Хан, успокоясь, любовался беркутом и ждал, когда снова наденут на него колпачок и пристегнут к его рукавице.

Нургали же, привязывая рыжую шкурку к седлу, говорил с сожалением:

— Если б такого зверя затравить вовремя! Его бы шкуру у нас на базаре китайские купцы с руками оторвали!..

Затравив двух корсаков и одну караганку, Ахмат возвращался во дворец за час до вечерней молитвы магрш, что совершается тотчас же после заката солнца.

Он поспешил омыться в беломраморном бассейне, скрытом в саду за высокими стенами, у фонтана, бьющего среди кустов цветущих роз, нардов и лилий. Одевшись в чистые нарядные одежды и отдохнув немного на коврах, хан благоговейно совершил магрш.

Возлегши опять на коврах после молитвы, он приказал позвать к себе кизлар агази,[181] уже седого совсем старика по имени Рахмет-оглы-Али.

— Раб твой пред очами твоими, повелитель, — сказал старый евнух, простираясь ниц.

— Встань, Рахмет, — милостиво молвил Ахмат. — Сегодня, как угаснет заря, я свершу четвертую молитву. Не хочу беспокоить себя ночью. Войду к супруге своей Хадичэ. Ты проведешь меня в гарем. Гюльчахрэ пусть узнает об этом, когда замкнутся за мной двери.

— Слушаю и повинуюсь, — сказал черный Рахмет, кланяясь до земли и постепенно продвигаясь к выходу из сада, пятясь назад, чтобы не повернуться спиной к повелителю.

— Вели призвать сюда ко мне, — крикнул вслед ему хан, — улема хазрэта Абайдуллу.

Оставшись один, Ахмат весело усмехнулся. Он обдумывал план, как поссорить своих жен, вызвать у них злобу и ревность друг к другу. Он знал, что старшая, Гюльчахрэ, ревнива и властолюбива, а младшая, Хадичэ, тщеславна и завистлива.

— Теперь одна будет грызть другую, — сказал он весело, и план действий сразу созрел в его мыслях.

Отодвинув длинные ветки с алыми розами, протянувшиеся над усыпанной песком дорожкой, появился почтенный улем.

Он остановился перед ханом и, почтительно приложив руки к груди, поглаживая длинную седую бороду, произнес:

— Ассалям галяйкюм, государь.

— Вагаляйкюм ассалям, — ответил хан, приподнявшись с ковра, и, садясь на подушку, добавил: — Сядь рядом со мной, хазрэт Абайдулла. Мне нужны твои советы.

Когда старец сел рядом, хан в знак доверия и дружбы прислонился плечом к его плечу.

— Ты наставник мне с моих детских лет, — продолжал Ахмат, — и твои советы всегда были верны, а прошло ведь много времени, и мне уж за тридцать…

Ахмат замолчал и задумался, а Абайдулла, охваченный мыслями о времени, медленно проговорил:

— Время, великий хан и мой повелитель, есть чудовище, пожирающее волей аллаха все сущее на земле, кроме души. Душу же губит только сам человек, отступая от велений святого корана, да святится вечно имя аллаха и пророка его Мухаммеда…

Помолчав некое время, хан сказал своему воспитателю:

— После молитвы иша хочу идти к супруге своей. До молитвы же хочу усладить сердце и душу твоей беседой и наставить ум свой твоими советами…

Хан рассказал ему о планах похода на Москву.

— Не даст Иван дани за все три года, полон возьмем многочисленный!

Напомним ему времена Тохтамыша. Города же и села отдам на разграбление эмира.

— Верно, государь, брось им по жирной кости, как собакам. Хотел сегодня сам упредить тебя: точат они уж кончары, мыслят о смуте. Когда собакам не дашь поступить по-собачьи, у них внутренности перевернутся от злобы, загрызут и хозяина. Бросай же им жирные кости, и можешь бить их палкой: они будут только лизать твои руки…

— Пусть так, — согласился Ахмат, — а казны у меня теперь нет.

