А потом зачитали приговор. Сотни глаз где-то там, за моей спиной, расширились от ужаса. Приговор гласил: «Пожизненное заключение».

Был ли я «счастлив»?.. Нет, это не то слово. «Несчастен»? Тоже не то. «Неправильно рассчитал» — вот что промелькнуло у меня в голове в первую секунду. Означает ли «пожизненное заключение», что я буду жить дальше? Трудно перестроиться человеку, который так долго размышлял о близком конце, каждый день думал, что идет навстречу смерти, что все сильнее запутывается в ее сетях…

Весь зал гудел. Когда я шел из здания суда, в моем настроении произошел перелом: постепенно я начал радоваться приговору. Но к чувству радости примешивалась странная печаль… Да, теперь я знал: все, что я делал, было неправильно. Все…

Часть четвертая. ОСТАВШИЕСЯ В ЖИВЫХ (1952–1957)

«ЗАМОК РЫБНОГО ПАШТЕТА»

По-настоящему расцвел «город мира» лишь после того, как в его хронически пустые сейфы начали поступать прибыли от новой войны, или, как ее деликатно именовали, «конфликта» в Корее. Премьер-министр Японии Иосида назвал военные заказы американских войск в Корее «манной небесной», спасшей японскую экономику, которая захирела после программы austerity (программа экономии) американского финансового советника Доджа. Бывшая цитадель военной экономики Японии, Хиросима была особо щедро осыпана американской «манной». Со времени окончания войны старые военные заводы разрушенного атомной бомбой города перестроились на производство пассажирских судов, железнодорожных рельсов и платформ для перевозки машин. Но сбыт мирной продукции оказался не так легок. Зато теперь военные заводы весьма усердно ремонтировали джипы и пулеметы, изготовляли понтонные мосты и штурмовые катера для комбинированных операций, производившиеся еще во время второй мировой войны, но затем «замороженные» в 1945 году.

Статистические данные за 1950–1952 годы показывают, какими скачками поднималась вверх экономика Хиросимы. В этом городе начали много зарабатывать и много тратить. Район «сити» рос как на дрожжах. Увеселительные кварталы облекались в новые, роскошные, сверкающие одежды из неоновых ламп, бары и прочие заведения этого типа процветали так, как они процветали когда-то в «великие времена». Солдатам, воевавшим в Корее, пришлось немало удивляться (если у них вообще было время удивляться): почти на всех их машинах белой масляной краской было выведено «Хиросима» — название города, который всего лишь пять лет назад считался символом прекращения войн. Объяснялось это явление весьма просто: на каждом предмете военного снаряжения, вновь приведенном в состояние боевой пригодности, по существовавшей традиции ставилось название города, где этот предмет снаряжения был возвращен к жизни.

Если в первые годы после «пикадона» Хиросима напоминала поселок золотоискателей на Диком Западе, то теперь центр, застроенный вперемежку одноэтажными и многоэтажными домами с прилизанными фасадами и плоскими крышами, опутанный целой сетью проводов, ослепляющий крикливыми рекламами, все больше и больше походил на Мэйн-стрит в каком-нибудь калифорнийском городе. Даже крытые торговые ряды, напоминавшие до взрыва атомной бомбы азиатские базары с их кривыми пестрыми улочками, выглядели теперь совсем как элегантные пассажи в западных столицах. Довоенная Хиросима славилась уютом — в этом она не уступала маленьким заштатным городишкам. И, хотя западнояпонский гарнизонный город считался несколько заспанным, его ценили за особую свойственную ему невозмутимость. Чиновники в те времена очень охотно переводились в Хиросиму. Когда до 1940 года в Японии говорили, что Хиросима — приятный город, под этим понимали ее жизненный уклад, безмятежный и размеренный.

