Он торопливо налил и выпил еще коньяку и уставился на лысого Тэдди, который у себя за стойкой, словно механический манекен в ярко освещенной витрине, медлительными движениями стирал пыль с разноцветных бутылок. Или может быть, сейчас его привязали к скамье и пытают зажигалками, а он молчит, и через десять минут его застрелят и выбросят труп под дождь. Если бы я поменьше пьянствовал и меньше бегал за Дианой, а чаще оставался бы дома и играл бы с ним в шахматы, или спорил о Шпенглере, или хотя бы запретил ему ходить в горы без солдат… Он сердито посмотрел на Павора. Плохо работаете, подумал он, ни черта от вас толку нет, господа хорошие, и никогда не было, И не будет.

— Изнасилован мокрецом,[29] — сказал Павор. Это возвращался доктор Р. Квадрига. Он был весь мокрый, но он не был под дождем. Его обливали над раковиной. Он выглядел утомленным и разочарованным.

— Черт знает что, — брюзгливо сказал он, приближаясь. — Никогда со мной такого не бывало. Простите, я, кажется, заставил вас ждать, господа. — Он сел и увидел Павора. — Опять он здесь, — сообщил он Голему доверительным шепотом, — Надеюсь, он вам не мешает? А со мной, знаете ли, произошла удивительная история. Всего облили.

Голем налил ему коньяку.

— Благодарю вас, — сказал Р. Квадрига. — Но я, пожалуй, лучше пропущу пару кругов. Надо обсохнуть.

— А я консерватор, — говорил Голем, — И сейчас я более консервативен, чем был в юности, и вовсе не потому, что стал стар, а потому что я ощущаю в этом потребность. Люди обожают критиковать правительства за консерватизм, люди обожают превозносить прогресс. Старо и глупо. Им надлежало бы молить бога, чтобы даровал он самое косное, самое заскорузлое и конформистское правительство. Собственно, государственный аппарат во все времена почитал своей главной задачей сохранение статус-кво. Я не берусь судить, насколько это было оправдано раньше, но сейчас такая функция государства просто необходима. Я бы определил эту функцию так: всеми силами мешать будущему запускать щупальца в наше время. Обрубать эти щупальца. Прижигать каленым железом. Мешать изобретателям. Поощрять схоластов. В школах ввести повсеместно только классическое образование. На государственные посты — только старцев. Обремененных семействами и долгами, не моложе пятидесяти лет, чтобы брали взятки и спали на заседаниях…[30]

Что вы такое несете, Голем? — сказал Виктор.

— Нет, отчего же, — сказал Павор. — Необычайно приятно услышать в наше сумасшедшее время такие умеренные и лояльные речи.

— Мешать и препятствовать! — провозгласил Голем. — Талантливых ученых назначать администраторами с крупным окладом. Все без исключения изобретения принимать, оплачивать и класть под сукно. Ввести драконовские налоги на каждую товарную и производственную новинку…

Он обращался исключительно к Павору, и Виктор решил, что он принимает Павора за стукача. Павор, по-видимому, подумал то же самое о Големе, потому что он сказал:

— Вы совершенно правы. Консерватизм — наше спасение.

Голем поднял палец.

— Однако, — сказал он, — вся вышеизложенная программа обречена на провал. Достаточно вспомнить, что те самые широкие массы потребителей, которые на первый взгляд являются источником и опорой благотворного конформизма, эти широкие массы слепо и неколебимо верят в прогресс и, мало того, любят прогресс и хотят прогресса. Потому что прогресс — это не только разрушительные идеи и революционные открытия, но и дешевые автомобили, бытовая электроника и вообще возможность делать поменьше и получать побольше. И поэтому каждое правительство вынуждено одной рукой… нет, не рукой. Одной ногой нажимать на тормоза, а другой — на акселератор. На тормоза — чтобы не потерять управление, на акселератор — чтобы какой-нибудь демагог, поборник прогресса для всех, не спихнул его с водительского места.

— С вами трудно спорить, — вежливо сказал Павор.

— А вы и не спорьте, — сказал Голем. — Не надо спорить: в спорах рождается истина, пропади она пропадом.

— А что скажет по этому поводу доктор Р. Квадрига? — спросил Павор.

