Председатель с ходу раскусил, какие злыдни ждут его от подлого грузовика. Про дуру-секретаршу, про шофера-подлеца и думать забудут. Зато его имя станут полоскать на каждом углу: «А, этот, что в Карпаты зимой лед привез, артист хренов!» В районе, на совещании весь зал реготать будет. Разбираться не станут, враз припечатают: «Ледковенко – слабак, такого в руководстве держать стыдно». У них рука легкая на пакости. Стреножат в два счета. Добро, если еще оставят зав складом…

– Слухай, друже, сюда, – председатель откашлялся, провел по усам. – Ты, братка, влип по самые ухи. Натямкаешься[27] с таким товаром. Совхозу надо заплатить? Надо. За лишний пробег тоже плати. Бухгалтерия тебе насчитает – полгода зарплаты не видать. И биография твоя капитально поворачивается раком…

Тикан не лох. Не сразу, но догадался о скрытом намерении: запугивает, гад. Значит, тоже замазан. Есть на нем вина, коль за свою шкуру дрожит. А беда на двоих – вполовину легче.

Но с виду Тикан – весь внимание, каждое слово начальства с губ читает:

– Ото, сынку, сделаем так: давай сюда бумаги за паркет. Путевку сам подпишу. А ты разверни свою фуру и шмируй[28] вольно до вашего АТКа. С совхозом я улажу, не тужи. По дороге найди глухой уголок, разгрузи… это самое. В укромном закутке, не на глазах, чтоб ни-ни… только между нами. Ясно?

– Как дважды два! – без улыбки откозырял Тикан.

Здраво полагал – веселиться пока рано.

Председатель настаивал:

– Все понял? Ты скажи, не стесняйся…

– Как дважды два! – заклинило у Тикана.

Посматривая из-под бровей на шофера, председатель, молча, вспомнил любимое присловье: этот парень не дурак, он – отец всем дуракам.

9

Дорога домой не долгая, три пальца на карте. Но теперь Тикан боялся загадывать дальше поворота. Неизвестно, какую подлянку подсунет случай. Взять, к примеру, секретаршу. Со стороны, бабенка – загляденье, каждая часть на месте. Потом оказывается – под завивкой у ней пустое помещение.

А председатель, наоборот – толковый хитрюга, наша кость. Другой бы – не моргнул, в ложке утопил Тикана. А этот выручил, подкованный дядя. И фамилия приличная – Ледковенко. Зачем ее рубить на куски? У кого мозги засохли, те рубанут…

Тикан понимал – он задешево выбрался из гнусного факта. Не мог знать, что везет фуфло. Такой прокол ему наука: проверяй, не верь никому. И если разобраться, без дерготни, то ничего серьезного не стряслось. По нервам чиркануло, не больше. Движется он в должном направлении, все путем, живи – радуйся…

Но не было спокоя мыслям.

Совхоз на юге и Ледковенко в пыжике – два серьезных момента. А что двое знают – секрета не будет, всплывет наружу. Сегодня пыжик – орел, а завтра – пичуга, рядовой, терять нечего. Сболтнет для общего веселья, и – крышка. Пойдет секрет гулять по дворам. Слухи шныряют быстро.

В гараже у хлопцев от смеха штаны промокнут. Но то не беда. Раздавишь с ними пару литров – затихнут.

Стефка – вот главный калибр. Штуркать[29] будет до последнего часа. Ей слаще меда над мужиком поизмываться. Узнает про эту историю, всей родне раструбит: слыхали, мой отчебучил… лед привез, горы покрыть. Его бы на полюс послать за мандаринами…

Родня Тикана вздыхает, спорить не смеют. Стефка – девица городская, образованная, лишь два класса не дотянула до десятилетки. И если Петро ни гугу, куда родне соваться?..

Соседки ей толкуют:

– Стефа, не неркай![30] Твой Петро в семью гребет. Цени. Таких уже нет. Один остался. И дюжий, как шкаф.

А она:

– Точно – шкаф. Дубовый.

Но зацепки и наезды Тикану, по правде говоря, до нижней втулки. Слова, что имел, уже сказал. Новых не выдумать. Да и нет потребы. Стефка ему пожизненный приговор. Нечего крылами трепыхать. Тикан не из тех, кто от жены уходит, из тех, кого уносят.

Сашка Долинский, дружок неразменный, шепнул однажды:

– Стефке надо бы работать на флотилии «Слава».

– Поварихой что ли?

