Монумент брюссельскому уроженцу Ferreris. - Ангел или гений держат над ним обручальное кольцо: не мудрено угадать, чья любовь соорудила его… (не мудрено угадать, о ком я подумал, перечитывая сии строки, в Москве, в 1835 году?..). Роскошь в мраморах непомерная! Наследники обязаны сооружать их из мрамора или гранита: живописные истребляются временем; если нет наследников - то городское общество принимает на себя их обязанность. В два часа едва успел осмотреть со вниманием этот _музей смерти_! Старинных и древних монументов также множество. Для povera gente назначены особые поля; в них хоронят даром и кладут номер в могилы, дабы в случае желания родственников можно было отыскать умерших, даже младенцев, для коих особые места. Им ведут реестры. Бог своих отыщет, но для _милых ближних_ сделаны свинцовые медали с номера. Одно место на сем кладбище стоит 100 Scudi (500 рублей), памятники - от 2 до 3 тысяч рублей и более. Я ходил около 2 часов под аркадами. Два друга, Lamberini и Molinari, заживо сделали себе монументы, друг подле друга; один уже в могиле ожидает другого. Сверх памятников частных город сооружает тут же особый пантеон, для знаменитых мужей Болоний; и уже в нем поставлено несколько бюстов.
С кладбища пошел я в Академию художеств, столь богатую картинами Болонской школы. Русские знают ее из описания, кажется, Шевырева, в каком-то журнале напечатанного. Осмотрев главные картины, я стоял долго перед св. Цецилией, chef-d'oeuvre Рафаэля, и перед распятием Гвидо Рени. Лицо спасителя еще живо страданием, коим наполнено было при слове: совершишася! В 1823 году поставлен здесь бюст: "Antonio Саnovae sculptori sui temporis primo". Торвальдсен не дал бы своего согласия на эту надпись. Они не любили друг друга. - Отсюда прошел я в университет, еще не открытый после смут болонских. Docta Bolonia, как ее некогда во всей Европе называли, никого теперь не учит, и я с грустию вышел из опустевших великолепных университетских зданий. Профессоры, пережившие славу университета, также теперь безгласны, как и их знаменитые предшественники и предшественницы: ибо между ними были и женщины, в мраморах онемевшие. Ныне и университет кладбище наук! Бюсты в сенях: Монти, Гальвани и других.
Зашел в церковь св. Петра-Инквизитора: костры угасли, но потух и свет наук! Одна из замечательных и древнейших церквей принадлежит доминиканам. Она окружена несколькими памятниками и колоннами, и статуей св. Доминика: все это на площади. Один гроб на 4 колоннах: и эти монументы, и древняя церковь, и самый орден домиников, и белая одежда их принадлежат другому времени, отжили век свой. Уверяют, что здешний провинциал ордена сам признавался в бесполезности ордена, коим цвела и горела инквизиция; теперь благодаря книгопечатанию, хранителю нравственного и гражданского возрождения народов, может еще гр. Мейстер писать панегирики инквизиции, но костры давно уже залиты святою водою просвещения, даже и в отечестве Бруно. - Внутри церковь наполнена историческими гробами: здесь и прах Гвидо. В самом монастыре гнездятся еще сыны инквизиции доминикане, но главный инквизитор - ученый бенедиктинец, пользующийся богатою некогда монастырскою, а ныне городскою библиотекою - Magnoni, сей просвещенный учредитель, хотел, чтоб она была открыта для всех именно в те дни, когда все другие библиотеки закрываются в Болоний. Вечер в театре: давали "La Norma", пела m-lle Гризи, старшая по славе, другая теперь в Париже, превосходит талантом; но как говорить о них и о "Норме", после m-lle Schutz, которая восхищала меня почти каждый вечер во Флоренции. Балет "L'orphelin de Geneve". Полишинель плясал на ходулях, совершенно во вкусе италианском. Театр полон; приметна если не роскошь, то какое-то довольство в болонской публике.
13 ноября, в 5 часов утра мы тронулись с места, но в 7-м выехали из Болоний, собирая по городу спутников до Флоренции. Солнце Италии освещало прекрасные окрестности Болоний. В Пьяноро пил кофе и нашел в своей книге-спутнице отметку у этого местечка, что в том же часу пил здесь кофе прошлого года. Пора, пора усесться! но где?.. Воображение играло сердцем, тоска по отчизне переносила меня на берега Москвы-реки; а между тем солнце освещало прекрасную природу Италии; за Пьяноро спуски с гор становятся круче; снег тает по дороге; мы видели Апеннины в белой одежде севера, но только вершины их белелись. Нам припрягали беспрестанно волов; горы, как хаос, перемешаны; но хаос блестящий красками желто-зеленой осени. В Лояно мы обедали рисом и виноградом. Здесь все в снегу. Местечко Лояно похоже на Валдай положением, окрестностями и - снегом. Оно в горах и на горе. Я вышел на большую дорогу и взглянул на белеющие окрестные горы и долины: но эта зима дышет уже весною: снег тает, солнце греет, и мужики в одних рубашках. Вижу зиму в Италии - увижу ли весну в Москве? Эти слова вырвались из сердца, не оледенелого к России… Мы тащились с горы на гору, любуясь необозримою далью: земля взволнована, как море, и эти горы кажутся взволнованными громадами океана. Приближаемся к Тоскане; товарищи менее трусят, хотя поп все еще не верит безопасности от разбойников - и в Тоскане! Фаготист италианец поглядывает беспрестанно на все стороны и на крутых спусках жалеет о равнинах своей Ломбардии, которую в первый раз покинул, зная горы только по слуху. Мы проехали Scaricalasino; на Папской границе прописали паспорты и просили "buona mano" (на водку). Вот и Тосканская таможня Filigare. Тосканский таможенный пристав сказал мне, что австрийской lascia-passare не спасет меня от осмотра, - не вскрыл, однако ж, чемоданов моих, и - мы в Тоскане.
