Ингеборг тоже проснулась от звука скрипнувших половиц. Она прислушалась к удаляющимся шагам Ильзы и стала ждать, не раздадутся ли еще чьи-нибудь шаги. Однако все было тихо. Она взглянула на часы и растолкала мужа:

— Давай уедем, пока все спят.

Он потряс головой, сердясь на нее за то, что она его разбудила и что хочет втихомолку сбежать. «Красивая, — подумал он о ней, — но при малейшей неприятности норовит увильнуть». При заспанном лице даже ее красота куда-то исчезла.

Она не отставала:

— Я не хочу позориться перед всеми и не хочу, чтобы позорилась моя дочь.

— Никто не опозорится. Все будут вести себя ужасно тактично и деликатно. А твоя дочь — не только твоя, но и моя, и она не станет увиливать, а посмотрит неприятностям в лицо.

— А если опять будет скандал?

— Ничего! Скандал так скандал.

Увильнуть или встретить неприятности лицом к лицу — дочери сегодня было уже все равно. Вечером все вышло как-то по-дурацки, но она хорошо поспала, и на дворе было утро. Уж так оно повелось на свете, что с мужчинами раз на раз не приходится: иногда все идет как по маслу, иногда не складывается. Жизнь продолжается! Бывает, что вчера не сложилось, а завтра с тем же мужчиной все идет на лад. Может быть, она даст еще один шанс великому террористу, который так панически ее испугался. Вот уж чего с ней точно никогда не случалось, так это чтобы мужчина в панике от нее бежал!

Паника Йорга занимала не только ее, но и Марко. Много ли политической мощи можно ожидать от человека, который паникует при виде голой девушки? Уже четыре года Марко работал над тем, чтобы создать из Йорга — террориста, не отрекшегося от РАФ, — духовного вождя нового терроризма. Он надеялся, что, выйдя из тюрьмы, Йорг громко объявит о своем возвращении в политику в каком-нибудь интервью,^[38] заявлением для прессы, ударит, так сказать, в большой барабан: никакой нелегальщины, но весомо и звонко. Он воображал себе, что на свободу Йорг выйдет, переполненный планами и снедаемый жаждой деятельности. На деле же он вернулся усталым и ударился в панику. Неужели четыре года работы пропали зазря?

Появлению Андреаса Марко сначала даже обрадовался: участие адвоката, который проследил бы за тем, чтобы Йорг, ударив в барабан, не вышел из границ юридически дозволенного, было очень кстати. Потом они рассорились. Однако Марко делал ставку на то, что, если Йорг согласится, Андреас не сможет ему отказать. Но тот смотрел на дело иначе. Андреасу надоели политические дурачества Йорга. После приветственного обращения Йорга он предупредил, что, если что-либо подобное повторится еще раз, он сложит с себя адвокатские обязанности. Если Йорг, выйдя из тюрьмы, ударит в барабан, он от него откажется. Вообще-то, с него хватило и вчерашнего вечера. Вид из постели на небо очень хорош, за обедом можно подразнить епископессу, потом пойти погулять, полюбоваться на деревья. Но ведь не до воскресенья же!

Хеннеру тоже было тошно думать о том, что ему предстоит выдержать здесь еще два дня. Проснувшись, он вспомнил разговор с Кристианой, и ему снова стало грустно. Ну что у нее за жизнь! А от мыслей о ее жизни был всего лишь маленький шаг до раздумий о своей собственной! Чем его жизнь лучше? На работе все складывалось хорошо, он добился успеха и, создавая волнующий репортаж, по-прежнему чувствовал тот же кайф, что и раньше. Но в отношениях с женщинами что-то не ладилось. Отношения с ними завязывались и распадались помимо его воли, он нечаянно в них запутывался, а потом воровато удирал. Женщины у него были не те, которых он хотел, а те, которые хотели его. И хотя он мечтал совсем о других отношениях, он был не способен найти другой подход к противоположному полу, при котором сам выбирал бы ту, которая ему нравится, а не дожидался бы, пока его выберет такая, которая ему совсем не нужна. Знание того, что это как-то связано с его матерью, нисколько не помогало. Иногда его посещала мысль, что со смертью матери для него наступит свобода, но она тотчас же сменялась сомнениями, что такое возможно. Спасала работа, хотя и она не решала проблему. Однако и работа помогала теперь уже не так хорошо, как раньше, а тут обходиться без дела целый уик-энд!

