Я схватил Йорга за ворот мундира:
— Возьми свои слова обратно, не то плохо будет!
— Отпусти, мне дышать нечем!
— Я нашел тот единственный вариант, которого мне не хватало, свинья ты поганая!
— Поосторожнее, старик. Я тоже имею право высказать свое мнение.
— Дрянь ты! Ты пытаешься меня шантажировать! Но заруби себе на носу: это не какая-нибудь интрижка. Мы с Анной хотим уехать за границу, чтобы избавиться от всех — и от тебя, и от таких, как ты!
— Отлично, дело твое. Можешь ехать куда хочешь, но сперва мы должны выполнить наш с тобой план. И никаких гвоздей. Отпусти меня.
Мне бы тогда быть побдительнее, не доверяться его словам. Сколько уже раз он подводил меня! И на кой черт я ему дался? Он просто хотел оказать на меня давление, на меня, слабовольного, хотя сам уже был у Винтерфельда на подозрении как слабак, опасающийся ответственности за действия, которые могут привести в тюрьму. «Знаешь, Петер, я всегда хотел бы бороться честно», — однажды сказал он мне. При чем тут честная борьба, Йорг, когда ты по отношению ко мне ведешь себя как провокатор? Все это одно лицемерие. Достаточно того, что тебе представляется правильной, честной и необходимой составной частью борьбы убийство вьетнамцев, живущих в общежитии для эмигрантов.
Ты и Анну убьешь, если она попадется тебе под руку, А потом будешь говорить, что сделал это для моей же пользы. Что ты, мол, выполнял поручение, что это необходимо для сохранения чистоты немецкой расы, для борьбы с коммунистами и тому подобное. Послушай, Йорг Мантлер, удирать нам с тобой придется вместе, поскольку мы вместе творили противозаконные дела, и ты еще нужен мне, чтобы я смог оправдаться. Но потом — концы врозь.
Привет тебе, Петер!
Ты, конечно, удивишься, получив это письмо. Но я тебя не забыл.
Знаешь, что самое интересное? Я тоже сижу в тюряге. Правда! Если у тебя дела обстоят и посложнее, чем у меня, то все же факт остается фактом: виновные гуляют на свободе, а мы с тобой сидим за решеткой. Тебя они обвиняют в убийстве, мне вменяется в вину то, что я участвовал в демонстрациях за мир, будучи в форме бундесвера. Друзья оказали мне отличную поддержку. Из 80 человек нашей роты 60 подписали заявление протеста против моего ареста.
Петер, старина, ты знаешь, как Радайн прореагировал на сообщение в газете «Актуэлле», когда один из наших товарищей открыто выразил свою солидарность с моими действиями? Он заявил, что реакция в бундесвере на то, что произошло, приблизила его к движению в защиту мира. Вчера вечером ребята из ОДС организовали демонстрацию перед казармой. Вот уж когда господам офицерам пришлось поплясать! Всех солдат распустили по казармам на час раньше. Здорово? Конечно, прибавилось тех, кто нам симпатизирует.
Петер, я рассказываю все о себе да о себе. А ведь твои дела куда хуже, чем мои. Но и в твою защиту кое-что удалось сделать. Мы обсудили обвинения, предъявленные тебе. Знаешь, сперва я растерялся, когда услышал твою историю и узнал о том, что тебя упекли в кутузку. Теперь я понимаю, почему ты меня все расспрашивал о поджоге в общежитии для иностранцев. И я был дураком, когда заявил, что всех этих типов и тех, кто имеет с ними дело, надо стричь под одну гребенку. Я же не знал всех обстоятельств твоей связи с ними. Извини, старик.
Но не унывай! Они, конечно, хотят упечь тебя подальше.
Однако дела твои обстоят все же не так плохо, как хотелось бы кое-кому. Чтобы помочь тебе, мы, конечно, должны знать некоторые подробности.
Не будешь возражать, если я попрошу свидания с тобой, когда позволят обстоятельства? Или, может быть, напишешь мне? Дай о себе знать, потому что без твоего согласия я, конечно, никаких действий предпринимать не буду.
