Я собирался встретить Анну на вокзале в Кёльне и отвезти ее автобусом в Альсвайлер.

Я остановился перед цветочным киоском. Здесь обычно встречаются люди, которые потеряли друг друга в толпе большого города. И по вокзальному радио то и дело передают: «Господин такой-то, вас ждут у цветочного киоска перед входом в вокзал». Каждую субботу я делал здесь пересадку. А сегодня приезжает Анна! Любит ли она меня еще? Судя по письмам, любит. Но письма есть письма. Только вдруг она не приедет? Может испугаться встречи с родителями. Она, кстати, не знает, что я ничего им о ней не рассказал. Черт возьми, а надо было бы! Но теперь уже поздно.

В среду — сокращенный рабочий день, на четверг и пятницу приходится рождество, суббота и воскресенье — выходные. Подумать только — четыре с половиной нерабочих дня! На службу идти только в понедельник. Кстати, надо Анне как-то рассказать о наших с Йоргом делах. Сделаю это после рождества. В следующий раз.

Поезд прибывает на платформу 8а. Еще две минуты, Как отреагируют родители, если я предложу Анне переночевать в моей комнате? Ну наконец-то! Вот и поезд. Вагоны катятся мимо, мимо. Смотрю в окна. Где же Анна?..

Люди выходили из вагонов с чемоданами, коробками, рождественскими подарками. Эх, надо было бы купить букет цветов!

Из дверей вагона мне замахала тонкая девичья рука, Она! Конечно, это Анна!

Перрон был совсем пустой, когда мы пошли к дверям вокзала.

— Папа, позволь представить тебе. Это Анна.

— Негритянка? Э… я хотел сказать, здравствуйте, э… Анна. А что, фамилии у нее нет?

— Анна Манли. Но ты можешь звать ее просто Анна.

— Мать, иди-ка сюда скорей. Фрейлейн… э… Манки[4] пожаловала к нам.

Мать вышла из кухни, вытерла руки о фартук, в удивлении уставилась на Анну. Потом взяла себя в руки, поздоровалась.

Я предупредил Анну заранее, что родители мои люди старомодные, могут встретить ее с известной предубежденностью, но пока вроде все шло нормально. Лучше, чем я предполагал.

Отец быстро понял, что Анна плохо говорит по-немецки, и начал подбирать оставшиеся в памяти крохи английского, приобретенного в плену у американцев.

— Хотите выпить что-нибудь?

Анна улыбнулась. Мой старик ей, кажется, понравился. Выпили по глотку за встречу. Анна пошла в ванную привести себя в порядок.

Едва за ней закрылась дверь, мать зашипела на меня:

— Мог бы предупредить заранее, что приведешь с собой негритянку. Так опозорить нас на старости лет!

Отец поддержал ее:

— Все ли ты обдумал как следует? Может, у вас не очень серьезная связь? Конечно, на рождество вы можете остаться, но…

— Во-первых, Анна не негритянка, она из Малайзии. Во-вторых, я не понимаю, что тут позорного. В-третьих, отец, у нас с Анной все вполне серьезно.

Родители смотрели на меня с недоумением. В их глазах можно было прочесть немой упрек: «И такой сюрприз ты преподнес нам в святой предрождественский вечер?» Когда Анна вернулась, они оба вновь обрели вид предупредительных, внимательных людей.

Какое лицемерие!

Обед прошел спокойно и без приключений. Родители подарили Анне кулон с цепочкой. Когда вечером запели перед елкой рождественскую песенку, вроде даже веселое настроение появилось. Анна была счастлива. Она чувствовала себя как дома. Я не хотел лишать ее этой иллюзии.

Старики держали себя в руках, и рождество прошло у нас преотлично. Так хорошо я давно уже не чувствовал себя дома, можно было бы сказать спасибо Радайну, отправившему меня в командировку, — иначе я с Анной

не познакомился бы.

Мы вдвоем обсуждали совместные планы на будущее. Решили уехать в Америку, чтобы никогда больше не видеть ни Йорга, ни этой нацистской клики. В качестве школьного учителя физкультуры я, наверное, смог бы там найти работу. Анна устроилась бы медсестрой. Купили бы маленький домик, было бы у нас двое детей. Если бы мне удалось продолжить учебу, со временем я приобрел бы более престижную профессию. Нерешенной проблемой оставался только наш совместный с Йоргом план бежать за границу.

