Наскучившая толчея

Молекул мелких бытия,

Как мошкара перед закатом.

Спешат работники толпой

Работать и – домой

С работы.

Все та же, та же колея.

Орбиты скуки и заботы.

В погасшем, мутном, тускловатом

Над парком первая звезда.

Знакомо-серые пустоты.

Да, путь указан навсегда

Звезде, молекулам, землянам.

Туда – сюда, туда – сюда.

Да, вдребезги бы дребедень.

(Как Богу созерцать не лень?)

И пахнет парком и туманом.

Так резко ветер холодел,

Был жалко прожит жалкий день,

И сердце слабо дребезжало.

Согласен, давай поиграем,

Расплата, пока, «за горами».

(А пахнет-то – серой, не раем.)

Стою, притворяясь героем:

Сразимся, Судьба дорогая,

В картишки, Судьба дорогая, –

В геенне земной догорая.

(А звезды? Над миром, над морем…)

А лучше бы – прочь из геенны…

(Ехидны, шакалы, гиены.)

Горело багровое жало,

Зверье поиграть предлагало.

И прятки, и жмурки, бывало,

И карты – прекрасно, премило.

(К несчастью, душа проиграла.)

И с чертом за милую душу

Сыграем (а все же я трушу).

Лунатиком выйти на крышу,

Обрушиться в синее с крыши…

Да где уж, Судьба-дорогуша, –

Я правил игры не нарушу.

Горькие земные оскорбления

Житель рая радостно простит.

Ну а мы? Мы в ангельское пение

Превратим мешки обид?

Бедный, смертный, что ж нам сладкозвучие?

(Летний зной, а в теле – гной.)

Не играй, обманщица певучая,

Не мерцай ты в мерзости земной.

В мерзости застряло сердце, вертится

Колесом в усталой колее.

Что ж, мели, бессмысленная мельница,

Копошись в земном гнилье.

Разлагается земное тело – и

Морщится – собой нехороша –

Опостылая, осточертелая,

Тоже опустелая душа.

Ну не бессмертие, хотя бы забытьё.

Да, «упокоиться», забыться.

Нa свалку жизнь – отжившее старьё

И ночь, блаженная царица.

И даже не нужна высокая звезда

Над ворохом житейской дряни.

Бессмертие – какая ерунда,

(Питаться падалью мечтаний!)

Есть только ночь. Смешно – всегда в законный час

Придет волшебницей чудесной:

Закрыть житейский хлам, земную грязь

Блаженно-синенькой завесой.

А что касается бессмертия… Всегда

Вообразится глупость, небыль.

Бессмертие – какая ерунда.

Но – звезды… Удивляюсь. Небо…

И ангелу случается отчаяться.

Он вешается, топится, стреляется.

Его душа, печальная страдалица,

Во что-то маленькое воплощается.

Ей суждено (он не успел раскаяться)

Жить гусеницей или каракатицей.

И вот живёт, питается, спасается,

И прошлое не жжёт, не вспоминается.

А после воплощается смиренница

В снежинку (потерпи – и переменится),

И, светлая, она летит над улицей

И ангелами дальними любуется.

Уже холодеет,

и тонкая белая птица

висит над зеленой водой

остатком погасшего облака,

вернее, огромной снежинкой.

Берег пустеет,

но кафе над сиреневым пляжем

еще открыто.

Сядем, закажем

белое мороженое,

похожее

на холодные белые розы.

Хочешь, вообразим,

будто это

две порции амброзии,

прямо с Олимпа?

Съедим и скажем,

посмотрев на горы:

– Мы тоже бессмертны.

Прозевал я, проворонил, промигал.

Улетело, утекло – видал-миндал?

Ветра в поле, шилом патоки – шалишь!

Только – кукиш, погляди-ка, только шиш.

А над речкой, переливчато-рябой,

Светит облако, забытое тобой,

И денёк на веки вечные застыл,

Тот, который ты увидел и забыл.

Та же самая в реке блестит вода,

Та же бабочка над отмелью всегда

Светлый листик, жёлтый листик, помнишь, тот,

Реет, кружится уже девятый год.

Утоли мои печали

Летним ветром, лунным светом,

Запахом начала мая,

Шорохом ночного моря.

Утоли мои печали

Голосом немого друга,

Парусом, плечом и плеском.

Утоли мои печали

Темным взглядом, тихим словом.

Утоли мои печали.