— Ах, это мир виноват! Понятно. И отчего этот глупый мир не хочет быть таким, как надо? — Ульрих захохотал. — Лапочка ты моя!

— Да брось ты свою дешевую иронию! Ты не имеешь понятия, о чем говорит Йорг. Тебя когда-нибудь избивали полицейские? Они бросали тебя в бетонном бункере, связанного по рукам и ногам, чтобы ты двое суток валялся в собственной моче и дерьме? Тебе впихивали насильно еду в дыхательное горло и в бронхи до тех пор, пока у тебя не отказывали легкие? Тебя лишали сна ночь за ночью в течение нескольких лет? А затем держали годами в звуконепроницаемой камере? — Марко нападал на Ульриха, надвигаясь на него через стол. — Это действительно была война, она не выдумка Йорга! Тогда и ты это понимал, все это понимали. Сколько левых я встречал, которые рассказывали мне, что сами тогда были на грани перехода к вооруженной борьбе. Они эту грань не перешли, предоставив другим вместо себя вести борьбу и терпеть поражение — так сказать, в качестве своих полномочных представителей. Я еще могу понять, когда кто-то боится борьбы и держится в стороне. Но когда ты делаешь вид, будто никакой войны никогда не было, я просто не нахожу слов.

— А наговорил не так уж и мало. У меня не было на войне представителей. Никто от моего имени не расстреливал женщин, не желавших расставаться со своими машинами, или водителей, которые возили генеральных директоров. А у вас? — Ульрих оглядел сидевших за столом.

Карин задумчиво покачала головой. Она по-прежнему продолжала смотреть на Йорга печальным взглядом. Ей не хотелось верить в то, что она услышала. В то же время она уже старательно обдумывала, как примирить то, что сказал Марко, и то, что сказал Ульрих.

— Нет, Ульрих, я тоже никого не заставляла идти и убивать кого-то от моего имени. Однако все мы верили, что, если хотим жить по-честному, нам нужно отказаться от буржуазной жизни. И…

— Какая чушь! — презрительно фыркнул Андреас. — Если тебе не нравится общество, можно стать пасечником в Провансе или пасти овец на Гебридах. Это еще не повод убивать людей.

Карин не сдавалась:

— Много ли нашлось бы таких, кто осмелился бы уйти от общества или попытаться его изменить, если бы в качестве альтернативы не возникала возможность вооруженной борьбы? Те, кто участвовал в ней, не были нашими представителями. Но она расширила пространство, в котором мы могли действовать. В то же время тот, кто в ходе этой борьбы убивал людей, переступил черту, которую нельзя было переступать. Мы не должны убивать. А то, как об этом говоришь ты, Йорг… Неужели тюрьма делает человека таким? Таким холодным? Таким очерствелым? Я уверена, что в душе ты не такой, каким хочешь казаться.

Йорг несколько раз пытался что-то сказать, но так и не собрался с духом, чтобы ответить. Карин, казалось, тоже не хотела ничего добавлять, не выражали такого желания Ульрих, Марко и Андреас. Но в ту минуту, когда все с облегчением занялись другим и за столом соседи стали обращаться друг к другу с просьбой передать булочки или джем и уже затеялся разговор о погоде и планах на предстоящий день, Йорг вдруг произнес:

— Я хочу кое-что спросить у Хеннера, с вашего разрешения.

Хеннер с улыбкой обернулся к Йоргу:

— Откуда такие церемонии?

— Кому-нибудь подлить кофе? — Кристиана поднялась с места и остановилась за спиной Хеннера.

— Что ощущает человек, который сначала упек меня в тюрьму, а потом пришел отмечать со мной мое освобождение?

— О чем это ты?

— Ведь это же ты рассказал полицейским, что у меня есть хижина в Оденвальде. Им оставалось только дождаться, когда я туда…

— Ой!

Кристиана опрокинула кофейник, и горячий кофе вылился Хеннеру на брюки и башмаки. Хеннер вскочил, схватил салфетку и кинулся вытирать пятна.

— Пойдем-ка! — Хеннер еще медлил, но Маргарета взяла его за руку и утянула за собой в сторону кухни.

По дороге она передумала и потащила его в сторону садового домика. Хеннер начал было протестовать, но она только покачала головой и увлекла его за собой.

