'Слабак! — корил себя Потураев. — Слабак! Забудь, все давно в прошлом! Да и не было ничего. Она — такая же, как все, одна из миллиона, ничем не лучше, правда, и не хуже, но все равно ничем не лучше других. Нет, ничего не было! И ничего не может быть. Хотя бы на том простом основании, что нельзя строить отношения на соображениях душевной привязанности. Слабак, слабак, забудь!'

Но сердце тут же хваталось за соломинку: 'Ага, стало быть, была душевная привязанность-то? Была, иначе почему ты отказываешься строить отношения на ней?'

'Потому что нельзя строить отношения на душевной привязанности, даже если она и имеется в наличии, — ввязывался в спор разум. — Потому что душа — плохой подсказчик, плохой советчик. Отношения можно строить только на доверии и выгоде, и никак иначе'.

Сердце отказывалось соглашаться: 'Тогда почему же Люба оказалась совсем не столь замечательной женой? Ведь и доверие к ней было, и с выгодой вроде все было нормально. Тогда почему же она воспринималась не женщиной, а кикиморой болотной? А потому что в душе ничего не было, душа молчала! Потому что не любил!'

Не любил? Андрей поразился собственному открытию. Конечно, не любил, ведь потому и женился. И ошибся. А может, потому и ошибся, что не любил? Может, неправ был? Может, все они, пацаны, были тогда неправы? Ведь все, кроме него, давно женаты, и, поди, вовсе не так неудачно, как он. Может, потому, что они выросли и оставили те глупые бредни в детстве, а он, Потураев, все еще хватается за них как за соломинку, лишь бы не признаться в собственной слабости? В том, что таки он, Андрей Потураев, умеет любить? И что сердце его, закаленное волей, все равно осталось живым? И что вовсе не совесть ему все это время покоя не давала, а именно сердце? Что душа страдала именно из-за отсутствия наивной девчонки, а вовсе не из-за осознания собственной подлости?

Маринка… Глупая, наивная Маринка… Выходит, он ее любил? Любил?!! А почему в прошедшем времени? Ведь, если все прошло, почему сейчас так больно сердцу? Почему душа рвется прочь из тела? Нет, не любил! Не любил!!! Любит! Сейчас, сию минуту любит! И готов признать это перед самим собою, заткнув наконец голос разуму. Разум должен молчать, когда речь идет о чувствах. Молчи, разум, молчи! Теперь тебе не удастся перекричать сердце. Маринка!!!

По всему, следовало немедленно разыскать ее и попытаться исправить собственную ошибку. Ведь и Маринка его тоже любила, он это точно знал: именно из-за ее неземной любви и бежал с позором, опасаясь за собственную гордость. Дурак, ах какой редкий дурак!!! Каким же он был глупым, а считал себя самым разумным человеком во вселенной. Разумным и хитрым, пытался перехитрить собственное сердце. А теперь, что теперь? Теперь он, наконец, осознал всю меру собственной глупости, готов признать собственную ошибку.

И что дальше? Прошло столько лет после той их памятной встречи, когда он так жестоко и, оказывается, глупо заявил Маринке, что больше никогда не придет в этот дом. Имеет ли он моральное право ворваться в ее жизнь теперь, спустя столько лет полного забвения? Да еще и требовать от нее искренней любви? Навязывать ей себя, инвалида, страшную обузу? А вдруг она замужем?

Последняя мысль обожгла сердце дикой ревностью. Маринка, его Маринка, его единственная, как оказалось, любовь, его наивная дурочка, ныне может принадлежать другому мужчине?! И выходит, он собственноручно подтолкнул ее в чужие объятия?!!

Глава 32

— Здравствуй, Андрюшенька! Ты сегодня совсем молодцом! Выглядишь просто замечательно!

Виктория искренне улыбнулась и прошла в квартиру:

— Смотри, что я придумала! Как тебе эта моделька?

И вытащила из объемной сумки женское пальто приятного светло-желтого цвета:

— Мне кажется, такая модель будет иметь успех. Тем более цвета нынче в моде пастельные, так что можно использовать ту партию кашемира, что мы закупили еще в прошлом году. Помнишь, там у нас как раз теплые светлые тона: фисташка, крем-брюле, бледно-розовый. Можем даже выпустить в белом цвете, но самую минимальную партию. Что скажешь?

