— Но то, что я не успел сказать ему за столом, я все равно должен буду сказать потом.
— Ты считаешь, что должен?
— Ты хочешь сказать…
— Возможно, Кристиана понадеялась на это. Возможно, она хочет поговорить с тобой, попросить тебя, чтобы ты этого не делал.
Хеннер ковырял носком ботинка землю, закидывая камешки в воду.
— Прямо какой-то театр абсурда! Сестра сдает брата полиции и хочет, чтобы друг брата потом сказал, будто бы это сделал он. Друг, которого она когда-то любила и которого бросила ради брата! — Он посмотрел на Маргарету. — Сказала тебе Кристиана, почему она его выдала?
— А она и не говорила мне, что выдала его. Но разве это не ясно? Она не вынесла постоянного страха за него. И хотела, чтобы его поймали врасплох, чтобы он не открыл стрельбу и его бы не застрелили. Она предала его из страха, из страха за него и потому что любила.
— Ну а я-то тут при чем?
Она попыталась прочесть по его лицу, говорит ли он так только от раздражения или от обиды. Он почувствовал ее взгляд и посмотрел на нее с улыбкой:
— Я правда просто не понимаю. В долгу ли я перед ней? Должен ли я ей помочь, потому что мне это ничего не стоит? Какую цену мне придется заплатить, если Йорг будет считать меня предателем?
Она смотрела на него удивленно, затем ее взгляд сделался насмешливым. Он этого не замечал. Он думал и продолжал рассуждать серьезно:
— Или я должен помочь Кристиане тем, что разоблачу ее перед ним, и тем самым она от него освободится?
— Или ты должен помочь Йоргу тем, что освободишь его от нее?
Хеннер уловил в ее голосе сарказм:
— Что не так?
— Прекрати! Ты только вконец запутаешься. Поступай как тебе хочется, а уж то, как с этим поступят Кристиана и Йорг, пускай будет их дело. Ты ведешь себя так, словно перед тобой не люди, а арифметическая задачка, которую ты можешь решить.
Он снова побрел по берегу, она шла рядом, не отставая. Хотя он не желал признавать, что обижен, но обида была тут как тут. Когда они остановились, она не убирала своей руки, продолжая держаться за него. Теперь он сделал было движение, чтобы отнять у нее свою руку, но она не отпустила.
— Э нет, так нельзя! Сначала ты должен довести меня до скамейки, а потом оттуда домой. — И со смехом добавила: — Можешь попутно выражать свой протест.
5
После завтрака Ильза собиралась писать. Взяв тетрадку и карандаш, она отправилась к ручью, но еще издалека увидела, что на скамейке сидят Маргарета и Хеннер. Она обошла их, сделав большой крюк через лес. Когда она снова вышла к воде, ручей оказался вдвое шире, — вероятно, где-то в промежутке между этими точками в него вливался другой ручей. Под прибрежной ивой стояла причаленная к берегу лодка, прикрепленная цепью к дереву. Ильза села в лодку и раскрыла свою тетрадь.
Наконец все закончилось. Подкупленный товарищами служащий похоронного бюро выпустил Яна из кладовки и отдал ему сумку.
— Перелезешь через ограду, ворота заперты.
Было темно. Спотыкаясь о надгробия, Ян выбрался к каменной ограде, вскарабкался на один из могильных памятников, вделанных в стену, и залез наверх. За стеной он увидел слабо освещенную улицу, по другую сторону которой тянулись сплошные сады, все дома стояли далеко в глубине садов, выходя фасадами на параллельную улицу. Вот и началась его новая жизнь! Он бросил вниз сумку и соскочил на дорогу.
