Что же касается ее самой, то она продолжает работать со своим привычным рвением — время так и течет прямо у нее на глазах. Мендель обязательно отыщет Тадеуша, и ей нужно торопиться, продвигаться вперед в делах, чтобы в нужный момент оказаться свободной. Несмотря на обилие предложений — никаких любовников: не хватало еще, чтобы Тадеуш застал ее с кем-нибудь в постели! "И потом, невозможно подготовиться к встрече лучше, чем ты, твое образование по части любви завершено. Довольствуйся Марселем. С ним ты будешь спокойна!"
Все проделанные исследования (в области, науки) она дополнила новым, которое проводится вместе с актрисами, такими как англичанка Эллен Терри и француженка Сара Бернар, настоящее имя которой Розина Бернар. Они — единственные женщины того времени, у которых в силу выбранной ими профессии есть хоть какой-то опыт макияжа. Впрочем, их знания тоже не распространяются слишком далеко. Вне подмостков они сами осмеливаются накладывать только традиционную рисовую пудру, привезенную из Китая, которая при малейшем злоупотреблении превращает дам в бледнолицых Пьеро. Ханна берет это на заметку, записывает и начинает творить. Благодаря Джульетте она освоит производство пяти новых кремов: кремов, которые заменят своих австралийских предшественников и которые предназначены для ухода за кожей, для ее защиты, для придания ей большей свежести — на этот раз в результате опытов и чертовски научных размышлений. Они абсолютно безвредны: сперва Ханна, затем другие подопытные кролики, нанятые и добровольцы, испытали их действие на себе. Необходимо соблюдать научно определенные дозы, необходима ловкость, чтобы крем был незаметен на коже. Для этого и служат косметологи, и лишь один Бог знает, как она их натаскивала для этого: "Женщина, безусловно, должна выйти из ваших рук более красивой, чем вошла, но крем, уж сама не знаю как, должен остаться невидимым; на расстоянии ни муж, ни любовник не должны догадаться, какими средствами создана такая красота. Оставайтесь загадочными. Мне нужна магия!"
Она первой ввела в обиход новое вещество — жидкую пудру. И очень скоро ей становится очевидным, что одного вида пудры будет недостаточно, нужно столько ее разновидностей, сколько существует оттенков кожи, сколько существует женщин: блондинок, брюнеток или рыжих, в зависимости от цвета глаз или от того, что на них надето, в зависимости от времени суток. "Нельзя накладывать одинаковый макияж, чтобы выйти на природу Лонгшана или Дерби д'Эпсон, под импрессионистское освещение какого-нибудь ресторанчика в Булонском лесу или на вечер в оперу… А для постели необходимы совсем другие оттенки. Пожалуйста, дамы, не смейтесь идиотским смехом. Для тех, на кого я навожу скуку, дверь остается открытой".
И уж тем более нельзя ограничиваться только обеспеченными клиентами. Еще немного, и она бы обнаружила, что возложила на себя чуть ли не историческую миссию. (Она и пошла бы на это, если бы не привычка подтрунивать над собой, опасаться любых преувеличений, избытка эмоций, радости, горя; с безжалостной трезвостью одна Ханна неустанно следит за своей второй половиной.) Вместе с Лиззи она выдумала мифический, сказочный персонаж — мадам Сафронию Макдушмульскую, так фантастически трансформировалось имя одной из горничных, которую они вначале наняли в Лондоне. Сафрония Макдушмульская — это уже не народ, не коммуна. Она говорит по-английски с режущим ухо акцентом кокни, по-французски с ужасающим провинциальным захолустным акцентом, по-немецки (мадам Макдушмульская принадлежит одновременно ко всем национальностям) с горловыми звуками севера Германии; она также полька, испанка или американка (в последнем случае непременно из Небраски, Полли сказал им, что это очень отдаленное место); она пресвитерианка, еврейка или римская католичка, а почему бы и не последовательница конфуцианства или буддизма. Их горячая и буйная фантазия не отступает ни перед чем: у нее есть муж, который пьет, иногда поколачивает ее; она работает по восемнадцать часов в сутки, вынуждена считать каждое су, пенни, грош; ее жизнь— это жизнь рабыни, поскольку ко всему этому она ходит на завод, промышленная революция ударила по ней больнее, чем по другим… И тем не менее она мечтает. Если не о том, чтобы стать такой же красивой, как дамы Бельграви или Мейфейра, то по крайней мере хоть изредка принарядиться. А если эти мечты ее еще не посетили, то они придут, они идут, и при надобности Ханна сделает все необходимое.
