И сутки вдруг сократились вдвое. Днем она работала на станке, по вечерам ходила на лекции, занималась дома, иной раз до поздней ночи просиживая над книгами. Уставала. Подниматься по утрам было трудно. И все-таки это было куда легче, чем в ту пору, когда оставалась наедине со своим несчастьем.

— Ты, Яблонька, силенки-то побереги, — советовал Авдей Петрович, — и на отдых время выкраивать надо.

— Какой там отдых, Авдей Петрович! На что мне его! — возражала она. — Пускай ни минуты покоя, пускай даже тревога все время, постоянно тревога, только бы успевать все сделать!

Часто от переутомления она подолгу не могла заснуть ночью. Боялась она этого больше всего, потому что именно в эти минуты наваливались на нее воспоминания о консерватории, о первых счастливых днях в Москве. Иногда плакала втихомолку, а утром не знала, как спрятать от Авдея Петровича припухшие раскрасневшиеся глаза.

Вскоре забот у Тани еще прибавилось. Фабрика получила очень важное задание, и строгальные станки захлебнулись с первых же дней. На одной очень сложной детали не справлялись даже в три смены. Таня пропустила несколько лекций, помогая цеху по вечерам, во второй смене. Тогда и пришла мысль: а что если строгать сразу на двойную ширину, по две детали, и тут же после разрезать, прямо в станке? Мысли этой, однако, она тут же испугалась. «Это ж надо резцы переделывать, в станке кое-что… Кто же согласится на это?» Но мысль не давала покоя. Таня несколько ночей просидела дома над самодельными чертежами, советовалась с Авдеем Петровичем, а в цехе — с «Настиным Федей». Наконец решилась и пошла к начальнику цеха. Тот сперва поморщился и покачал головой, однако пообещал доложить главному инженеру. Уже на другой день главный инженер вызвал ее. Он очень просто и крепко пожал ей руку и сказал: «Спасибо! Вы молодец! Правда, повозиться придется, но… лучшего выхода не придумать».

Фабричные конструкторы в тот же день получили экстренное задание. Инструментальщики стали готовить новые резцы, приспособления…

Несколько дней Таня провела в непрерывном волнении: «Как-то получится, как выйдет?» Наконец все было готово. Окончив смену, Таня не ушла домой. Испытание назначили на утро, и она хотела, чтобы слесари, в числе которых оказался и Федя, готовили станок при ней.

Работы было много, и, чтобы успеть, Федя взялся вырубить паз в чугунном столе, не разбирая станка. Он изодрал в кровь руки, и кровь мешалась с чугунного стружкой, пылью. А глаза Феди блестели: «Все равно сделаем!»

Таня помогала: подавала инструмент, обтирочные концы. Федя устал. Она попробовала его заменить. Но каким непослушным в ее руках было все то, что в Фединых становилось как бы продолжением его пальцев. Десять минут проработала Таня за Федю, а на руках уже вспухли кровавые мозоли.

— Дай сюда! — скомандовал Федя и забрал у нее инструмент. Дорога была каждая минута.

В окна цеха кидался с разлету порывистый февральский ветер. Сухой и колючий снег хлестал по замерзшим стеклам.

Таня почувствовала сильную усталость. Кажется, хотелось есть. Но о еде старалась не думать. А через час возле станка уже стояла запорошенная снегом Настя. Ее широкий нос пылал, как у деда-мороза, а на ресницах висели прозрачные капельки.

— Вот поешь, Таня, — она протянула закутанные в пуховую шаль алюминиевые судочки.

— Настёнок! По такому морозу! — радостно, но с укоризной сказала Таня, развертывая шаль и расставляя судки на стеллаже. — Федя! Обеденный перерыв!

Наскоро обтерев руки, они принялись за еду, а через десять минут Настя уже собирала посуду.

— Опять мы с тобой, Федор, в кино не попали, — вздохнула она.

— Ничего, будет время!.. — Федя уже работал вовсю.

Только в шесть часов утра Таня принялась за настройку станка. Голова слегка кружилась от бессонной ночи, но спать не хотелось: наступил условленный час — семь утра! В цехе появились главный инженер, парторг фабрики; сейчас у станка решалась судьба правительственного заказа. Собрались слесари, мастера, пришел начальник цеха…

— Пускаем! — сказал главный инженер.

Таня протянула руку к рубильнику. Вешено прыгало сердце…

Вздрогнули электромоторы. Станок ожил, загудел.

