— Перенна вне подозрений, — сказал Виктор. — Даже если он попал к «кайманам», они из него ничего не выбьют. Я тебе говорю, что я ручаюсь за Перенну. Он был лучше нас с тобой вместе взятых.

— Хорошо, хорошо, — сказал Павор. — Разве я спорю? Кто же еще?

— Ты, — сказал Виктор.

— За меня ты не ручаешься? — сказал Павор.

— Я не говорю, за кого ручаюсь. Я перечисляю, кто знал. Я, начальник погранзаставы, Перенна и ты. Больше никто. Или, может быть, еще кто-нибудь?

— Нет, больше никто, — сказал Павор.

— А Зурзмансор?

Павор покачал головой.

— Зурзмансор, — сказал он, улыбаясь, — знает только, что уполномоченный — очень трусливый человек, который очень боится попасть в руки «кайманов». Он знает также, что отвечает за безопасность уполномоченного, и потому всегда спешит сообщить уполномоченному о положении с «кайманами».

— Ладно, — сказал Виктор, — я, собственно, имел в виду не только Зурзмансора. Я имею в виду всю твою агентуру.

— Да, я вижу, что в этом доме никто не хочет за меня поручиться, — сказал Павор. — Придется мне поручиться за самого себя.

Он вытащил сигарету и закурил. И Виктор тоже закурил, бездумно разглядывая ведомость на выдачу постельного белья.

— Теперь тебя, наверное, отзовут, — сказал он с сожалением и вдруг вспомнил слова Голема. — Слушай, — сказал он, — а кто такой Юл Голем? Ты о нем знаешь что-нибудь?

— О, Юл Голем — это фигура! — сказал Павор. — А почему ты спросил?

— Он сказал вчера, что ты скоро уедешь.

— Ну, не так скоро, — возразил Павор. — Сначала мы с тобой проведем здесь небольшую операцию.

Виктор поднял голову.

— Какую операцию?

— Есть сведения… — начал Павор, но тут в дверь постучали.

— Погоди минутку, — сказал Виктор. — Войдите!

Вошел дежурный радист, щелкнул каблуками.

— Сводка, господин капитан.

— Давайте.

Радист протянул Виктору лист бумаги, покосился на Павора и сказал:

— Разрешите идти?

— Идите, — сказал Виктор, быстро проглядывая оперсводку.

«В течение последней недели войска боевого района совместно с подразделениями пограничников отбивали упорные атаки банды, состоящей из остатков разгромленного легиона „Кайман“, пытавшейся прорваться через государственную границу в районе деревни Хлога. Потеряв до ста человек убитыми и пленными, банда была оттеснена на исходные позиции. 14 июня войска боевого района завершили полное окружение и разгром банды. Двум группам бандитов численностью до двухсот человек каждая удалось прорваться и уйти в горы через перевалы Ветряной и Скользкий. Обе группы преследуются войсками боевого района».

— Опять вывернулись, — проговорил Виктор, передавая сводку Павору. — Но теперь им, кажется, конец. За Ветряным и Скользким долго не продержишься.

Павор бросил листок на стол.

— Это нас с тобой мало касается, — сказал он. — Я имею сведения, что послезавтра на рассвете твой полковник Гриппа намерен устроить прорыв.

— Где? [Далее отсутствует. — С. Б.]

По-видимому, Авторы поняли, что ставить на первую роль повествования «статиста», человека, стоящего рядом с процессом, но не внутри его, — это обкрадывать самих себя. Когда есть возможность описать ситуацию не только с точки зрения человека, который узнает о мокрецах и помогает мокрецам (кем бы они ни являлись, эти хомо новус, — пришельцами из будущего или возникающими здесь и сейчас), но и человека, который как бы «становится» на время мокрецом, но пугается этого, не хочет этого, противодействует и, в итоге, сожалеет об упущенной возможности, — задача гораздо более интересная и плодотворная. (Пытливому читателю: хочу заметить, что вышеизложенное — всего лишь мнение С. Бондаренко «Почему АБС решили переделать текст ГЛ»; Ваше право — предложить свою версию, основываясь на тех же материалах архива, ибо все материалы — здесь[32].)

Итак, Авторы изменяют сюжет и переосмысливают идеи повести, делая для себя заметки по поводу как отдельных персонажей, так и мыслей главного героя:

1. Непонимание и необращение внимания.

2. Жалость и натуральное сочувствие (драка в ресторане).

3. Озлобление по личной причине (после выступления в школе; столкновение из-за девочки).

4. Сочувствие общего характера (после разговора с отцами города; отбивает автофургон с книгами).

5. Озлобление и униженность как человека (после исхода детей).