Будь здоров
Вилли, старина, спасибо, что ты не забыл меня. Ты всерьез думаешь, что ОДС может помочь мне? В твоем деле все гораздо проще, а мое такое запутанное. И противники такие сильные. Ты говоришь — напиши. Что написать? Лучше попроси, чтобы тебе разрешили свидание со мной. Да, пока не забыл, вот что я написал бы тебе еще:
Дорогой Вилли!
Спасибо за твое письмо. Конечно, мне была неприятна твоя реакция на мои вопросы. Но я понимаю, что иначе и быть не могло. Конечно, ты ни в чем не виноват, только сейчас поздно говорить об этом. Столько всего произошло за последнее время! Жизнь заставляет меня по-иному взглянуть на многие вещи. Недели две назад я зашел в нашу библиотеку. Собственно, у меня не было планов взять какую-нибудь книгу, зашел просто так.
На журнальном столике обнаружил подшивку газеты «Байернкурир», полистал ее. Газету выписывает командир и оставляет в библиотеке. Я знаю, сейчас ты хотел бы спросить, почему я пошел в библиотеку, если всегда ограничивался чтением «Боте».[5] Знаешь, с какого-то времени я стал размышлять над прочитанным, точнее, меньше доверять тому, что пишут в газетах. Стал сопоставлять прочитанное. Но вернемся к библиотеке. На полке лежали книги, какие я видел у Йорга. Были книги о Гитлере, в том числе сборники документов. Стояли там тома «Причины второй мировой войны», «Аэрофотосъемка операций войны» и другие. Трудно представить себе, что такие вещи разрешают печатать в ФРГ.
Но факт есть факт. Печатают и распространяют, в том числе по библиотекам.
Мне вспоминается наша офицерская столовая, в которой висит портрет Германа Геринга. «Мы чтим в его лице не рейхсмаршала, — говорил наш начальник, — а командира эскадрильи времен первой мировой войны». Теперь я понимаю, что имел в виду Винтерфельд, когда внушал нам: «Бундесвер — отличная школа для всех нас».
Да что писать, к чему все это? Никакой пользы от моей писанины. Поздно!
К черту начатое мною письмо! Лучше пообедаю тюремной баландой. Всего, о чем думаешь, не напишешь, а еда сейчас — единственное удовольствие. Кормят три раза в день. Точно по расписанию.
Первые две недели я отлично справлялся со своей новой ролью командира отделения. Да и особенно трудных заданий не было. Мое отделение отрядили на мытье и мелкий ремонт автотранспортных средств. Сам я сидел с другими командирами отделений на солнышке или в офицерской столовой.
Потом подошла очередь регулярного обмена опытом, что было довольно скучной процедурой. На пятницу наметили совещание, но я заранее радовался, потому что с 13.00 должен был заступить на унтер-офицерское дежурство. Мысленно я уже был в комнате дежурных, когда вошел лейтенант Винтерфельд и сразу же приступил к делу.
— Как вы, возможно, уже замечали, — сказал он, — в нашем взводе есть, кстати, как и в других частях и подразделениях бундесвера, опасные политические смутьяны, которые распространяют идеи хаоса и беспорядка. С одной стороны, они твердят о демократических правах солдат и требуют, например, снижения цен в солдатских буфетах. С другой — они умело манипулируют доверчивостью товарищей, проводя свою агитацию в пользу движения за мир в рамках так называемого Объединения демократически настроенных солдат, которое является коммунистической организацией, управляемой из Москвы…
На что нацеливался Винтерфельд, к чему хотел подвести нас своим рассказом?
— Но мы не остаемся безучастными, — продолжал он. — Сегодня мы им покажем. При обходе помещений после обеда мы проверим, не мешает ли этим красавцам их политическая деятельность выполнять обязанности по уборке, заправке постелей, соблюдению чистоты и порядка, содержанию в должном состоянии оружия. Если найдем непорядок, виновные не получат увольнительной и смогут как следует выспаться и подумать, стоит ли и впредь так же вести себя. Это, конечно, не исключает и более жестких наказаний. Чтобы у нас не было недоразумений, скажу сразу: в первую очередь я имею в виду ефрейторов Мюллера, Херманна, Бонзака и Бартельса. Думаю, мы понимаем друг друга. А теперь перейдем к следующим пунктам нашей программы на сегодня…
5
Дешевое издание для военнослужащих