Рядышком выбежали две первые детали-двойняшки. Таня проверила размеры, убавила стружку. Подкручивая маховичок, она наклонилась, и что-то блестящее выскользнуло из кармана ее халатика.

— Табачок обронили, Татьяна Григорьевна, — пошутил главный инженер. Он подобрал и протянул ей старенькую табакерку.

Таня сконфузилась. «Наверно, считает глупой девчонкой…» — подумала она, взяла табакерку и сказала, оправдываясь:

— В войну танкист один подарил… на память. Случайно в кармане оставила.

Лицо у главного инженера сразу стало серьезным, и Таня успокоилась. От этого стало еще радостнее. Она окончательно отрегулировала станок. Детали пошли совершенно точными. Пара… еще одна… еще…

И когда главный инженер, придирчиво осмотрев последнюю из пробных деталей, сказал: «С победой вас, Татьяна Григорьевна!» — у Тани даже ноги подкосились от счастья.

Но вдруг лицо ее стало серым. Она покачнулась и оперлась боком о металлическое ограждение станка. Переутомление брало свое.

А между тем смена уже начиналась. Собирались рабочие, пришли Авдей Петрович, Настя. Нужно было начинать работу, но усталость не давала шевельнуть рукой, как будто все силы отняла радость, так похожая на ту, давнюю… от музыки…

Таня сделала шаг. Снова качнулась. Федя подхватил ее, бережно усадил на стеллаж и сам сел рядом, поддерживая ее за плечи.

— Воды! — сказал он.

Чья-то рука протянула кружку. Но… вода не понадобилась: Таня спала, уронив голову на плечо Феди.

Сонную, ее увели в пустой красный уголок в верхнем этаже цеха и уложили отдыхать. К станку вместо нее стал Федя…

Вьюга стихала. Замерзшие стекла розовели, отекая в углах морозной голубизной. Внизу, в цехе, пели станки. А наверху на клеенчатом диване, забыв обо всем и положив под голову руки с новыми, натертыми за сегодняшнюю ночь мозолями на ладонях, спала признанная строгальщица пятого разряда, настоящий рабочий человек Татьяна Григорьевна Озерцова.

…В дверь снова постучали, теперь уже чуть погромче. Таня поднялась с подоконника и убрала табакерку. Отворила дверь. Перед нею стояла Варвара Степановна.

— Танечка, самовар поспел. Вы бы чайку попили, — сказала она. — Нельзя ж так. Утром голодная уходите, так хоть на ночь-то.

— Не хочется, — осторожно перебила ее Таня. — Только вы не сердитесь, Варвара Степановна, миленькая… Устала я. — Она снова подошла к окну.

На мокрую траву по-прежнему падал свет из бокового окна: Алексей, видно, все еще не спал. Слышно было, как лилась из переполненной садовой кадки вода.

А дождь все шумел, шумел…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Алексей не слышал ни шума дождя, ни того, как стучала к Тане и говорила с нею Варвара Степановна. Он просматривал книги, которые принес от Ярцева, старался отыскать хоть что-нибудь, что могло бы помочь вытащить его из тупика, в котором он оказался со своим переключателем. Но о том, что интересовало его, в книгах говорилось или очень скупо или так было затуманено расчетами, рассуждениями, выкладками и формулами, что разобраться нечего было и думать.

Он перелистал наконец последнюю книгу. Отложил. «Вот, не слушал добрых-то советов, не учился, — подумал он, — сиди и майся теперь… Книг целая груда, а что толку, если взять из них ничего не можешь».

Алексей покосился на книгу, лежавшую в сторонке, притянул к себе, раскрыл. Это была книга по пневматике, которую недавно передала ему Валя, та самая книга, за которой он бегал в библиотеку. Подперев руками голову, он снова начал читать…

Если бы пятнадцать лет назад кто-нибудь предсказал Алексею Соловьеву профессию станочника-деревообделочника, он бы наверняка счел это недоброжелательством. Возню с деревом он всегда считал занятием, недостойным настоящего человека, столяров пренебрежительно называл колобашечниками, а под горячую руку и гроботесами. Откуда пошла такая нелюбовь, сказать трудно. Если бы копнуть родословную Алексея, там обнаружились бы почти одни столяры. Разве только отец, с некоторых пор занявшийся скрипками, составлял исключение. Однако и он начинал со столярного дела, к тому же музыкальное свое мастерство всегда считал сродни мебельному.