Нужно избирательную кампанию превратить в политический суд над палачами, помощниками и адвокатами контрреволюции. Нужно везде, где возможно, выставить свои партийные кандидатуры — в уполномоченные, в выборщики, в депутаты — и вокруг этих кандидатур собрать не только «полноправных» избирателей, но и бесправные рабочие массы — под объединяющим лозунгом всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. Только таким путем мы обеспечим за собой достойную фракцию, а за фракцией — серьезную поддержку в пролетарских массах.

Эту работу нельзя выполнить одним героическим натиском. К ней нужно готовиться изо дня в день: расширять сферу политической агитации, углублять ее содержание, вносить в нее единство, собирать партийные ячейки, строить местные организации.

Но выборы — не местное, а всероссийское дело. Нужно напрячь все усилия к воссозданию общепартийного аппарата. Путь же к этому один, он указан последним общим собранием Центрального Комитета нашей партии год тому назад: это — созыв партийной конференции. Серьезно подготовленная конференция свяжет разрозненные части и частицы воедино, формулирует общую для всех течений партийной мысли программу действий, выработает лозунги избирательной кампании и укрепит наш организационный аппарат. Выборов в четвертую Думу мы отсрочить не можем, они надвинутся на нас и подвергнут нашу партию серьезному политическому испытанию. Нельзя поэтому откладывать в долгий ящик и работу по подготовке конференции. Нужно немедленно приступить к работе и притом единовременно со всех концов.

"Правда" N 18–19, 11 февраля (29 января) 1911 г.

Знать и вправду беда не приходит одна. Сперва как-то очень беспокойно умер Толстой. Потом еще беспокойнее умер Егор Сазонов. Потом студенты нанесли непоправимое повреждение легенде «успокоения», потом Государственный Совет вышел из повиновения, потом Государственная Дума вступилась за Совет, Гучков из протеста вышел в отставку, а Столыпин хотя и удержался у власти, но за прочность его положения теперь никто не даст и пятака. Откуда все это? Тут прежде всего нужно уяснить себе одно крайне важное обстоятельство — именно: непосредственным толчком, выбившим всю постройку из состояния равновесия, явились студенческие беспорядки. Проходимцы и тупоумцы пишут изо дня в день в правительственной и октябристской прессе, что университетская забастовка не удалась. На самом же деле она достигла таких результатов, о которых заранее никто и помышлять не мог, которые и теперь еще не ясны огромному большинству ее участников. Студенческая забастовка в неожиданной степени скомпрометировала правительство, подорвала обаяние его непобедимости, сорвала его ореол, уничтожила его авторитет. И такова сила революционного факта, что даже либералы, сделавшие все, что было в силах их, чтоб подорвать забастовку, весьма осмелели под ее влиянием и начали не на шутку петушиться в Думе и в своей прессе. Студенчество, разумеется, слишком слабый отряд, чтобы сокрушить режим 3 июня; но смелость и энергия его выступления оказались достаточными, чтобы подорвать столыпинское обаяние, сотканное из перепуга имущих классов, из октябристского подхалимства и кадетского самопрезрения. Однако, так глубок либеральный кретинизм, что и сейчас кадетская и даже "лево"-демократическая пресса, заполняющая свои столбцы подробнейшим определением политической роли каждого старого дурака из Государственного Совета, совершенно не сумела понять, что роль восставшего студенчества в крахе столыпинщины была в тысячу раз значительнее закулисных плутней какого-нибудь Витте или Дурново. Так студенческая схватка со столыпинскими фельдфебелями, несмотря на скромные силы самого студенчества, оказалась великолепной демонстрацией могущества революционного метода действий.

Но если студенческое движение сыграло роль революционного толчка, то основные причины столыпинско-октябристского кризиса лежат, разумеется, гораздо глубже, в самом фундаменте постройки 3 июня.

Октябристы сейчас жалуются, что правительство объехало их на кривой. Но это вздор. Кто же в самом деле мог хоть на минуту допустить, чтобы дворянская бюрократия, утопившая в крови народную революцию и раздавившая две Думы, согласилась в результате уступить свое место "либерально"-консервативному представителю капитала, московскому биржевику Гучкову?

Октябристов никто не обманывал, они знали, на что шли. "Крестьяне и рабочие, как политические союзники, для буржуазии не существуют". "Для буржуазии единственный союзник — землевладельцы". Так неоднократно выражал "Голос Москвы", орган Гучкова, основную мысль октябризма. Это не значило, разумеется, что у капиталистов и у дворянства — одни и те же интересы, — далеко нет. Но это значило, что самые глубокие противоречия их интересов меркнут и стушевываются, когда на сцену выступают социальные движения народных масс. Сосредоточив в стенах своих фабрик и заводов миллионы рабочих и столкнувшись с ними лицом к лицу в 1905 году, капиталистическая буржуазия с закрытыми глазами предоставила весь государственный аппарат старой монархической власти, опирающейся на дворянскую бюрократию. Объединяясь с землевладельцами, как с "единственным союзником", капиталистические классы тем самым начисто отрекались от планов оздоровления внутреннего рынка путем наделения мужика землею: ибо когда же дворянство добровольно выпускало свою землю из лап? Благословляя государственный переворот 3 июня 1907 г., как спасительный акт, т.-е. подобострастно склоняясь перед восстановлением самодержавия, треснувшего в октябре 1905 года, капиталистическая буржуазия тем самым сознательно отрекалась от бюджетных прав парламента, а значит и от серьезной перестройки царского бюджета, насквозь пропитанного дворянским паразитизмом и бюрократическим хищничеством. Словом: блок 3 июня, заключавшийся при свете белого дня, с самого начала означал верховенство помещика — над "купеческим сыном", чиновника — над помещиком и купцом, Государственного Совета — над Думой, министерства — над обеими "законодательными палатами", придворной камарильи — над министерством. Никто не обманывал Гучкова, он знал, на что шел. И можно сказать с полной уверенностью, что если бы октябристы, умудренные опытом последних четырех лет, были снова возвращены в эпоху 3 июня 1907 года, они повторили бы все свои шаги с начала до конца.

Блок 3 июня был скреплен пятерным узлом. Во-первых: чтоб окончательно приручить октябристскую партию, объединившую биржу с менее азиатской частью землевладельцев, Столыпин командировал целую тучу чиновников и придворных мародеров, которые и придали партии ее безнадежно-лакейский характер. Во-вторых: бессильная в своем капиталистически-землевладельческом ядре, сугубо обессиленная своим дополнительным чиновничьим отрядом, октябристская партия была поставлена в прямую зависимость от правого помещичьего и хулиганско-полицейского крыла Думы, без которого она во всех своих «реформах» шагу ступить не могла. В-третьих: над Думой, чтоб не уносилась и не зарывалась, был поставлен Государственный Совет, в большинстве своем чиновничий, из отставных министров и потерявших зубы сатрапов по специальному выбору царя. В-четвертых: каждое законодательное решение, на котором сошлись Дума с Советом, чтобы стать законом, должно еще найти одобрение царя, окруженного конвоем придворных дядек и состоящего в теснейших отношениях с советом объединенного дворянства. И, наконец, в-пятых: сверх всего прочего в основные законы вделана так называемая 87 статья, которая во время парламентских каникул дает возможность царскому министерству законодательствовать на собственный салтык.

И вот этой-то чудовищной законодательной машине выпало на долю «врачевать» после революции страну с ее ужасающими социальными и национальными язвами, с ее веками накоплявшимся гнетом и бесправием!