Марина нахмурилась:

— Вы, мужчины, все такие, да? Ну как же ты не понимаешь — не в деньгах счастье! И не их отсутствие является для женщины самой страшной трагедией! Ты пойми: беременность, первые годы жизни ребенка — это совершенно особенный период, особенный во всех отношениях, и больше всего в эмоциональном. Женщина в это время невероятно уязвима, и предательство на этом этапе для нее становится непосильной ношей. Предательство — это всегда подлость, это всегда больно, но на данном этапе это, можно сказать, подлость непростительная, если хочешь, смертельная…

Антон возразил:

— Но ты же не умерла! И с ума не сошла. Я могу представить, как тебе было несладко, но ведь ты-то выдержала! А ей будет проще — у нее, в отличие от тебя, будут помощники. Я же не собираюсь бросить ее просто так…

— Нет, Антон, — вздохнула Марина. — Ты ничего не понял. Ей ведь не помощь твоя нужна. Ей ты нужен, ты! Сам, понимаешь? Просто чтобы был рядом, и все, ей сейчас ничего другого не надо. Ни шикарных нарядов, ни бриллиантов, ей сейчас нужно просто быть рядом с тобой, просто иметь возможность в любое мгновение поделиться с тобой своими опасениями. Ты ведь даже не представляешь, как ей сейчас страшно! И это не ее глупые выдумки, эти страхи — результат ее физического состояния. Беременность совершенно меняет женщину, и не столько даже внешне, сколько внутренне, особенно на эмоциональном уровне. Ты же у нее сейчас свет в окошке, забери тебя у нее — и она останется одна в кромешной темноте. Нет, Антон, я просто не имею морального права разбивать вашу семью. Ей ты сейчас нужен больше, чем мне.

— То есть тебе я не слишком-то и нужен. Я правильно понял?

Марина усмехнулась:

— Мужчины! Вы всегда слышите только то, что хотите услышать. Сейчас стоит не вопрос, нужен ты мне или не нужен, сейчас стоит другой вопрос: кому ты нужен больше. И по всему выходит, что она без тебя обойтись не сможет. А я, Антоша, сильная женщина. Не потому, что родилась такой — мне пришлось стать сильной. Не для того, чтобы выжить самой, а для того, чтобы помочь выжить Аришке и маме. И я научилась быть сильной. Только честно тебе скажу, это очень трудно — быть сильной, очень. А еще труднее научиться ею быть. И я не хотела бы, чтобы твоей Наташе пришлось пройти ту же школу жизни. И поэтому я отвечаю тебе: 'Нет'. К тому же я с самого начала беременности знала о том, что мне предстоит рожать и поднимать ребенка в одиночку. Я с самого начала настраивалась на трудности. А она ведь принимала решение о том, оставить ли беременность или прервать ее, уже после того, как ты изъявил желание стать ее законным мужем, то есть быть с нею рядом в радости и печали, а уж тем более во время беременности и после появления на свет малыша. Твоего малыша, понимаешь, Антон?

После короткой паузы Антон спросил:

— То есть в данной ситуации мои пожелания не учитываются? Я бесправен, я раб своей беременной жены?

Марина, вновь переведя взгляд на Аришку, уже почти подобравшуюся к заветному окошечку, ответила:

— Ну, Антоша, раб беременной жены — это очень грубо, даже принимая во внимание всю сложность ситуации. Естественно, ты имеешь право на желания, но, как человек женатый, то есть принявший на себя определенные обязательства, в данный момент просто обязан согласовывать свои желания с желаниями и потребностями законной супруги. И вообще, Антон, давай закончим этот бессмысленный разговор. О чем вообще можно спорить, когда ты вот-вот станешь отцом? Ты пойми — у тебя скоро будет свой ребенок. Плоть и кровь, твое, родное, понимаешь? Ну как же я могу забрать тебя у твоего сына?!! Господи, Антошик, ну как же ты сам не понимаешь, что я при всем желании не могу ответить тебе согласием!

Антон двумя пальцами аккуратно повернул к себе Маринино лицо, вгляделся в ее глаза серьезно, даже пытливо, и не столько спросил, сколько сказал утвердительно:

— Но ведь остается целый процент на то, что Аришка моя дочь! Ты ведь уверена лишь на девяносто девять процентов, что ее отец тот, другой. И целый процент — что она моя дочь! И тогда она имеет на меня не меньшее право, чем еще не родившийся ребенок. Чем Аришка хуже, чем ребенок Натальи?

