Андрюша, парень приятный во всех отношениях, раньше воспринимался Любой не более чем приятель, вынужденный друг, с которым когда-то любили сиживать под столом во времена пышных родительских застолий, прикрывшись длинной скатертью, и, пользуясь перекуром взрослых, втихаря таскать со стола бокалы с остатками шампанского. Нынче же, когда столь остро встал вопрос о замужестве, Люба стала рассматривать его со своих меркантильных позиций. А что, почему бы, собственно, и нет? Андрюшка внешне вполне симпатичный парень, даже, пожалуй, гораздо более чем все ее ухажеры. Неплохо воспитан, образован, а главное — совсем не нищий. Не сказать, что супер-удачливый бизнесмен, всего-то навсего директор какого-то пошивочного цеха, но ведь есть надежда, что в будущем все изменится в лучшую сторону. Родители их, опять же, дружат почти всю сознательную жизнь. Ну а что никогда раньше не видела в нем мужчину… Конечно, трудно вот так, в одночасье, воспылать вдруг неземною любовью к тому, кого знаешь с малолетства, с кем когда-то за компанию сидели на горшках, кого считаешь не столько мужчиной, сколько братом, и сама по себе мысль о плотской с ним любви приводит в ужас, напоминая о кровосмешении. Но ведь на самом деле они не являются кровными родственниками, тогда почему бы и нет? А чувства… Что чувства? Что толку с тех чувств? Любаше ведь уже не однажды доводилось сгорать от неземной любви, да только все эти влюбленности лишь разбивали ей сердце, не оставляя на память ровным счетом ни одного позитивного воспоминания.

Однако Андрюша вел себя крайне странно. Добившись Любашиного внимания, избавившись таким образом от конкурента, Потураев, так и не доказав свою любовь на деле, не подтвердив ее хотя бы каким-никаким завалященьким поцелуем, не говоря уже о большем, немедленно исчезал с горизонта. И Люба могла его вновь лицезреть лишь тогда, когда в ее ближайшем окружении появлялся очередной поклонник. Вот тогда Потураев снова возникал из ниоткуда, порхал ревнивым голубем вокруг своей голубки, едва ли не физически оттесняя противника, и, удалив соперника с поля сражения, вновь исчезал, словно его и не было.

Сказать, что Люба была заинтригована подобным поведением Потураева — ничего не сказать. Она сходила с ума от неведения, она готова была признать, что влюбилась в паршивца, которого раньше за мужчину-то не держала, а ныне едва ли не круглосуточно мечтала даже не о замужестве, а — о боже, срамота-то какая — о безудержном, животном сексе. Придумывала себе подробности, которых на деле, быть может, и существовать не могло, ведь Андрюшка-то, хитрый негодяйчик, даже не поцеловал ее ни разу. Зато умудрился своим более чем странным поведением та-а-ак распалить Любашино воображение, что она днем и ночью грезила именно о физической близости с другом детства. Естественно, конечной целью, самой главной мечтой, было заарканить Потураева, как можно скорее под торжественный марш Мендельсона прибрать к рукам его фамилию, но это была программа-максимум, которая грела не столько сердце, сколько разум. Программа-минимум же была более приземленная: познать невиданное раньше физическое наслаждение с Андрюшечкой. Пусть даже оно и не закончится походом в загс, лишь бы наконец познать на практике — что же он, Потураев, за птица такая, что же он представляет из себя как самец. А по всему выходило, что самцом он должен быть знатным, отменным — недаром же она о нем так мечтает душными одинокими ночами. Странный довод, конечно, да только Любаше он казался очень даже веским. Нет, не может быть, чтобы Андрюшка, маленький паршивец, оказался совершенно бездарным любовником. 'Маленьким паршивцем' Любаша именовала его про себя, по давней, уже забыв из чего возникшей, привычке, невзирая на очень даже немалый ныне его рост, неизменно ассоциируя его с тем маленьким Андрюшкой Потураевым, другом детства и соратником по мелким безобразиям.

