— Нет Дмитрия, так надобно его придумать!

— Придумать недолго, да, что с той придумкой делать? Царевичей Петрушек напридумывали. Ни сказать, ни ступить по царски не умеют и никогла не сумеют. Где же нам взять такого молодца, чтобы и обличьем был схож с царем Дмитрием, и умен , как царь Дмитрий, и сказать бы умел и ступить? Один исход: идти на Москву или взять ее или отмучиться!

Болотников  усмехнулся.

— Покласть головы не свои  и то жаль, а свою голову класть, вовсе, не собираюсь. Для того, чтобы наступать на врага, надобно его пересиливать. Оборону можно держать и малой силой. В Калуге запасы съедены. Я проведывал, что в Туле есть запасы, да и крепость каменная. Идти нам в Тулу, князь, сесть в осаде, людей собирать и...

Болотников наклонился к Телятьевскому  и негромко, с неожиданной яростью, молвил:

— И царя избирать!

— Не тебя ли?

— Спрашивал меня об том же и Шаховской. Воеводе воровских людей царем не бывать. Ни Шаховскому, ни мне, ни тебе, князь. Коли избирать будем так всем людством. Побегут тогда к нам и князья, и бояре, и дворяне — своего царя захотят.

Князь удивленно покачал головой.

— И откуд ты этакой премудрости набрался, холоп мой, Ивашка, а ныне воевода, вон какого воинства. Идем в Тулу, а Шаховскому накажем, чтоб из-под земли добыл нам царя Дмитрия.

Переходу из Калуги никто не помешал. Москва затаилась. Перебежчики говорили в один голос, что Шуйский собирает со всех городов новое войско.

В Тулу потекли со вех сторон гультящие.

А что же в это время происходило с Богданкой? Мелькнул неприметно возле московского царя, сбежал от Шаховского и Молчанова из Путивля. И радовался несказанно, что удалился от царских дел,опасных и кровавых. О посмехе Шаховского назвать его царем, и думать забыл. О своем устройстве подумать бы. Путь чист в родные места под Могилевым, затеряться бы в том краю от всяких властей и от московских и от польских. Ему, сиротинушке, судьба по началу улыбнулась. Осиротел он сызмала, подобрали его монахи бернардинцы. Окрестили в апостольскую веру, поместили в монастырь, в монастыре и грамоте обучили. Нашли, что способен ко всякому учению, отправили в семинарию. Обучился латыни, греческому и русскому языкам, а польский — сызмала родной. Бернардинцы пристроили его толмачом к царю Дмитрию, когда тот двинулся в поход на Москву. Царь Дмитрий не знал ни латыни, ни греческого, путался и в польском языке, а надо было посылать письма  в Рим, папе римскому и в Краков к королю, а еще и к другим государям. Богданка приобщился государственных тайн, потому и бежал из Москвы. Ныне самое время затеряться, чтобы не сыскали ни новый московский царь, ни польский король.

Спешить некуда. Конь под ним  из царской конюшни, стоит целого состояния. Зашиты под полой польские злотые, царево жалование. Есть на что прокормиться в дороге, с чего и жизнь начать.

До польского рубежа, не доходя, продал, продешевив, коня. Купил невзрачную лошаденку, а к ней и телегу. Кафтан московский сменил на серемягу. Трава кругом, лошаденку есть чем в пути накормить. Литовская граница из-за смуты московской держалась без строгостей. Не заметил, как оказался на литовской земле. Догадался, что ушел от московского царя, когда увидел на дороге еврейскую корчму.

На крылечке стоял пожилой хозяин и поманивал к себе рукой. Признал за своего. Богданка мимо не проехал, не предполагая, что наехал на свою неправдоподобную судьбу. Корчмарь обрадовался.

— Ай-ай, какой важный пан! Свой конь, своя каталка. Заворачивай, у меня сегодня караси в сметане. Есть и холодец из свиных ножек, так то припасено для панов. Угощу и своими лепешками, если есть, чем расплатиться. И горилка есть, любого гультящего с ног повалит.

Богданка, не поспешая, распряг лошадь, стреножил ее и пустил на лужайку. Для устрашения корчмаря, чтоб показать, что не беззащитен, заснул за пояс два пистоля. Корчмарь усмешливо спросил:

— Кого пугать надумал? На налета ты не похож!