Нет, много написать до завтрака Ильза не успела. Зато она приняла решение. Она решила во что бы то ни стало узнать правду. Либо она найдет в себе силы писать о стрельбе, о бомбах, о человекоубийстве и смерти, либо навсегда распростится с этим проектом и займется чем-нибудь другим. Вместе с решимостью сделать попытку пришло и желание справиться с поставленной задачей — не только с тем, чтобы об этом написать, но и с тем, чтобы представить это в своем воображении. Содрогаясь от ужаса, Ильза начала наслаждаться этими фантазиями: мысленными картинами взрыва, от которого взлетает на воздух автомобиль, воображаемым полетом пули, которая, пробив оконное стекло, поражает жертву, швыряя ее об стену, зрелищем приставляемого к затылку пистолета и спускаемого курка.
Он двинулся вперед по улице, миновал несколько припаркованных машин, нашел среди них старую белую «тойоту», разбил камнем стекло, сел, соединил провода зажигания и поехал. Это был его город, где он все знал. Выбравшись на автобан и влившись в поток машин, он открыл сумку и просмотрел ее содержимое. Ему вложили туда немецкий паспорт, пачку денежных купюр по пятьдесят марок, пистолет с патронами, записку, на которой были проставлены дата, время и номер телефона. Он должен будет позвонить завтра в семь утра; он заучил номер телефона, порвал записку на мелкие кусочки и выбросил обрывки по одному за окно, где они унеслись по ветру. Доехав до гостиницы, он поставил свою машину на краю парковочной площадки, снял на ночь номер и сказал, чтобы его разбудили в семь часов.
Он думал о предстоящей жизни. Жизни вечного беглеца без определенного места назначения, прибыв в которое он мог бы отдохнуть. Однако то ли потому, что страх, пережитый в то время, когда он не знал, суждено ли ему очнуться от наркоза, исчерпал его способность чего-то бояться, то ли потому, что при первом же шаге на пути в новую жизнь прежние страхи утратили свою очевидность, но, как бы там ни было, он вдруг почувствовал легкость и свободу. Наконец-то покончено с половинчатостью прежней жизни! Наконец-то он мог самоотверженно и безраздельно посвятить свою жизнь бескомпромиссной борьбе. Он был свободен, никому ничего не должен, он мог жить без оглядки на любовь или дружбу, жить только ради служения делу. Какое счастье, какая головокружительная свобода!
Он проснулся, прежде чем зазвонил телефон, принял душ и в семь часов из телефонной будки на заправочной станции позвонил по указанному в записке номеру. В двадцать один час он должен встретиться в книжной лавке на мюнхенском вокзале с женщиной в синем пальто, с распущенными волосами до плеч и большой кожаной сумкой через плечо, она будет держать в руке газету «Франкфуртер альгемейне». Он позавтракал, нашел водителя грузовика, который согласился его подвезти и высадил на автобане при въезде в Мюнхен. Еще до вечера он добрался до города, купил сумку для вещей, одежду на смену и пошел в кино. Показывали французский фильм — лаконичную и сентиментальную историю о запутанных отношениях и разлуке. Выйдя из кинотеатра, Ян позвонил из первой попавшейся телефонной будки домой: слабость, которую он простил себе лишь потому, что ничего не сказал и сразу же повесил трубку.
В двадцать один час он встретился, как было условлено, с женщиной в синем пальто. Она отвезла его на съемную квартиру в Швабинге,[41] состоявшую из безлико обставленной комнаты, душевой кабины и ниши для приготовления пищи. Когда она уже без парика и макияжа вышла из туалета, он едва ее узнал: детское личико и подстриженная «под бобрик» головка. Она объяснила ему, что предстоит делать завтра. Затем они разогрели в духовом шкафу пиццу и поели без разговоров: важно было только то, что касалось дальнейших действий, а об этом все было уже сказано. Яна удивило отличное вино. Пригубив бокал, он хотел было спросить у женщины, откуда у нее эта бутылка, но после первого же глотка раздумал спрашивать.
Затем они легли в постель и спали вместе. В памяти Яна мелькали воспоминания об Улле. «Давай займемся любовью!» — предлагала она, когда на нее находило такое настроение, и под конец нетерпеливо торопила: «Люби меня!» Это была липучая чувствительность. Сейчас Яну казалось, будто они с этой женщиной исполняют в ярком холодном свете какой-то совершенный танец. Какая чистота наслаждения! И снова: какая пьянящая свобода!