Виктория примерила пальто и, словно профессиональная модель на подиуме, покрутилась перед Потураевым.

— Ну как, Андрюша? Чего ты молчишь? Тебе не нравится, да? — протянула разочарованно.

— Да нет, — отозвался наконец Потураев. — Пальтишко симпатичное, тебе очень идет. Кстати, ты бы оставила его себе, хочешь? В самом деле, тебе действительно очень идет.

Вика радостно улыбнулась:

— Правда? Ну тогда уговорил, оставлю себе. Так ты подпишешь эту модель в работу?

— Да, конечно, — без раздумий согласился Потураев, что случалось с ним крайне редко.

Вика удивленно вскинула брови:

— Что, и на белые согласен?

Андрей пожал плечом:

— А почему бы и нет?

Виктория подозрительно пригляделась, подошла поближе, взглянула пристально в глаза:

— Потураев, с тобой все в порядке? Ты сегодня какой-то не такой.

— Да нет, все нормально, — смутился Андрей и, развернув коляску, отъехал в сторону.

— Ой, Андрюша, не темни. — Вика без приглашения уселась в широкое уютное кресло. — Рассказывай, что стряслось.

Потураев долго молчал, то ли сомневаясь, стоит ли заводить этот разговор, то ли собираясь с мыслями. Наконец решился:

— Знаешь, Вика, я кое-что понял.

— Уже заинтриговал. Ну давай рассказывай, что же такого важного ты понял.

— Мне кажется, я понял, где я допустил ошибку, понял, где прокололся.

Вика улыбнулась радостно:

— У-у-у-у, Потураев, неужели ты готов признать собственные ошибки?! О, Андрюша, да ты явно пошел на поправку!

— Не ехидничай, — не слишком сурово пожурил ее хозяин. — Я понял, почему у меня с Любкой ничего не вышло.

Виктория напряглась, спросила хрипловато:

— И почему же?

— Потому что я не на том строил семейную жизнь. Понимаешь, я когда-то в детстве пришел к выводу, что семью можно строить только на дружбе и доверии, и потому еще тогда решил, что лучшей жены, чем Любаша, мне вовек не сыскать. Я ведь знал ее практически с пеленок и в некотором смысле даже любил, но только как сестру, по-родственному. То есть я всегда видел в ней только сестру, пусть не родную, пусть сводную, но только сестру. А потому впоследствии и не смог разглядеть в ней женщину, понимаешь? Я думаю, именно поэтому у меня с ней ничего не получилось. Видимо, от природы в нас крепко сидит внутреннее табу на сексуальные игрища с родственниками, вот потому-то я каждый раз в постели обнаруживал не женщину, а кикимору болотную — она мне просто была противна в физическом плане, понимаешь, о чем я?

Виктория молча кивнула. Неужели он наконец осознал? Неужели понял, что семью нужно строить на любви? Неужели осознал, что никто другой, кроме нее, ему не нужен? Он что же, собрался сделать ей предложение? О господи, как же ей поступить? Вернее, как же ей объяснить свое решение Чернышеву, ведь отказать Андрею было бы самой большой в ее жизни глупостью. А как же маленький Андрюшка без родного отца? Сможет ли Потураев стать ему хорошим отцом? Все эти мысли пронеслись в голове в одно мгновение, и так сладки они были, что Вика не сразу поняла дальнейшие слова Потураева.

— Я женился не на той женщине, понимаешь? — Вика снова кивнула: конечно, не на той, уж Вика-то это знала с самого начала! — Я всю жизнь гнал от себя любовь, был уверен, что нет на свете никакой любви, что это всего лишь оправдания для слабаков, которые идут на поводу у хитрых баб. И был абсолютно уверен, что семью нельзя строить на привязанности. А саму привязанность считал душевной хворью, признаком слабости, потому и выкорчевывал ее из сознания. А ведь она, привязанность душевная, была…

'Конечно, была!' — едва не воскликнула вслух Виктория, лишь усилием воли заставив себя сдержаться. Нет, не надо ему помогать, он сам должен все сказать! Он сам должен произнести эти заветные слова, которых она ждала столько лет!