— Она не хуже, — устало ответила Марина. — Она ничуть не хуже, она, напротив, самый замечательный ребенок в мире. Но она от Наташиного весьма существенно отличается: аж девяносто девятью процентами. Все, Антоша, я устала, давай закончим беспредметный спор.

— Беспредметный?!! — удивленно воскликнул Антон.

— Да, беспредметный, — убежденно ответила Марина. — Абсолютно беспредметный. Потому что нельзя обсуждать то, что обсуждению не подлежит. Нельзя забирать мужа у беременной жены, как нельзя забирать отца у еще не рожденного сына, и нет ни малейшей необходимости объяснять почему. Потому что 'нельзя', и точка! А поэтому, повторяю, я отвечаю 'Нет'! Все, Антоша, прощай. Желаю счастья.

И, словно подводя черту под их разговором, к ним подлетела счастливая Аришка, аккуратно держа за деревянную палочку эскимо в шоколаде.

Но не хотели какие-то высшие силы помочь Марине смириться с неласковою судьбою, устроили вдруг бунт на корабле. Ведь как иначе объяснить, что, не успела еще Марина привыкнуть к жизни в родном доме, не прошло и двух недель после разрыва с Каламухиным, как раздался в телефонной трубке до боли знакомый голос:

— Ну и добрый вечер!

Маринино сердце заколотилось часто-часто, а потом вдруг замерло. Пальцы свело судорогой, и казалось, телефонная трубка теперь навсегда останется в ее руке. Язык не повиновался.

— Алло! Ну же добрый вечер! — возмутилась трубка.

Голос был требователен, нагл и даже чуточку возмущен. О да, он всегда так говорил, он всегда здоровался именно так, уверенный в том, что его звонку непременно обрадуются. Больше того, в его голосе всегда сквозила легкая снисходительность, словно одним только фактом звонка он делал ей немыслимую услугу. Но от этого наглого, даже несколько хамского голоса почему-то так сладко заныло где-то 'под ложечкой'…

Марине хотелось кричать от восторга, обнародовать несусветную свою радость перед всем миром. Душа пела: ах, как же вовремя я ушла от Каламухина! Ведь, останься она с ним, смирись в очередной раз и с его маразматической мамашей, и с самим Витольдом, она бы пропустила этот наисчастливейший миг в ее жизни. Он вспомнил ее, он позвонил!

Однако разум тут же остудил ее восторг. Позвонил. И что? Можно подумать, он изменился за прошедшие шесть лет. Нет, такие, как Андрюша, не меняются, никогда не меняются. Иначе Потураев не был бы Потураевым. Тогда к чему эта радость? Разве для нее есть повод? Ни малейшего. Он просто в очередной раз решил удостовериться в том, что Марина у него в кармане, что никогда никуда от него не денется, что всегда, до последнего вздоха готова будет в любое мгновение мчаться к нему по первому же зову, по едва уловимому движению его пальца. А потом… А потом все будет как всегда — минутная радость и многолетняя боль. Вечная боль…

Нет, хватит! Хватит! Она теперь не одна, она больше не имеет права так бездумно бросаться в его объятия. Нет, нет, нет!!!

— Алло, — не унималась трубка. — Я не понял, со мной будут говорить или никого нет дома?!

— Возможен еще один вариант, — ожила наконец Марина. — Дома кто-то есть, но с вами упорно не желают говорить.

Ответила максимально сухо, даже холодно, а сама боялась, как бы он ни услышал, как сильно-сильно бьется ее сердце. Даже воочию представила себе, как километры телефонных проводов колышутся в унисон ее сердцу, словно дышат 'уу-у, уу-у, уу-у'…

— Ладно, перестань, — отозвался собеседник, и Марина представила, как он скривился в эту минуту. — Позвонил же, как и обещал.

— И правда, — саркастически произнесла Марина. — Ведь позвонил же! Подумаешь, через каких-то шесть лет, но ведь все-таки позвонил!

— Ой, ну ладно, чего ты придираешься! Ну занят был, ты же знаешь, я человек занятой.

— Вот и иди занимайся делами, — сухо парировала Марина. — А у меня свои дела имеются, свои планы. И для тебя в них место не предусмотрено. Всего хорошего.