— Я не пан, потому и берегусь панов. Ставь на стол карасей, ставь и холодец.

— Я сказал, что холодец из свиных ножек.

— Вот и хорошо, что из свиных ножек, а не из конских копыт. Ты жид не крещеный, а я крещеный, потому не скупись и ставь холодец. И горилки кружку, ежели она вместительная.

Корчмарь поставил перед гостем сковородку с карасями, миску с холодцем и кружку горилки. Горилки малость и себе налил, сел к столу поговорить с гостем.

— Вот, хочу сказать. Никакой ты не пан, хотя и крещеный в их веру. Разговор у тебя панский, кафтан холопа. Такого человека никто здесь не видел.

Богданка насторожился.

— Что и того, что меня здесь никто не видел?

— А то это значит, что ты проезжий человек и каждый пан тебя может спросить, кто ты, откуда и куда едешь.?

— И я должен отвечать?

— Пан — шляхтич может и не отвечать, у него для всякого ответа на поясе сабля болтается, а тебя заставят.

— А если не спросят?

— Если не спросят, некому и отвечать.

— Откуда такие строгости?

— Вот и видно, что ты человек не только проезжий, но и приезжий из Московии. А строгости потому, как паны подняли против короля бунт. Примут тебя за подосланного, живо на первом же суку повесят!

— Рокош!

— Слово тебе известное, а прикинулся неизвестно кем.

Богаднка переговаривался с корчмарем, а о горилке не забывал, и карасей и холодец убирал.

— А чем платить есть у тебя? — поинтересовался корчмарь. — Или из пистолей надумал расплачиваться?

Богданка выложил на стол злотый.

— Разменяй!

Корчмарь взглянул на злотый и руками всплеснул.

— Не смейся надо мной, проезжий человек! Откуда у меня столько денег, чтобы разменять?

Сам же схватил злотый и попробовал его на зуб.

— И правда — золото! А теперь скажи, откуда у бедного  еврея такие деньги?

Богдана был не из храбрецов. Жизнь научила осторожности, да горилка разгорячила желание показать себя большим, чем был.

Если бы знал, — молвил он заносчиво, — кто тебя посетил, не удивился бы злотому!

Корчмарь вскочил и, кланяясь, воскликнул:

— Преклоняюсь перед твоей тайной! Великая тайна — откуда у бедного еврея злотый, а мельче денег нет?

Богданке ударило в голову удивить корчмаря. Сам того, не осознавая, в подражание Шаховскому, как тот удивлял вдову в Серпухове, внушительно произнес:

— Попомни! И детям и внукам своим скажешь, что посетил твою корчму ближний человек к московскому царю Дмитрию.

Корчмарь прищурился и с сомнением спросил:

— Ты — ближний московского царя? Мои уши слышат такую неправду, так почему же мои глаза не видят, что не покарал тебя Господь? Хотел бы я видеть, каким явился бы сюда самый малый придворный нашего короля. Какие бы перед ним скакали гайдуки! Какие играли бы под ними кони! А сам он сверкал бы, как солнце, прожигая своим взглядом до костей!

— Московский царь Дмитрий не так глуп, как король. В золотых каретах он не ездил, гайдуков перед собой не гонял. Вскочит на коня и один по городу едет куда ему надобно. Каждый мог придти к нему и говорить о своем деле. За обиду тут же и расправа над обидчиком. А я тебя, корчмарь, спрошу: стоит корчма у рубежа, имеешь ли ты какие-либо вести из Московского государства?

— Места у нас здесь глухие. До Московии нам дела нет. И пути для нас туда нет. Еврея там каждый обидеть может, а заступиться некому, потому и дивлюсь и не верю, что ты прошел московскую землю.

Корчмарь позвал жену. Вошла могучего сложения хозяйка. Корчмарь указал ей на злотый лежащий на столе.

— Вот наш гость дает, да у нас разменять нечем. Как быть?

Хозйка взяла злотый и попробовала на зуб

— Разменять здесь негде.

Богданка распорядился:

— Подай еще холодцу и горилки, тогда и разменивать не надобно! Оставь себе на обзаведение и на память, что побывал у тебя ближний человек московского царя.