6. Разум и сравнение помогают ему стать на сторону мокрецов (собственные размышления; беседы с; вид города) поездка в интернат, встреча с дочерью.

7. Заболевание и выздоровление. «Бедный прекрасный утенок».[33]

1. Попытка освобождения мокреца. По черепу.

2. У Павора выпадает кастет.

3. Словесная перепалка с Павором. Укрепление неприятия.

4. Рабочие делают кастет Павору.

1. Виктор сообщает, что похищение устроил Павор (после перепалки с Павором).

2. После исхода детей приходит мол. чел. и приносит медаль и реабилитацию.

1. Бол-Кунац находит его под водосточной трубой.

2. В школе.

3. По дороге в санаторий.

4. Тоска в ресторане.

5. В интернате веселый Бол-Кунац.

Я весь в старом мире: глупость, косность, фашизм — я без них не могу, потому что это пища моя, я пожираю их и тем живу. Значит, я за старый мир. Но я же и борюсь против старого мира, следовательно, борясь против него, я рублю сук, на котором сижу. Пришло время выбрать: если я уйду в старый мир, который питал меня, я потеряю право его пожирать. Я буду иметь право бороться, только перейдя в новый мир.

Но этот новый мир не даст мне миноги, пьянство, развлечения. Это страшно строгий, чужой, стерильный мир. Он мне чужд уже совершенно, меня от него тошнит. И вообще, что я могу дать этому новому миру? Я для него — нуль. А я не привык быть нулем, в старом мире я был величиной, удостоенной господина президента. Следовательно, я за старый мир. Но я этот старый мир ненавижу — я ненавижу старый мир, но жить без него не могу. Я за новый мир, но жить в нем не хочу.

Подготовившись, Авторы пишут черновик теперь уже окончательной версии повести.

Черновик ГЛ представляет собой как бы два черновика: он настолько густо исчеркан, исписан поверх машинописи рукописной правкой, вставки порой пишутся даже на отдельных страницах — не хватает места на полях, но и правленый вариант местами еще отличается от окончательного опубликованного текста.

Первый черновик оканчивается главою раньше, когда Банев сначала думает, что он превратился в мокреца, а затем узнает, что у него аллергия. Последние слова первого черновика были такие:

— Дружище, — сказал он официанту, — бутылку джина, лимонного соку, лед и четыре порции миног в двести шестнадцатый. И быстро!.. Алкоголики, — сказал он Голему и Р. Квадриге. — Жалкие ресторанные крысы. Пропадите вы тут пропадом, а я пойду к Диане.

Он отпихнул кресло и пошел к выходу. И он уже не слышал, как Голем, глядя ему вслед, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Бедный мускулистый прекрасный утенок!

— Я имею честь представиться! — провозгласил доктор Р. Квадрига. — Доктор Р. Квадрига, специалист по эрозии почв…

— Очень приятно, — сказал Голем. — Очень приятно познакомиться.

Рукопись оканчивается 171 страницей, на которой под текстом стоит слово «КОНЕЦ», далее идут еще 27 страниц, нумерованные с первой, — уже следующего варианта, текст двенадцатой главы, написанной позже. Эти страницы тоже насыщены густой правкой от руки, и окончание двенадцатой главы также отличается от опубликованного. Там нет видения Дианы Счастливой:

Диана поцеловала его и сказала:

— Молодец.

Он не возражал. И только сказал, что она тоже молодец. Они шли и шли под синим небом, под горячим солнцем, по земле, которая уже зазеленела, и пришли к тому месту, где была гостиница. Гостиница не исчезла вовсе, она стала огромным серым кубом из грубого шершавого бетона, и Виктор подумал, что это, вероятно, памятник какому-то большому делу, а может быть, пограничный знак между старым и новым миром. И едва он это подумал, как из-за глыбы бетона беззвучно выскользнул реактивный истребитель со щитком Легиона на фюзеляже, все еще беззвучно промелькнул низко над землей, все еще беззвучно вошел в разворот где-то возле солнца и исчез, и только тогда налетел адский свистящий рев, ударил в уши, в лицо, в душу, но навстречу уже шел Бол-Кунац, повзрослевший, широкоплечий, с выгоревшими усиками на загорелом лице, а поодаль шла Ирма, босая, в простом легком платье, тоже взрослая, с прутиком в руке. И она посмотрела вслед истребителю, подняла прутик, словно прицеливаясь, и сказала: «Кх-х!» Диана расхохоталась, Виктор тоже засмеялся, представив себе, что летчик будет докладывать генералу Пферду, но посмеявшись, он погрозил себе пальцем и подумал: все это прекрасно, но не забыть бы вернуться.