На следующий день они долго не вставали с постели. Уже к вечеру поехали на электричке в один из пригородов, деловито прошли по улицам, словно направляясь к себе домой, и мимоходом ознакомились с председательской виллой. Ян убедился, что все выглядит точно так, как она ему описала: ворота и каменная ограда не были оснащены видеокамерами. В дальнем конце участка Ян перелез в сад. Скрываясь за кустами, он крадучись приблизился к дому, спрятался за рододендроном возле входа и стал ждать. Он услышал, как в доме прозвенел звонок, увидел председателя,[42] идущего от ворот по дорожке в сопровождении шофера с двумя портфелями, увидел, как навстречу председателю вышла на крыльцо его жена, увидел, как шофер вошел в дом и снова вышел на двор. Через некоторое время он снова услышал звонок и увидел, как на крыльцо опять вышла жена председателя. Его напарница, шедшая ей навстречу по дорожке, помахала на ходу каким-то конвертом. Когда она перед дверью отдала жене председателя конверт, Ян натянул на лицо лыжную маску, выскочил из-за кустов, затолкал жену председателя в дом, заставил ее встать на колени и прижал к ее голове пистолет. При этом он все время кричал: «Без глупостей! Давайте без глупостей!» Он орал на нее и заорал на ее мужа, когда тот, остановившись у подножия лестницы, умоляюще поднял ладони, уговаривая его: «Успокойтесь, пожалуйста! Пожалуйста, успокойтесь!» Оба не сопротивлялись, когда их связывали. Жена плакала, муж продолжал что-то говорить. Когда Ян почувствовал, что больше этого не выдержит, он заткнул женщине рот шарфом, который только что снял ее муж. Тот с выражением ужаса на лице смотрел на задыхающуюся от кляпа жену и прекратил разговоры. Ян повел его наверх.
— Сейф в спальне, — сказал председатель, и Ян отвел его в спальню и посадил на стул. — Он за…
Он рассказал бы, за какой картиной, или за каким шкафом, или в каком гардеробе спрятан за развешенной одеждой сейф и как он открывается. Ян потом подумал, что напрасно не заглянул тогда в сейф, но — горячка новичка! Он приставил пистолет к затылку мужчины и выстрелил. Спуская курок, он закрыл глаза, зажмурился, и его затрясло, он еле удержался, чтобы не выстрелить еще и еще раз. Он открыл глаза и увидел, как мужчина стал клониться вперед и падать со стула. Он не мог заставить себя нагнуться к нему и пощупать его пульс. Он увидел кровь, потрогал лежащего на боку мужчину носком ботинка, сперва легонько, потом ткнул несколько раз посильнее, пока тот не перевернулся на спину, а его открытые глаза не обратили застывший взгляд в комнату, на потолок, на Яна. Ян стоял над покойником и не мог отвести от него глаз.
Он не слышал, как его звала напарница, не слышал ее шагов по лестнице. Он ничего не слышал, пока напарница не схватила его за локоть:
— Что с тобой? Нам надо уходить!
Он перевел взгляд, увидел ее и кивнул:
— Да, надо уходить!
41
Швабинг — квартал в Мюнхене, на северо-востоке центральной части города.
42
…увидел председателя… — Одним из самых громких преступлений «Немецкой осени» (см. прим. 37), подготовкой которого руководил Кристиан Клар, стало убийство председателя Союза промышленников Германии и президента Германской ассоциации работодателей Ханса Мартина Шляйера (осень 1977 г.), правда, прежде чем лишить его жизни, боевики РАФ похитили предпринимателя и больше месяца удерживали в заложниках. Эпизод с убийством «председателя» больше напоминает расправу над президентом «Дрезднер-банка» Юргеном Понто, застреленным 30 июля 1977 года в собственном доме во Франкфурте-на-Майне. Среди нападавших были Кристиан Клар и Сюзанна Альбрехт — крестница банкира.