Зайдя на кухню, он застал там Кристиану и Маргарету за приготовлением завтрака.

— Похоже, я самый первый?

Маргарета кивнула и протянула ему кофейную мельницу. Кристиана разбивала яйца, резала лук и ветчину, грибы и томаты и только мельком ему улыбнулась. Маргарета поставила тарелки на поднос, положила на него приборы и понесла на террасу. Никто не заводил разговоров. Потом Хеннер съездил в городок на берегу озера за булочками. Когда он вернулся, обе женщины сидели на террасе за первой чашечкой кофе и первым бокалом «Просекко»,^[39] он подсел к ним третьим. Кристиана снова мельком ему улыбнулась, и тут он разглядел, что улыбка была нервная. Он хотел спросить ее, все ли в порядке, хорошо ли она спала. Но когда Маргарета положила ей ладонь на руку, он подумал, что его вопрос покажется пустой болтовней. Они продолжали молчать, глядя в парк, погруженные каждый в свои мысли.

3

Когда все собрались за столом, было уже десять часов. Последней пришла Дорле. С конским хвостом, без помады, в широкой белой льняной юбке и белой льняной блузке она выглядела свежо и мило. Она благовоспитанно обошла всех сидящих за столом и поздоровалась со всеми по очереди, сделав перед каждым небольшой книксен. Ульрих гордился дочкой. Девочка придумала себе новый образ. В школьные годы она участвовала в театральном кружке, он решил, что отправит ее брать частные уроки актерского мастерства.

Йорг только и ждал, когда компания соберется в полном составе.

— Вчера вы все забросали меня вопросами и о чем только не спрашивали. Теперь и я бы хотел кое о чем вас спросить, вернее, спросить у…

Ульрих не дал ему договорить:

— Но вчера ты так ничего и не сказал о том, о чем я тебя спрашивал. Так, может быть, сделаешь это сегодня?

— Я не…

— Вот-вот! Ты — не! А потом моя жена подоспела тебе на помощь, и ты удрал спать.

— Сожалею, но я не помню твоего вопроса. Могу я теперь…

— Я тебя спрашивал про твое первое убийство. Что ты тогда чувствовал. Вынес ли ты из этого урок на всю жизнь.

На этот раз Ингеборг не вмешалась, и остальные тоже смирились с мыслью, что Ульрих все равно не отвяжется. Все обернулись на Йорга.

Он повел руками, словно приготовился заговорить, сопровождая свою речь жестикуляцией, но тут же опустил их, так ничего и не сказав. Снова повел и снова опустил.

— Ну что я могу сказать? На войне стреляют и убивают, так всегда было. Какие тут чувства? Какие уроки? У нас шла война, поэтому я стрелял и убивал. Теперь ты доволен?

— Разве первым убитым тобой человеком не была женщина, не пожелавшая отдать тебе свою машину? При налете на банк, после которого тебе пришлось спасаться бегством?

Йорг кивнул:

— Она вцепилась в свою дурацкую машину так, словно это бог знает какое сокровище. Я был бы и рад не стрелять, но никак нельзя было без этого обойтись. И не вздумай талдычить мне о том, что эта женщина со мной не воевала и я воевал не с ней! Тебе не хуже моего известно, что на войне умирают не только солдаты.

— Двусторонние потери?

— К чему такая ирония? Скажи мне, что мы ошиблись с этой войной, — мы неправильно оценили положение. Но войну мы вели и воевали так, как полагается воевать. Как еще нам было поступать?

Карин печально посмотрела на Йорга:

— Ты не жалеешь?

— Не жалею ли? — Йорг пожал плечами. — Разумеется жалею, что мы взялись осуществлять проект, из которого ничего не вышло. Мог ли из него получиться толк, я не знаю.

— Я о жертвах. Тебе жаль этих жертв?

Йорг снова пожал плечами:

— Жаль? Иногда я думаю о них, о Хольгере, и Ульрихе, и Ульрике, и Гудрун, и Андреасе,^[40] и… В общем, обо всех, кто участвовал в борьбе и умер. Да, иногда я думаю о той женщине, которая не могла расстаться со своей машиной, и о полицейском, который хотел меня арестовать, и о важных шишках, которые отстаивали интересы этого государства и умерли за него. Мне жаль, что мир не такое место, где не… не такое место, где… То есть я, конечно, согласен, что лучше бы никому не приходилось сражаться и умирать, но, к сожалению, мир не таков!