Уже смеркалось, когда мы приближались к Pietra Mala, откуда увидели горящую Monte di Fo: так называется огнедышущая гора, в полуверсте от дороги. Огонь выходил из кратера и пламя ярко сияло в темноте ночи. Уверяют, что нигде не видно расселин и что трава растет неподалеку от кратера. Когда пламя сильно, то все окрестности освещены им. Геологи несогласны в мнениях своих о сем явлении: одни полагают его уже угасшим вулканом, другие еще готовящимся к сильному извержению. При свете сего огня мы доехали до Covigliajo, где остановились ужинать и ночевать. Попутчиков было так много, что я едва нашел особую комнату, которую выговорил себе в контракте с ветурином, вместе с ужином и завтраком. 14 ноября в 4 часа темной ночи мы выехали: к рассвету мы уже на вершине горы Giogo (самая высокая в этой части Апеннин). Отсюда начали спускаться к Caffaggiolo. На сих вершинах часто сильный ветер был гибелью путешественников; но теперь по дороге построены правительством сберегательные стены. За 10 миль от Флоренции мы кормили лошадей. Три часа спускались мы к Флоренции, любуясь ее прелестными гористыми окрестностями. Мы проехали Fontebona, загородную виллу герцога; виллу певицы Каталани. Куполы собора Pratolino все уже перед глазами; по стенам вьются розы, сливы по скату гор: наконец триумфальные ворота, в честь императора Франциска I, некогда герцога Тосканского. Я опять в столице Медицисов и повторяю стихи старца Рожерса (в его "Италии").
Of all the fairest cities of the earth
None is so fair as Florence.
Опять в той же комнате у Больцани, перед окнами цветут розы, растут померанцы и вьется отцветший виноград, вокруг стен монашествующих в кельях францискан, в благочестивом farniente. Обедал в швейцарском салоне, обегал кн. Г‹орчакова›, гр. В‹иельгорскую›, О‹рловых›, записался в кабинет чтения у Vieusseux, здесь все журналы европейские. Петербургская газета, и библиотека избранная. Возобновил знакомство с московскою милой красавицей Х‹вощинской›, почти ежедневно в театре. M-me Schutz прелестна и собою, и талантом, и в своих позах; никогда музыка не производила на меня такого действия как в "Норме": Шютц превосходит, как сказывают, Пасту, для которой "Норма" сочинена была. Как мила в обхождении! Я встретил ее на бале у О‹рловых›, в галерее Питти, заговорил по-немецки и уже не расставался с ней. Какая музыка и какой голос! Какое благородство в каждом ее движении, в каждом взгляде, поступью - богиня. Я слыхал ее в Париже и в Лондоне, но только здесь увидел ее во всем блеске. 3-го дня (30 ноября) театр закрылся, и прямо со сцены уехала она в Турин, оттуда в Геную, а может быть, и опять во Флоренцию, потом в Триест, где муж ее, в Вену, Миних, Берлин и к будущей зиме в С.-Петербург. Я дал ей свою визитную карточку с именем кн. В‹яземского›, описав его милой красавице. Он не расстанется с ней. О Флоренции после: живу здесь приятно. Каждое утро с учителями, читаю Данте и Вергилия, а теперь и Никколини, восхищаюсь его стихами, особливо в "Foscarini" и в "Giovanni di Procida". Нашел новую, запрещенную здесь, его трагедию "Ludovico Sforza". Был на балах у О‹рловых›, на вечеринках у экс-короля Вестфальского и у экскоролевы неаполитанской. - Младший сын Иеронима похож более на Наполеона, нежели на отца; дочь - прелесть! в лице много выражения. Познакомился с любезной и умной принцессой Боргезе, с которой люблю беседовать, и с дочерью ее, m-me Mortemar, женою бывшего у нас волонтером. Она почти красавица, мила; но мать еще милее и пленяет умом, выражением лица и европейскою любезностию. Салон ее напомнит мне и аббатство aux bois (ГаЬЬауе aux bois de m-me Recamier), и вечера Сент-Олера. С англичанами гуляю по берегам Арно; осматриваю галереи, дворцы, виллы, древности Флоренции. Как все здесь напоминает минувшее величие средних веков… et nunc magnum manet… nomen.