Доктор Р. Квадрига очнулся от кратковременного забытья и сказал:

— Так я продолжаю, господа. Начальник экспедиции — инженер-строитель. Заместитель начальника, то есть я, — специалист по эрозии почв. Прочие научные сотрудники: бухгалтер из министерства торговли, физик-акустик и ихтиолог. И вся эта экспедиция называется Этнографической Экспедицией Академии Наук. Хорошо. Но почему вы нас не пускаете к нантам? — спросил он Павора.

— Я? — удивился Павор. — Это вот он не пускает, — он показал на Виктора.

Доктор Р. Квадрига поискал за столом Виктора, нашел и схватил за рукав, словно бы для того, чтобы больше не потерять.

— Капитан, — сказал он с тоской. — Я здесь сопьюсь. Пустите меня к нантам. Эрозия почв. Опасно. Крайне нужен бухгалтер.

В эту минуту Виктор увидел Диану. Она словно возникла возле стойки в мокром дождевике с откинутым капюшоном, и она не смотрела в его сторону. И он опять подумал, что из всех женщин, которых он знал, она самая красивая, и что такой у него больше никогда, наверное, не будет. Проклятые пьяницы, подумал он, опять я из-за вас напился. Я и моргнуть не успел, а уже напился. И этот проклятый вечный дождь и ты, Перенна. Прости меня, Перенна, но ты очень виноват в том, что я сейчас напился. Ну откуда я знал, что она все-таки придет сегодня?

Диана что-то негромко говорила Тэдди, а Тэдди кивал, сверкая лысиной, и что-то записывал, а потом ушел, и Диана осталась стоять, опершись на стойку, и лицо ее казалось очень бледным и очень равнодушным. Она была самой красивой. У нее все было красивое. И всегда. И когда она плакала, и когда смеялась, и когда сердилась, и когда была холодной, как статуя, и даже когда мерзла. Может быть, я не так уж и пьян? Конечно, нет. Ну сколько я там выпил… Черт, две бутылки пустые на столе. Когда это они успели? Ерунда, я, может быть, только чуть-чуть под хмельком, но не в этом дело, разит, наверное, как от доктора. Он вытянул нижнюю губу и подышал себе под нос. Ничего не разобрать.

Тэдди появился из кладовой, таща перед собой на животе ящике бутылками. Загребая кривоватыми ногами, он поплелся к выходу, и Диана, забежала вперед и распахнула ему стеклянную дверь, и они вышли, и дверь закрылась. Словно меня здесь нет. Наверное, поглядела на меня разок, когда вошла, и больше уже не глядела. Как будто это не она была в «джипе» под навесом возле казармы, и дождь барабанил по навесу, и воняло бензином, и она все просовывала захолодавшие руки мне в рукава. Как будто я и тогда не был пьян. Я дурак. Надо было всегда приходить пьяным и не давать никаких слов. Стеклянная дверь распахнулась снова, и вернулся Тэдди без Дианы и без ящика, обтирая ладонью мокрую лысину. Он зашел за свою стойку и снова принялся вытирать бутылки. Виктор отодвинул стул, поднялся и, чувствуя себя очень трезвым, направился к стойке. Тэдди посмотрел на него без любопытства.

— Как всегда? — спросил он.

— Подожди, — сказал Виктор. — Что я у тебя хотел спросить?.. Да! Как дела, Тэдди?

— Дождь, — коротко сказал Тэдди и налил очищенной.

— Проклятая погода у нас в городе, — сказал Виктор и оперся о стойку. — Что там у тебя на барометре?

Тэдди сунул руку под стойку и достал «погодник». Все три шипа плотно прилегали к блестящему, словно лакированному стволику.

— Без просвета, — сказал Тэдди, внимательно разглядывая «погодник». — Дьявольская выдумка. — Подумав, он добавил: — А вообще-то, бог его знает. Может быть, он давно уже сломался. Второй год дождь, как проверишь?

— Можно съездить в Сахару, — сказал Виктор.

Тэдди ухмыльнулся.

— Смешно, — сказал он. — Господин этот ваш, Павор Сумман, — смешное дело — двести крон предлагает за эту штуку.

— Спьяну, наверное, — сказал Виктор. — Зачем она ему…

— Я ему так и сказал. — Тэдди повертел палочку и поднес ее к правому глазу. — Не отдам, — сказал он решительно. — Пусть сам ищет. — Он сунул «погодник» под стойку, посмотрел, как Виктор крутит в пальцах рюмку и сообщил: — Росшепер опять гуляет. Гоняет девочку за коньяком, жирная морда. Писатель, тоже мне. Народный певец. Вы за нее не опасаетесь?