке весь путь оградить на Москву с Дикого Поля, как все строить, дабы обходы вражьих полков легче делать или держать их на месте, когда и где надобно…
— Государь, — говорил князь Юрий, — яз с воеводами по твоему указанию все исчислил и все нарядил. Токмо надобно пищали, зелье и ядры на места доставить в довольном числе. Да тобе самому глазами своими все узрить, дабы огрешки где не вышло…
Когда начались подробные разговоры о числе воинов, о времени передвижений больших и малых полков, пеших и конных, дворецкий прервал совещание, введя двух вестников от Касима-царевича.
— Живи сто лет, великий государь! — воскликнули татары, простираясь ниц.
— Встаньте и сказывайте, — молвил Иван Васильевич.
— Царевич Касим повестует, — начал вестник постарше. — «Челом бью тобе, государь, и целую руку твою, живи, мой повелитель, множество лет.