Пока я наблюдал за ним, короткомордый успел дойти до утеса и, хорошо с ним знакомый, даже не попробовал взобраться. Он выбрал защищенное от ветра место у подножья, улегся там и посмотрел туда, где парой десяткой метров выше прятались мои друзья и кроманьонка.

Я понятия не имел, как долго вытерпит медведь, скоро ли он переключится на поиски падали или выслеживание более сговорчивой добычи. Если вокруг нет ни того, ни другого, он вернется за нами.

Пока же я вернулся к своим спутникам и рассказал им о той ситуации, в которую мы угодили.

— Э-аа… — взявшись руками за лицо, Пырр тряс головой и подвывал. Это вовсе не было выражением испуга или отчаяния. Он всего лишь "прочищал голову" спросонья, чтобы легче думалось. Вот, между прочим, хорошее место, чтобы упомянуть о том, что мои друзья, несмотря на скудный словарный запас и крохотный, по сравнению с моим, объем знаний, были вовсе не глупы. В способности анализировать, делать выводы, находить решения они нисколько не уступали ни мне, ни вам. Поэтому я всерьез рассчитывал на то, что они смогут найти выход из ситуации, который для меня сейчас был совершенно не очевиден.

— Пырр сайгаком обернется. Побежит. Медведь за ним. Пырр убежит, за ним медведь уйдет. Мы побежим. — Таково было предложение Браа. Слабенькая идея и, судя по его тону, он и сам это видел. Все тут было плохо. Не факт, что Пырр сможет убежать от медведя. Если убежит, куда ему деваться потом, когда устанет? Идти зимой голому, в одиночестве, снова мимо того же короткомордого? Если медведь не догонит Пырра, что ему помешает вернуться и пойти по нашим следам?

Пырр, также находя план Браа абсурдным, предложил свой:

— Все ласками обернемся и далеко от медведя слезем. Он не заметит. Ласку ему ловить сложно и не хочется: сил много надо, а еды мало будет.

— Она оборачиваться не умеет, — я указал на Иктяк.

— Не умеет, — признал Пырр. Он ведь, как и я, своими глазами видел, как сложно дается лысым перевоплощение в зверя. — Другую найдем? — с надеждой спросил Пырр. Он предпочитал женщин с черными волосами, и чем их больше на теле, тем лучше. Желтоволосая кроманьонка была ему мало, что не отвратительна.

— Не найдем, — покрутил головой Браа. — Где найдем? Обратно пойдем? Нет.

Он был совершенно прав, мне нечего было добавить. И предложить нечего. Я не видел иного выход, кроме как бросить Иктятк. Все погрузились в задумчивость, покрепче прижавшись друг к другу, чтобы не отвлекал холод. Даже Иктяк пучила глаза, изобретая что-то, хотя и вряд ли бы она смогла донести до нас свои идеи. Прошел без малого час, и Браа беспокойно заворочался. Насколько я его знал, он сейчас напрягал все, что у него было между надбровными дугами и черепным гребнем, чтобы поймать ускользающую разгадку.

Когда он заговорил, голос его, в отличие от прошлого раза, выражал уверенность в том, что придуманная им затея вполне осуществима. Эта уверенность передалась и нам. Говорил же я, что с мозгами у моих друзей все в порядке! По крайней мере, шанс выжить теперь есть у всех четверых.

Иктяк, не понимавшая слов, оказалась вполне понятливой к жестам, если использовать не принятые у неандертальцев символические обозначения, а простую имитацию того, что от нее требуется. Обвального снега пока не было, но на защищенных от ветра склонах и площадках утеса его было уже довольно. Иктяк собирала снег в оленью шкуру, которую снял с себя Браа. Ради спасения жизни можно денек и померзнуть. Пырр помогал ей, хотя это было и необязательно. Я собирал по всему утесу птичий помет, пыль, лишайник, занесенную ветром землю — все, чем можно конопатить и заделывать щели. А Браа, на правах руководителя проекта и прораба, сидел возле выступающего за край утеса камня, имевшего, в отличие от утеса, собственное имя, продиктованное его сходством в некоторых ракурсах с весьма важной частью тела в эрегированном состоянии. Браа совал пальцы в щели у подножья наклонной двухметровой стелы, жевал губами и, подперев кулаком голову, размышлял, обсасывая свою идею до блеска.