И Любаша взяла инициативу в собственные руки, припомнив выражение, почерпнутое когда-то на уроках литературы: 'Нельзя ждать милостей от природы. Взять их у нее — наша задача'. Она совсем не была уверена в авторстве этой цитаты, лишь ассоциативный ряд каким-то немыслимым образом подсовывал ей смутный образ циничного Базарова. Важным для Любаши было не авторство мудрого выражения, а лишь то, что цитата в данный момент полностью отвечала ее желаниям и устремлениям, а потому приняла подсказку с благодарностью, как руководство к действию. Все правильно, она должна строить свое счастье собственными руками — кроме нее самой, никто не озаботится этим вопросом.

Сказано — сделано. Любаша извечными женскими хитростями и уловками привлекла внимание к собственной персоне физрука из своей же школы. И пусть ее абсолютно не устраивал ни интеллектуальный уровень Сергея Константиновича Бочарова, ни, естественно, его материальное положение, ни его общественный статус — на данном этапе было гораздо важнее то, что Сергей Константинович, или просто Сережа, внешне выглядел потрясающе заманчиво: высокий красавец с фигурой атлета. Просто идеальный исполнитель предназначенной для него роли. Любаше и потребовалось всего-то пару раз смущенно улыбнуться да стрельнуть глазками — и спортивный Бочаров, как неуклюжий медведь, угодил в ее капкан. Теперь следовало серьезно поиграть на нервах Потураева.

Как и ожидала Любаша, тот появился незамедлительно. Не обладая особой фантазией, как и прежде, стал приглашать Любу в рестораны да театры, да вот тут-то и вышел прокол: Любушка категорически отказывалась от общества друга детства, всячески демонстрируя дикую влюбленность в атлета Сереженьку. Больше того, намекнула даже на возможное замужество. В отличие от мамы, актриса из Любаши, видимо, вышла бы довольно неплохая, потому что Андрей, как первоклассник, клюнул на эту уловку и, минуя этап ухаживаний, сразу сделал Любе предложение. И не какое-нибудь малоприличное (хотя Люба-то как раз и от такого бы не отказалась), а самое что ни на есть важное в жизни каждой женщины — предложение руки и сердца. Стоит ли говорить, что Любаша согласилась, не попросив даже времени на размышление.

Глава 27

— Вика, тут у меня такая просьбочка к тебе нарисовалась, — обратился к ней Потураев во время обеденного перерыва.

Обедали они всегда вместе, если, конечно, Андрей не был в очередной командировке. Обычно это происходило в фабричной столовой, где для руководства имелся отдельный уютный зальчик. И готовили для начальства, разумеется, тоже отдельно. Изредка Потураев-младший вел Вику обедать в близлежащее кафе, но это, скорее, по особым праздникам — отметить очередную маленькую производственную победу. Но сегодня день был самый обыденный, рядовой, а потому обедали они, по обыкновению, в столовой.

Вика с готовностью взглянула в глаза собеседнику:

— Да, Андрюша, слушаю тебя. Ты же знаешь, я всегда готова выполнить твою просьбу, — и улыбнулась так искренне, что только абсолютно бесчувственный чурбан мог бы не провести никаких ассоциаций.

Но похоже, в эту минуту Потураев и впрямь был полным чурбаном, потому что не придал ни малейшего значения этой улыбке:

— Викуля, я хочу, чтобы ты занялась свадебным платьем для меня.

Вика недоуменно посмотрела на Андрея:

— Для тебя?!

Потураев рассмеялся:

— Тьфу ты, черт, надо ж было так выразиться! Да нет же, конечно, не для меня. Для моей невесты. Сделаешь? Мне бы хотелось, чтобы она в свадебном платье выглядела не так, как остальные — они ж, все невесты, на одно лицо получаются. А я хочу, чтобы моя была особенная. Ты уж ей придумай чего-нибудь пооригинальнее, ладно? Но и не настолько модерново, чтобы народ не понял. В общем, так, чтоб мне не было стыдно появиться с нею в приличном обществе, хорошо?

Вика молча смотрела на него, раскрыв глаза от удивления и… разочарования. Говорить не могла — что-то вдруг случилось с голосом, какой-то спазм сжал горло, и она только смотрела на него, надеясь, что вот сейчас он рассмеется и скажет, что это всего-навсего глупая его шутка, розыгрыш…