– Нет, гарпуном. Ядом ее сердца можно убить кита.

Сашка

Стефка в темноте тормошила Тикана:

– К нам звонят. Слышь, Петрунь, звонят!

Тикан включил ночник, одним глазом уперся в будильник. Было около трех.

– То не к нам, – и снова ткнулся в подушку.

Но звонок заверещал опять. Пришлось топать, иначе Стефка не отстанет.

Тикан прильнул к глазку: перед дверью маячило некое чмо, всё в белом, как смерть. Совсем непонятный фрукт в три ночи.

– Что надо? – проворчал Тикан.

Чмо в белом хрипело, пыталось что-то изобразить, махало рукой, будто с трибуны.

Тикан не искал скандала, по-доброму предложил:

– Линяй отсюда, пока кости целы. Завтра придешь, ладно?

Но этот тип стал нахально бить головой в дверь.

Коридор просматривался хорошо – вроде никого больше нет. Чтоб не калечить пальцы, Тикан прихватил молоток на всякий непредвиденный оборот и открыл замок.

Мужик был одет не по сезону, можно сказать, даже наоборот – не очень одет. В кальсонах, нательной рубахе и носках, припорошенных снегом. Снег был в волосах, на макушке, на ресницах. Его трясло…

– Сашка!..

Тикан втащил Долинского на кухню.

Накинул на него свою куртку, пальто. Зажег газовые конфорки для тепла. Лицо у Сашки белое, взгляд без цели: видать, кончилось соображение.

Тикан – бегом к Стефке.

– Где у нас спирт?

– На что тебе? Кто пришел?

– Там Сашка Долинский.

– А-а, с бодуна. Дать на похмелку?

Тикан наклонился, зло прошипел:

– Помирает он, дура…

Маленькая кухня быстро нагрелась. Сашка сидел на табурете в одних кальсонах, дробно клацал зубами, дергался в ознобе, будто под током. Тикан драил ему спину и грудь, Стефка растирала ноги.

– Стеф, может, ему спирт не на мозоли, а глотнуть?

– Нет, задохнется. Сейчас чай с малиной.

Долинского упаковали в шерстяной платок, вязаные носки, укрыли двумя одеялами и Стефкиной шубой. Даже голову повязали махровым полотенцем.

Утром Тикан заглянул под ворох тряпья, убедиться, что Сашка дышит, – и скрепя сердце, недоспавши, поехал на работу.

В полдень Сашка заворочался. Кашель был курильщика, не простудный, но Стефка заставила его выпить горячего молока с содой и медом. И он снова ушел в сон лежалой колодой.

А Тикана целый день донимала загадка: что с Долинским стряслось? Всякое бывало у шалопая, но чтоб зимой… в одних кальсонах по улицам… От кого он улепетывал?..

Однако делиться с корешами новиной Тикан не стал. Незачем попусту разрисовывать, и без того яркий портрет.

Конечно, каждая биография окрашена под зебру. Но почему-то у Сашки белого цвета – самая малость. Он и в мирное время – психованный, а когда случаются неурядицы, хлопцы в гараже знают: вернее будет обойти стороной.

А в этом году полоса у Сашки действительно незавидная. После второго развода остались при нем, на разживу – электробритва, кожаная кепка и плащ. Хорошо, что осенью развелись, иначе и плаща не имел бы.

Зато – свобода! – девать некуда! Шумно праздновал с дружками в честь холостяцкого раздолья. Гужевался до последнего гроша. Пока завгар не пригрозил отправить в бессрочный отпуск.

Долинский намек понял, притих. Какое-то время у приятелей ночевал. Наконец нагреб нужную сумму и пришвартовался, снял теплый угол. Хозяйка, вдовушка, была довольна, квартирант оказался порядочней, чем выглядел: заплатил на полгода вперед.

У нее трехкомнатный кооператив, ванная облицована голубым кафелем, в гостиной – чешская люстра с хрустальными висюльками, такой шик-блеск Долинский только в фильмах видел. И сама хозяйка, между прочим, женщина в соку, есть на что посмотреть. Все бы шло дальше, как четыре туза в руке, но у хозяйки проявился пунктик по причине смешного случая с прежним мужем. Он, муж, до сорока семи лет не выпивал ничего крепче сельтерской с вишневым сиропом. Но однажды, на служебном банкете, то ли напоили, то ли самому понравилось, так набрался, что не успел отрезветь. После похорон вдова поклялась: в ее доме духа спиртного не будет.