В конце концов Ханна начала испытывать нежность к мадам Сафронии Макдушмульской, которая изрядно на нее походит, по крайней мере на ту Ханну, какой она была… Ну, например, в тот день, когда оказалась в своем ужасном платье из серого панбархата, в таких большущих башмаках в зале магазинчика на одной из улиц Варшавы. Такое не забывается, такое въедается в печенку и сердце на всю жизнь, и ты рыдаешь от ярости, думая об этом: неужели так будет продолжаться вечно? Несмотря на всех этих глупцов, принимающих ее за дурочку, черт возьми, она права: она предвидит время, когда все Сафронии мира будут пользоваться ее продукцией. При условии, что она будет у них под рукой. А уж об этом Ханна позаботится.
"Это будет революция", — замечает Джульетта Манн, ошеломленная подобной широтой амбиций. "Я вполне согласна с вами", — ответила Ханна, сама несколько озадаченная своими умозаключениями.
Косметология— Слово, отдающее научностью. В нем заключена тайна и постоянная новизна. Оно идет дальше жидких пудр и кремов, это — целое искусство, секреты которого очень важно раскрыть. Так, например, окраска губ необходима, коль скоро имеешь дело с красящими и ароматизированными продуктами, наложенными на другие части лица. И в этой конкретной области Ханна продвинула исследования далеко вперед. В течение долгого времени, может быть лет двухсот, для оживления цвета губ, для того чтобы сделать их более привлекательными, женщины пользовались тем, что называют "резин", — мазью на основе мастики с добавлением розовой или жасминной воды, подкрашенной соком алканна или черного винограда; затем на основе пчелиного воска и масла создают так называемую "смесь". Мысль о производстве специальных палочек, легких и незаметных, которые можно носить в сумочке и которые пришли бы на смену карандашу для губ, — эта мысль принадлежит не Ханне. Она пришла в голову другим, но те пока не извлекли ее на свет божий, а сам продукт остается достоянием подозрительных аптекарей, известных одним лишь актрисам или потаскухам. Иными словами, для светской или хотя бы обуржуазившейся дамы такие вещи весьма опасны, тут попахивает чуть ли не проституцией.
Одним из вопросов, над решением которого придется биться Ханне, станет вопрос робости ее клиентов перед всеми этими нововведениями (которые мужчины высоко оценят, но… не у своих жен), робость, тем не менее сдобренная изрядной дозой жадного любопытства. К тому же, если осваивать выпуск губной помады на уровне отрасли, нужно еще учесть, что воздействие этих новшеств должно быть безвредным и что они не превратят женский рот в явную жертву цинги. Опасность, впрочем, реальна и для, других косметических продуктов.
— Джульетта, дело в химии. Вам и карты в руки.
Нет, она хорошо знает, что это не делается за 3–4 недели. Конечно (Ханна очень часто повторяет "конечно"). Она знает, что понадобятся годы, пять или десять лет, может быть десятилетия, что одной Джульетте не справиться с такой задачей. Понадобятся новые химики, новые лаборатории, и не обязательно во Франции. Понадобятся капиталовложения и наем рабочей силы. Она готова к этому, она пойдет на это.
Джульетта Манн умрет в 1931 году, превзойденная, естественно, новыми поколениями специалистов, работающих в совершенно иных условиях. Во всяком случае, не в переоборудованной жилой квартире.
Пусть даже эта квартира и была над головой у Поля Гогена.
В апреле она уже в Вене. Удивляется, что не побывала здесь раньше: "Какой красивый город! И почему я заканчиваю объезд Европы там, откуда должна была начать? Правду говорят, что из Австралии Европа представляется тощенькой".