— Что ты делаешь?

— Сейчас объясню.

— Неужели обязательно надо…

— Да, обязательно.

4

Дойдя до садового домика, Маргарета отпустила руку Хеннера.

— И что дальше?

— Ты снимешь свои брюки и наденешь мои. Затем мы постираем твои брюки и повесим их сушиться.

Хеннер с сомнением взглянул на свои и на ее бедра. Маргарета засмеялась:

— Ну да, они будут тебе широковаты, но не так уж намного. Женщины всегда выглядят толще, чем они есть на самом деле.

Он вошел вслед за нею в дом и огляделся по сторонам. Передняя вела прямо на кухню, слева он увидел большую комнату с письменным столом, вертящимся стулом и лестницей на второй этаж, справа — комнату с открытым камином, диваном и креслами.

— Где я могу…

— Где хочешь. Я пойду наверх за брюками.

Тяжело ступая, она поднялась по лестнице. Он услышал, как она открыла и закрыла дверцу шкафа, потом, тяжело ступая, вернулась назад и протянула ему брюки. Брюки были свежепостиранные и на ощупь показались ему жесткими и колючими. Он отвернулся и переоделся. Она оказалась права: джинсы были широковаты, но с поясом держались на нем более или менее сносно.

На кухне она вытащила из-под мойки оцинкованное корыто, кинула в него запачканные брюки, взяла шланг, надела его на кран, а другим концом опустила в таз. Подняв голову, она посмотрела на канистру под потолком:

— Надеюсь, там еще достаточно воды, иначе тебе придется идти на двор и накачать воды из колонки.

Она набрала воды в корыто и выдавила немного моющего средства.

— Разве брюки так отстираются?

— Кто ж их знает! Свои вещи я сдаю в прачечную. — Опустившись на колени, она стала мять брюки и возить ими в тазу взад и вперед, пока не образовалась пена. — Наверное, лучше дать им немного помокнуть, как ты думаешь?

Она приподнялась, но тут же, охнув, снова опустилась на колени. Он нагнулся к ней, подхватил под руки и помог встать на ноги.

«Словно дерево, — мелькнуло у него в голове. — Словно я обнял и поднял упавшее дерево».

Выпрямившись, она обернулась к нему с улыбкой:

— Это межпозвоночный диск. Я никогда не обращала на него внимания, он обиделся и был таков.

Хеннер все еще продолжал поддерживать ее за спину. Убирая руку, он смутился оттого, что чересчур замешкался:

— Разве это не оперируют?

— Оперируют, но тогда может стать еще хуже, чем было. — Она посмотрела на него вопросительно. — Что ты собираешься делать?

— С чем?

— С вопросом, который задал Йорг?

— Объяснить ему, что он не прав. Я не упекал его в тюрьму, я ничего не говорил полиции.

— Ты уверен?

Он расхохотался:

— Такие вещи я не забываю. Да, я действительно порой задавал себе тогда вопрос, как я поступлю, если однажды ночью он постучится ко мне и попросит, чтобы я спрятал его от полиции. Долгое время я не знал, что сделаю. Иногда думал одно, иногда, наоборот, другое. В конце концов я договорился с собой, что приму его на одну ночь с тем, чтобы он на следующее утро ушел. К счастью, он так и не пришел.

— Давай прогуляемся.

Не дожидаясь того, как Хеннер отреагирует на ее предложение, она пошла на кухню, вышла из дому и через лужайку с плодовыми деревьями направилась к ручью. Он надел башмаки, снятые для того, чтобы переменить брюки, и побежал за ней следом. Когда он догнал ее, она сказала: «Ты позволишь?» — и, взяв его под правую руку, пошла дальше, опираясь на него. Они медленно шли вдоль ручья. Иногда в воду плюхалась вспугнутая лягушка, временами журчание воды становилось громче. На прогалинах, где лес не подступал вплотную к ручью, приходилось идти по самому солнцепеку. Хеннер почувствовал, что с того боку, которым Маргарета прислонялась к нему, она была влажной от пота.

— Про хижину в Оденвальде полиции сообщила Кристиана.

Хеннер остановился и посмотрел на Маргарету:

— Кристиана?

— Я думаю, что поэтому она и вылила тебе на брюки кофе. Чтобы ты не мог сказать Йоргу, что это был не ты.