Мы легли в одну кровать, Тоня попросила меня, чтобы я не делал «этого». Она была девственница, как и Вера. Я пообещал, но как тут уснёшь с такой красотой рядом? Я попросил, или более правильно, уговорил Тоню снять бюстгальтер. А у неё были очень большие, красивые девичьи груди, что не исцеловать их, не насосаться как младенец мамкиной титьки, я просто не смог. «Кончив» в трусы, я кое-как уснул, а утром мы вместе пошли в школу. Теперь целыми днями на уроках мы не сводили друг с друга глаз, а на уроках, где были «простые» учителя, которых мы не боялись и не стеснялись, сидели за одним столом. Я обнимал её, гладил ножки под столом, когда не видит учитель.

У нас была вторая любовь, у обоих. У Тони был парень, с которым она встречалась, он учился в нашем областном городе в военном училище, а у меня до Тони была Вера. Мы с Тоней, наверное, оба влюбились. По крайней мере, нам хотелось быть всегда вместе, никогда не расставаться. А какое это счастье — взаимная любовь, знает каждый, кто когда-то любил или любит сейчас.

В Октябрьские праздники (7–8 ноября) у Розы были «пропои», то есть к нам приехали Толины родители и их родственники сватать её. За столом мы с Тоней сидели рядом, обнимались и целовались, я за ней очень внимательно ухаживал. Мы были такие счастливые, что не совсем было понятно, кого тут сватают. Все родственники решили, что и наши «пропои» не за горами.

Молодые сразу зарегистрировались в нашем райцентре, назначив свадьбу на Новый год. Розу они увезли с собой в их деревню. Валера, наш брат, только «пришёл» из армии, и с женой тоже присутствовал на пропоях и регистрации. Он женился ещё до армии, и приехали они на «пропои» из соседней области, где жили у родителей его жены.

Мы с матерью остались в доме опять одни, и я Тоне предложил жить у нас. Всё равно мы всегда вместе, и Тоня сразу согласилась. Её родители (отец с Мариной — так Тоня звала мачеху из-за её молодости) как-то приехали проверить дочку, как она учится. Нашли её у меня, хозяйка дома, где Тоня должна была жить, привела. Мы посидели за столом с бутылочкой, познакомились, объяснились. В общем, всё нормально. Тоня как бы просто зашла ко мне после школы заниматься домашним заданием.

Спали мы с Тоней вместе в моей спальной и даже абсолютно голые. Но я своё обещание выполнял, ибо она разрешит сделать «это», если женюсь на ней. А вот жениться мне было ещё совсем рано, мне хотелось получить высшее образование и повидать мир.

Как-то вечером мы с Тоней поссорились, она не захотела идти в клуб на танцы и осталась у нас дома. Я зашёл к другу Лёньке, и мы пошли в клуб. Там мы встретили ещё двух знакомых пацанов, с которыми давно не виделись. Колька Тищенко с соседней улицы, тоже друг детства, учился после восьмого класса в училище в Казахстане, поэтому редко бывал в нашем посёлке. Другой пацан, Саня Кудряшов, мне был мало знаком. Он, оказывается, только недавно освободился, «отсидел» два года «по малолетке», сломал кому-то челюсть при драке.

Мы «сообразили» на «Солнцедар», была тогда такая «бормотуха». Выпили бутылку, и нас «потянуло» на «подвиги». Это вино, оказывается, обладало таким свойством, из-за чего потом было снято с производства. Не помню, кто предложил, но мы все пошли на железнодорожную станцию. Был тёмный осенний вечер. Колька зашёл на вокзал и вскоре оттуда вышел с незнакомым парнем. К ним подошёл Лёнька, и они вместе отошли от вокзала в темноту. Нам с Саней было не видно, что там делается, но мы услышали, что началась драка.

Мы с Саней поняли, что там происходит, и я крикнул, чтобы прекратили бить парня (это фигурировало в деле), но драка продолжалась. Тогда мы с Саней направились к ним, но Колька с Лёнькой уже побежали к нам навстречу. Они крикнули нам: — «Бежим!», и мы все убежали от вокзала на определённое расстояние. Колька предложил сходить в магазин за вином. Они, оказывается, отняли у того парня деньги — девять рублей. Колька купил на эти деньги вина, мы, выпили его у магазина, и я сразу пошёл домой.