Когда кроманьонка собрала достаточно снега, они с Пырром занялись тем, что могло показаться сумасшествием, учитывая температуру воздуха и прочие обстоятельства. Раздевшись и свив что-то вроде гнезда из шкур, оба уселись прямо в снег. Они дышали на него, катались, сжимали в руках — все, что угодно, лишь бы превратить снег в воду, которая собиралась под ними и застаивалась лужицей (спасибо старухе Мурр, скверно мездрившей шкуру и Браа, зажиревшиму ее с изнанки до полной водонепроницаемости).

Я же в это время, под внимательным взглядом и руководящим движением пальца Браа, замазывал часть щелей, которыми было покрыто основание приметного камня так, чтобы вылитая в них вода в них же и осталась. Насколько я понял план Браа, он хотел добиться того, чтобы в подошве камня остался десяток глубоких "шахт", не связанных между собой и с соседними щелями. Сам он помогать не торопился, ограничившись тем, что на начальном этапе предоставил жидкость для размешивания в ней собранных мной твердых компонентов замазки. Спасибо и на этом, без него бы я в силу пустого мочевого пузыря не справился бы.

Пырр и кроманьонка закончили раньше, и теперь дрожали посреди быстро остывающей лужи. Увы, торопиться мне было нельзя. Одна недозамазанная щель и весь наш труд, и все надежды пойдут прахом. Когда же я счел дело сделанным, а прораб Браа подтвердил это, выждав пару часов, чтобы замазка схватилась морозом, мы все вчетвером принесли шкуру с водой и, сложив один угол, медленно влили воду в каждую из подготовленных щелей. Конечно, воды не хватило, но нехватка оказалась не критической.

Оттерев замерзших Иктяк и Пырра сухим мехом, мы забились в наше укрытие и, накрывшись шкурой Браа (разумеется сухой стороной вниз), стали ждать рассвета. По нашим прикидкам, всё решится именно тогда, когда перед восходом настанет самый лютый холод. У Иктяк еще оставалась пара корешков. Жесткие и безвкусные они все же скрасили нам ожидание.

Не выдержав ожидания, в расчетное время, Браа вылез из-под шкуры и поспешил к камню. Понять его несложно, но горячился он зря. Безлунной ночью увидеть что-либо ему все равно не удалось, а треск, известивший нас о том, что первая часть плана, скорее всего, выполнена, был прекрасно слышен и отсюда.

По первому свету мы все подбежали к игривому камню. Превосходно! В том, что вода, замерзнув, разорвет его, мы не сомневались. Опасность была в том, что он может под собственной тяжестью свалиться вниз. Этого не произошло. Потрогав камень, мы убедились, что он чуть покачивается и его можно столкнуть, если употребить достаточно сил. Я встал на краю утеса рядом с камнем и посмотрел вниз. Ни одного выступа никаких изгибов склона, ничего, что помешало бы камню упасть вниз отвесно и неудержимо.

Дальнейшее по большей части зависело от Пырра.

Обернувшись кабаргой, он сбежал по пологой стороне утеса и появился в считанных метрах от дремлющего короткомордого. Сон медведя был чуток, он потянул носом, распахнул глаза и с ловкостью, недоступной обычному медведю, мгновенно перешел от сна к бегу.

Будучи настороже, Пырр все равно упустил момент начала медвежьей атаки, и только фора в расстоянии спасла его и позволила разогнаться настолько, что медведь не мог сократить дистанцию в один-два прыжка. Они понеслись вскачь по дуге, огибая утес. Пырр скакал чуть выше по осыпающемуся склону, где его острые копытца намного превосходили медвежьи лапы по способности цепляться на бегу за крохотные выступы и ложбинки, не скользя по живым камням, а, вбиваясь в скалу под ними.

Но смотреть на них нам было некогда. Втроем мы подбежали к камню; Иктяк перевесилась вниз, чтобы подать сигнал, когда придет время действовать, а мы с Браа покрепче уперлись ногами в утес, а плечами в камень.

Скок-скок, Пырр несся уже не по склону, ставшему слишком крутым даже для него, а прямо по заваленной осколками скал земле у подножья утеса. Вряд ли кто-то позавидовал бы сейчас ему, из последних сил держащему дистанцию между собой и громадным зверем, легко перемахивающим на длинных косматых лапах через каменюки, которые Пырр вынужден оббегать.