Мстиславский возрадовался и послал сказать Болотникову, чтоб подмоги не ждал, а били бы челом царю о царской милости и о прощении за свои вины.

Болотников, блюдя обычай посланцев не трогать, боярскую грамоту сжег, а сам тут же написал ответ: « Милостью царя Дмитрия Ивановича, боярина Федора Ивановича Мстиславского с сотоварищи, жалую коли принесут свои вины и отдатут себя под царскую руку Дмитрия Ивановича. Подписал сие Иван Болотников и приложил царскую печать».

Получив сию грамоту, Мстиславский досадовал:

— Тупые люди! Нет! Нет Дмитрия! Как их еще убедить?

Невдомек тугодуму Мстиславскому, что не за Дмитрия стояли осажденные в Калуге, а за себя, чтобы у богатых отобрать богатство и самим стать богатыми.

Не хотел понять того же и Василий Шуйский. Он придумывал как бы убедить людство, что царя Дмитрия нет в живых и не хотел видеть, что не Дмитрия жаждут, а его не хотят царем.

Московское войско держало в осаде город, стояло без дела. Ратники тому и рады. Пьянствовали, играли в зернь, распутничали. Михаил Скопин просил под свое начало полки, чтоб идти на Путивль, его не пускали не из опасения неудачи, а из страха, что удачным походом возвысит себя над воеводами.

Екатерина Григорьевна вновь пришла со своими наветами к деверю.

— Есть, — говорила она, — в Москве немец Фридрих Фидлер. Иноземным лекарям он готовит для лекарства. Любое зелие умеет изготовить.

— Не его ли зелием ты попотчевала Бориса Годунова? — спросил Шуйский.

— Об том у царя Бориса спросишь, когда с ним на том свете встретишься. Сей лекарь давно на свою землю в неметчину просится. С пустыми руками в неметчине ему делать нечего. За хороший откуп, он готов извести Ивашку Болотникова.

— Расстригу то ж подсылали убить, сраму приняли.

— А когда Ивашка побивал твоих воевод, сраму не приняли? Всю зиму топчется твое войско под Калугой, а и поныне все остается, будто бы ты и не посылал преславных воевод. Зелие не нож, любого молодца  потихоньку одолеет.

Шуйский призвал немца. Фидлер уверил Шуйского:

— Я знаю яды, кои никто различить не может ни в явствах, ни в питие. Одной крупинкой свалю этого рыцаря.

Сторговались, хотя немец запросил не малую мзду.

Шуйский сам сочинил клятву. Фидлер в присутствии Дмитрия Шуйского повторял вслед за царем слово в слово:

— Во имя всехвальной Троицы, клянусь отравить ядом врага государства и всей Русской земли Ивашку Болотникова. Если же я этого не сделаю, если, ради корысти, я обману государя, царя Василия Ивановича Шуйского, то не будет мне чести в царствии небесном, и подвиг Господа Христа, сына Божия пребудет на мне тощ, и сила Духа Святого да отступится от меня, и не почиет на мне утешение Его!

Первые слова клятвы Шуйский произносил тихим, вкрадчивым голосом, продолжал уже громко и напористо, указуя пальцем на грудь Фидлера.

— Святые ангелы, хранители христианских душ, да не помогают мне, и все естество, созданное на пользу человека, да будет мне во вред. Пусть земля живым поглотит меня, и дьявол овладеет душою и телом, и буду мучиться во веки! И если я обману своего государя, не учиню так, как обещал, и не погублю отравой Болотникова, да пойду на исповеди, и священник меня разрешит от этих клятв, то священническое разрешение не должно иметь сылы.                

Шуйский, произнося клятву, сам содрогался душой от страха. Дмитрий Шуйский шептал молитву, чтобы очиститься от услышанного. Один Фидлер оставался спокойным. Шуйский притиснул к губам Фидлера крест. Фидлер крест поцеловал, да мало он для него значил, ибо был он лютеранином.

Фидлер ехал из Москвы, посмеиваясь и недоумевая, сколь несчастен народ при таких глупых государях. Что ни государь, то бедствие для московского люда, будто дьявол подбирает их вопреки воле Господа Бога. Царь Иван Васильевич казнил без вины виноватых, кровью упивался, как упырь. Борис Годунов трясся от страха перед тенью царевича, хотя никто доподлинно не знал жив царевич или нет, и от страха перед одним именем рассудка лишился. Мелькнул падающей звездой веселый и разумный царь Дмитрий, кем бы он ни был — истинно царским сыном или сыном стрелецкого сотника, и того убили, а царем поставили шулера, каких бьют в тавернах, когда жульничают при игре в зернь или в карты. Выкопали из свежей могилы убитого для темного обмана отрока, и уверяли, что он нетленным сохранился, потому как он и есть невинно убиенный  Годуновым царевич. Годунов убивая царевича, стало быть, не ведал кого убивал? Забросали, принародно камнями царя Шуйского, а ему ничто, будто не камни в него летели, а хлебы.