Анна, я люблю тебя!

— Второе отделение — стройся! Равнение направо! Смирно! Вольно!

Звуки команд звонко резонировали, отражаясь от потолка. Команды отдавал я. Впервые. Как командир второго отделения второго взвода военных строителей 540-го саперного трубопроводного батальона. А взводным был у меня Винтерфельд. Опять этот Винтерфельд! Наверняка это он постарался заполучить меня под свое командование. Ведь он же говорил, что со временем я стану его заместителем.

Ну погоди, Винтерфельд! В конце концов я избавлюсь от тебя и твоих людей.

Мое отделение стояло передо мной, выстроившись по ранжиру. Почти все солдаты были старше меня, у некоторых дома остались семьи. На левом фланге возвышался великан Бройер, добродушный парень, работяга. За ним — Массман из Крефельда, подмастерье цеха, ответственный за склад строительной техники. Следующий — толстый Энтенер из Гуммерсбаха. Зиги Ринкес из Юлиха, с ним мы несколько раз ездили вместе домой, нам по пути. У Зиги двое детей. Далее — Шустер. Водитель Кёлер, инженер-измеритель, он тоже сначала записался на курсы унтер-офицеров, но потом элегантно смылся, сказавшись больным. Рядом с ним — Оффергельд, нервный малый. Бонгартц, каменщик из Кёльна, староста казармы. И наконец, коротышка Пфайфер, назначенный в роту совсем недавно.

У всех, кроме Пфайфера, были ефрейторские лычки на погонах. Кто знает, может, Пфайфер и оказался в выигрыше как рядовой — во всяком случае позже его не могли призвать на занятия резервистов.

Под ложечкой у меня ныло, когда я выполнял свои командирские обязанности, особенно на моей первой утренней поверке в качестве командира. Осмотрев своих ребят, я сказал:

— Шустер, выше голову! Что стоишь как мокрая курица?

Предстоял также контроль стрижек и причесок. Винтерфельд приказал, чтобы я вел учет замечаний. Десять фамилий появились у меня в блокноте после поверки. В числе записанных оказался и Шустер. Затем рядовые были отпущены, чтобы привести в порядок обмундирование и устранить отмеченные недостатки, а командиры отделений собрались у командира роты для обсуждения плана на день.

— Что касается причесок, унтер-офицер Крайес, — обратился ко мне лейтенант Винтерфельд, — прошу, чтобы завтра все были пострижены как следует. Да и сами вы могли бы показать солдатам пример. Ваша прическа тоже оставляет желать лучшего.

Так вот командир роты покритиковал командиров отделений, чтобы не умалять их авторитет в глазах рядовых, не подрывать дисциплину.

Итак, у меня появились две проблемы: собственная прическа и стрижка Шустера. А Шустер так гордился своей шевелюрой!

— Ефрейтор Шустер, — приказал я ему, — сегодня до 19.00 прошу явиться ко мне постриженным согласно уставу.

Приказ есть приказ, однако Шустер ответил:

— Крайес, что ты выпендриваешься? У меня прическа нормальная.

Мы решили проблему полюбовно. Я рассказал ему, что Винтерфельд и моей стрижкой недоволен, и мы договорились вместе поехать в парикмахерскую.

— Ну, старик, как твоя негритянская невеста в постели? — спросил меня Йорг.

— Придержи язык, а то получишь по зубам, — ответил я. — Кстати, откуда тебе известно…

— Уж если вы под ручку бродите по Альсвайлеру, вся деревня только об этом и говорит. Знаешь, что сказал молочник? «Раз Петер завел себе негритянку, значит, ему не хватает наших немецких девушек». Послушай, я думаю, ты совершаешь ошибку. Не стоило тебе связываться с негритянкой.

— Что ты болтаешь? — накинулся я на него. — Тебя совершенно не касается, с кем я гуляю. Могу завести себе хоть китайскую принцессу, если на то пошло.

— Ошибаешься, мой дорогой, ошибаешься. Ты нарушаешь закон чистоты расы. Думаешь, мы зря боремся за восстановление старых добрых порядков? А тебе взбрело в голову найти себе черную подружку-побрякушку.