Добывать надо. Только опасаюсь крымского хана. Отпал он от нас из зависти.

Сделает Хаджи-Гирей зло и вред нам…

— Неведомо будущее, государь, не только нам, но и ангелам. «Аллах ответил ангелам: — Я знаю то, чего не знаете вы».[182] Будем во всех мечетях молить господа, дабы послал тебе в помощь ангелов своих, ибо сказано:

«Аллах поможет тому, кто полагает на него упование; аллах ведет свои определения к доброму концу…»[183] Во время же битвы читай священные стихи.

Сам джехангир[184] Аксак-Темир[185] читал их семьдесят раз подряд во время боя и одержал победу над румами. Запомни эти волшебные стихи — они пригодятся тебе.

Старый Абайдулла откашлялся и прочел на память:

Ахмат тотчас же заучил четверостишие, поблагодарил ученого старца и предложил ему вместе совершить четвертую молитву, так как заря совсем уж погасла.

Приближаясь к покоям Хадичэ, хан Ахмат ощутил запах сладостно-душных курений. Он усмехнулся, зная, что предстоит поединок в хитростях с умной и образованной женщиной, но тщеславной и завистливой. Последнее давало Ахмату много преимуществ.

В покое уже горели в розовых и голубых сосудах светильники и свечи, разливая мягкий обманчивый свет. Полуодетая в легкие прозрачные ткани, встретила Хадичэ хана. Даже после юной его Адикэ она казалась еще молодой и прекрасной. Склонясь перед мужем, она произнесла нежным голосом ласковые слова:

— Угасая, исчезла для мира вечерняя заря, и ушло за ней Солнце, а мне эта заря была утренней, и вот Солнце входит в мои покои…

Ахмат нежно взял ее за подбородок. Она прижалась к его руке губами и, поцеловав руку, поцеловала в плечо своего повелителя. Он обнимает ее, и они садятся на мягкие подушки перед низенькими столиками, уставленными блюдами с халвой, баклавой,[186] сосудами с освежающими напитками и с шербетом. Хан заметил еще блюдо, где дымился горячий плов с шафраном, и, взяв его, стал есть. Насытившись, он посадил Хадичэ к себе на колени, лаская и обнимая ее нежное тело.

— Ты прекрасна, — шептал он, — как гурия рая, и аромат из уст твоих, как аромат только что открывшейся розы…

Но Хадичэ, уклоняясь от его поцелуев, произнесла такие стихи:

Ахмат понял, что это попытка подорвать его веру в Адикэ, и чуть заметно усмехнулся.

— О моя Хадичэ, любимая больше других, — заговорил он ласково, — зачем говоришь ты о коварствах и лжи, когда мое сердце полно тобою? Я задумал великое дело и одной тебе доверяю его сегодня. Другие же только после ухода войск из Сарая узнают о нем. Ты умна и оценишь это.

Глаза Хадичэ загорелись любопытством, и она насторожилась. Нежно прижимаясь к хану, она отдает ему томно свои полуоткрытые губы, и оба они, как пчела мед, нежно сосут сладость поцелуя…

Всю ночь среди ласк и поцелуев выспрашивала Хадичэ мужа о походе на Русь и радостно смеялась, когда обещал он ей самоцветные камни, соболей, шелка и парчу русских князей и бояр, золотую и серебряную утварь…

— Они богаты, но жадны, эти хяуры, — говорил он, — я и мои эмиры раскроем их сундуки. Я привезу тебе новых служанок, не из девок деревенских, а из княжон и боярышень. Гюльчахрэ — ни слова! Она жадна и захочет все захватить, а я тайно, нарушив закон, дам тебе вдвое больше, чем ей…

Взглянув нечаянно в глаза Хадичэ, хан увидел в них хищную радость и в то же время недоверчивую тревогу. Он понял ее.

— А что ты дашь… — сорвалось невольно с ее уст, но она сейчас же замела след своих мыслей, добавив: — Что ты привезешь нашему сыну?..