Фидлер не собирался угощать Болотникова ядом, а ухватисто  вырвав у Шуйского деньги, хотел наверное узнать, спасся ли от убийц царь Дмитрий, чтобы ему служить. Явившись в Калугу он объявил, что у него есть «слово и дело» для воеводы. Его поставили перед Болотниковым, он рассказал для какой затеи заслал его в Калугу царь.

— По какой причине ты ко мне такой добрый? — спросил Болотников.

— Не к тебе я добрый. Пришел я послужить царю Дмитрию. Сей царь был со мной ласков. Пришел узнать жив он или нет? Тем, кто ему служил очень хочется, чтобы он воскрес.

— Воскрес только Христос, а мы человеки. Я не видел, как его убивали. Пождем, увидим. А ты ежели не спешишь в свои немецкие земли, послужил бы у меня и лечил бы раненых.

— Послужу! — ответил Фидлер. — А чтобы ты не сомневался в моей правде, возьми деньги, что мне дал Шуйский, чтобы я тебя убил.

— Мне твои деньги без нужды! Служи верой-правдой!

Зима переволокнулась на весну. Таяли снега на крутых берегах Оки. Сочились ручейками и текли ручьями из леса. Вешние воды сливались на лед. Несколько дней поиграло солнце, и под Калугой рвануло лед . Стаивал лед и на земляных валах. Валы еще держались, но потихоньку расползались грязью. В боярском стане — ликование. Безо льда земляные валы уже не крепость.

Князь Телятьевский повел несколько  казачьих станиц, пришедших в Путивль из Запорожья, вызволять из осады Болотникова.

Дозорные царского войска увидели казачьи струги при впадении Угры в Оку. Бояре поспешили с приступом. Затея старая. Опять же собрались выжечь огнем осажденных. Накатывали к стенам дрова.складывали из них поленицы, подтаскивали к земляному валу туры.

На берегу Угры зачиналась битва казаков с полками Бориса Татева и Андрея Черкасского. Казаки вышли из стругов, конных послали в обход боярских полков. Конные и ударили, поджимая московские полки к берегу Оки, а на берегу их встретили пешие запорожцы. Оба князя воеводы были убиты. Московские полки разбежались. Телятьевский не велел гнаться за бежавшими, спешил на выручку к Болотникову.

У Болотникова своя потеха. Когда туры и поленицы с дровами подтащили осаждавшие к земляному валу, Болотников обронил одно слово:

— Пора!

Пока подкатывали  туры и поленицы, казаки прорыли подземный ход и заложили в него бочки с порохом. По слову Болотникова зажгли фитиль и вскорости рвануло на всю округу. Из-под земли вырвались пламя и дым, разбросало взрывом поленицы, опрокинуло туры. Пешцы побежали прочь. Побежали и воеводы.

Телятьевский вошел в город. Встречаясь с Болотниковым, князь никак не мог забыть, что перед ним бывший его холоп. Сдерживал себя, чтобы это не проявилось, Болотников дразнил его, величаясь свыше обычного. Телятьевский сказал:

— Вот и я, атаман, с подмогой.

— Атаманы у казаков, а я воевода царского войска. Вот мы оба с победой, а что нам с ней делать? На Москву идти, а с кем?

— Говорят, что у тебя войско под двадцать тысяч. Соберет ли ныне Шуйский в одночасье такую силу?

— Войско у меня есть. Вот и ты привел запорожцев... Царя Дмитрия у нас нет, а он один стоил бы и нашего и Шуйского войск. Шлю я гонцов одного за другим в Путивль, а до ныне нет ответа Шаховского.

— В ратном деле, Иван, ты искусник, да не все решаемо в ратном деле. Ты шлешь гонцов к Шаховскому, чтоб он тебе царя Дмитрия предоставил, а царя Дмитрия нет, и толковать о нем не надобно. Осуждал я тебя за твои грамотки, где ты призывал губить вышеначальных людей, а ныне вижу, только этими грамотками ты и собрал войско. Хоть и немалое оно числом, да к ратному делу не свычно.