Но теперь со всем этим было покончено. Нельзя же было, в самом деле, «планировать» очаровательные устричные ресторанчики на берегу Оты или тихие чайные домики, живописные семейные садики или узкие улочки! Теперь Хиросиму часто называли «новым Чикаго», ибо японцы, воспитанные на штампованных американских фильмах, именно так представляли себе этот второй по величине город США. И Хиросима всячески старалась оправдать свое прозвище: в иллюстрированных журналах она тешила воображение охотников до сенсаций рассказами о многолетней междоусобице двух гангстерских банд Хиросимы — банды Ока и банды Мураками. Таких междоусобиц Япония до тех пор не знала. Только в сентябре 1952 года, когда дело дошло до открытого уличного побоища между бандами, полиция вмешалась в дела гангстеров. Впрочем, и в это время она не сделала серьезной попытки ликвидировать преступный мир Хиросимы, который влиял на все сферы жизни города, в особенности на политическую.

На тех местах, где в первые послевоенные годы вырастали временные, наспех сколоченные бараки, в эру «процветания» воздвигались «солидные» строения; их становилось все больше и больше. С лихорадочной быстротой строились здания банков, универсальных магазинов, радиостанций, газет и различных официальных учреждений. В 1950 году католики заложили пышный «кафедральный собор мира», а токийские власти приступили к постройке обширного комплекса административных зданий; об этих зданиях с гордостью говорили, что они по размерам будут уступать разве лишь «дворцам», где помещались столичные административные учреждения. Даже университет в Хиросиме получил возможность отремонтировать свои сильно поврежденные корпуса и насадить обширный «сад мира»; деревья и кустарники для сада присланы по его просьбе учебными заведениями самых различных стран.

Теперь, когда благодаря войне в Корее сейфы промышленников ломились от денег, японские министерства начали отпускать Хиросиме средства для претворения в жизнь закона «о восстановлении города мира» — те самые средства, которые они обязались давать уже с 1949 года. Однако и сейчас чрезвычайные субсидии отпускались с множеством оговорок и условий. Мэр Хамаи хотел строить на дополнительные средства в первую очередь школы и квартиры, а также проводить канализацию. Но это ему не разрешалось. Министерства финансов и восстановления требовали использовать чрезвычайные кредиты на осуществление тех проектов, которые были специально посвящены дню 6 августа 1945 года, иными словами, для возведения монументальных, «представительских» зданий.

Градостроительным шедевром и духовным центром «города мира» должен был стать Парк мира, заложенный на острове между двумя рукавами реки Ота. Здесь предполагалось построить памятник жертвам «пикадона» — атомный музей для коллекции профессора Нагаока, размещенной до сих пор в одном бараке, и выставочный зал. На этот «остров воспоминаний» должен был вести новый мост, так называемый Мост мира. Однако, когда профессор Тангэ, ученик Корбюзье, представил проект паркового ансамбля — центра «новой Хиросимы» — соответствующей инстанции в Токио, ему немедленно ответили, что проект слишком грандиозный и дорогостоящий. Но мэр Хамаи не дал себя запугать; он заявил, что недостающие средства предоставит сам город, лишь бы воплотить план Тангэ в жизнь, пусть не сразу, а по частям.

Вскоре, однако, власти в Токио начали чинить городу новые препятствия. Узнав, что, согласно проекту, под памятником жертвам атомной бомбы предполагалось захоронить пепел десятков тысяч людей, погибших от «пикадона», правительственные чиновники вытащили на свет божий старый закон, запрещавший устраивать могилы в парках. В результате под гладким серым надгробием кенотафия[31] мог быть погребен лишь список убитых и пропавших без вести.

Но на территории будущего Парка мира уже находилась небольшая братская могила; в ней были погребены останки погибших от атомной бомбы учеников одной хиросимской средней школы. Собственно говоря, во время подготовительных работ к разбивке парка могилы следовало ликвидировать. Но власти Хиросимы проявили достаточно такта: они сделали вид, будто ничего не знают о захоронении. А когда родственники жертв «пикадона», покоившихся в этом жилище смерти, захотели поставить на могиле небольшое надгробие, им дали понять, что они могут это сделать в какое-нибудь из воскресений. Тогда официальные инстанции так и не узнают о их «противозаконных действиях».