А утром с занятий меня вызвали к директору школы. В кабинете у директора сидел наш участковый. Он сказал мне, что Колька в поссовете, «сидит» в комнате милиции и всё рассказал ему, то есть «запираться» мне нечего. Я зашёл в класс, попросил Тоню занести мою сумку домой, и, одевшись в раздевалке, пошёл с участковым в поссовет.

Там Колька попросил меня, чтобы я взял на себя Лёнькину роль, ибо мы с Колькой ещё несовершеннолетние, нам ничего за это не будет. В крайнем случае, срок будет минимальный. А Лёнька с Саней уже совершеннолетние, и им грозит большой срок. Я так и сделал, ведь Лёнька мне был тоже другом детства.

Участковый взял с нас показания и отвёз на рейсовом автобусе в райцентр, где нас допросил следователь линейной милиции на вокзале. Потом допросил нас ещё следователь РОВД в здании районного отдела милиции, и до позднего вечера там решали, что с нами делать. Прокурор долго думал и все-таки решил арестовать нас до суда. У Кольки отец и старший брат «сидят» за хулиганство, и у меня отец тоже «сидит». Туда, видимо, решил прокурор, и нам дорога, а заступиться за нас, похлопотать было некому.

Так в шестнадцать лет я оказался в одиночной, очень холодной камере, в осеннем пальто и ботинках на фланели. Мне спать приходилось стоя, прижавшись к чуть тепленькой печке, которая была вмонтирована в стену камеры. Чтобы как-то согреться, мне приходилось постоянно бегать кругами по камере. Кормили в КПЗ (камера предварительного заключения) один раз в день, но самое главное для меня было не голод и холод, а одиночество.

Я просто «умирал» от тоски и безысходности, и кто только придумал мне такое страшенное наказание? Колька, оказывается, был в камере не один, и не в такой холодной. Я просил у дежурных ментов хоть что-то дать мне почитать, пусть старую газету, но, оказывается, читать арестованным не положено.

Более двух недель меня продержали так, несколько раз вызывали на допрос, и всё. За сутки увидишь, было, людей, хоть и ментов, только два раза. Утром, когда выносишь «парашу» в туалет, и, когда они сдают дежурство, заходят в камеру. А днем только в «кормушку» сунут блюдо с едой — и всё.

Что я только там не передумал! Как жалко мать, которая теперь осталась тоже совсем одна. А какой стыд перед всеми, о Боже, как мне не хотелось жить! Но «вздёрнуться» было не на чём, ботинки и те без шнурков, и брюки без ремня. Я неоднократно пытался заточить алюминиевое блюдо о стену, чтобы вскрыть вены, но его после обеда быстро забирали.

Более худшего за всю свою жизнь я не испытывал, да и придумать, наверное, просто невозможно. В таких условиях содержатся, сколько мне известно, приговоренные к смертной казни, а тут шестнадцатилетний подросток и даже без обвинительного заключения.

Но наконец-то предварительное расследование было закончено, и нас с Колькой увезли на поезде в «столыпинском» вагоне в областную тюрьму. Там нас «помыли» в бане и подстригли «наголо», вот теперь я стал настоящий «зек». С Колькой на «пересылке» мне поговорить не удалось, «подельников» до суда везде содержат отдельно, общаться не дают.

Тюрьма после КПЗ мне показалась настоящим раем. В камере тепло, даже жарко, в углу камеры чаша Генуя, а не «параша». На кровати с матрацем постельное бельё, трёхразовое питание, хоть и «баланда» в основном. И главное, в камере ещё три пацана, теперь хоть есть с кем поговорить.

Из тюремной библиотеки ограниченно по каталогу нам выдали книги. Я заказал из очень маленького выбора книгу «Четыре танкиста и собака». Думал, согласно серий кино, она большая, чтобы подольше почитать, но это оказалась совсем маленькая книжка — размера книг Пауло Коэльо — сериал был, оказывается, «высосан из пальца».

Через определённое время нас с Колькой опять отвезли в район на дополнительное расследование. И тут уже следователь стал «шить» нам другую статью. Не грабёж, а разбой, так как у Лёньки, оказывается, был ещё и нож, которым он угрожал потерпевшему. А это уже совсем другой срок наказания.