— Нимфоман, — грустно сказал доктор Р. Квадрига. — Русалкоман. И водоросли.
— Заткнитесь, доктор, — сказал Павор. Он вытирал лицо бумажными салфетками, комкал их и бросал под стол. Затем он стал вытирать руки.
— С кем ты подрался? — спросил Виктор.
— Изнасилован мокрецом, — произнес доктор Р. Квадрига, мучительно пытаясь развести по местам глаза, которые съехались у него к переносице.
— Пока ни с кем, — проговорил Павор и снова внимательно посмотрел на доктора. Р. Квадрига этого не заметил.
Официант принес рюмку. Павор медленно выцедил коньяк и снова принялся вытирать руки.
— Пойду лучше умоюсь, — сказал он ровным голосом. — Весь в дерьме.
Он поднялся и ушел, задевая по дороге стулья.
— Что-то происходит с нашим господином уполномоченным, — сказал Голем. Он щелчком сбросил со стола мятую салфетку. — Что-то мировых масштабов. Вы случайно не знаете, что именно?
— Вам лучше знать, — сказал Виктор. — Вы здесь все знаете. Кстати, Голем, откуда вы все знаете?
— Мокрецом! — произнес доктор Р. Квадрига. — Или наоборот.
— Никто ничего не знает, — сказал Голем. — Некоторые догадываются. Очень немногие. Кому хочется. Но нельзя спросить, откуда они догадываются, это насилие над языком. Куда идет дождь? Кому встает солнце? Как грядет жених во полунощи? Вы бы простили Шекспиру, если бы он написал что-нибудь в этом роде? Впрочем, Шекспиру бы вы простили. Шекспиру мы многое прощаем. Слушайте, капитан, у меня есть идея. Я выпью коньяку, а вы дернете стопку очищенной, а?
— Голем, — сказал Виктор, — вы знаете, что я железный человек?
— Я догадываюсь.
— А что из этого следует? — спросил Виктор.
— Что вы боитесь заржаветь.
— Предположим, — сказал Виктор. — Но я имею в виду не это. Четверть часа назад я бросил пить. — Он перевернул пустую рюмку Павора донышком вверх. — И я железный человек. Как это называется, силлогизм?
— Ах вот в чем дело, — сказал Голем, наливая себе из графинчика. — Ну хорошо, мы еще вернемся к этой теме.
— Я не помню, — сказал вдруг ясным голосом доктор Р. Квадрига. — Я вам представлялся или нет, господа? Честь имею, доктор Рем Квадрига, заместитель начальника этнографической экспедиции. Вас я помню, — сказал он Виктору. — Вы военный. А вот вы, простите…
— Меня зовут Юл Голем, — небрежно сказал Голем. — Я писатель.
— Ах да, — сказал доктор Р. Квадрига. — Простите меня, Юл. Конечно. Только почему вы меня обманываете? Вы просто переводчик с нантского, а никакой не писатель. Я вас беру в экспедицию. У нас никто не знает нантского. И вообще ничего не знает… Простите, — сказал он неожиданно. — Я сейчас…
Он выбрался из-за стола и направился к туалету, блуждая между столиками. К нему подскочил официант, и доктор Р. Квадрига обнял его за шею.
— Это все дожди, — сказал Голем. — Я очень рад за нашего господина уполномоченного, он скоро уедет.
— Павор? Почему вы так думаете?
— Я догадываюсь, — сказал Голем.
— С какой стати ему уезжать? Бросьте, Голем. Чепуха. У вас плохая агентура.
— Капитан, — серьезно и печально произнес Голем, — я вынужден с величайшим прискорбием сообщить вам, что половина нашей компании погибла в туалете.
Если бы не сизые мешки под глазами. Если бы не вислое студенистое брюхо. Если бы этот благородный семитский нос не был бы так похож на топографическую карту… Хотя, подумавши, все пророки были, наверное, пьяницами. Потому что скучно же: ты все знаешь, а тебе никто не верит. Если бы в армии ввели должность пророка, им пришлось бы присваивать не ниже полковника. С правом отдавать пророчества в приказе. Только не помогло бы…
— За систематический пессимизм, — сказал Виктор вслух, — ведущий к подрыву боевого духа, приказываю дивизионного пророка полковника Голема побить камнями перед строем…
Голем хихикнул.
— Я всего лишь лейтенант запаса, — сообщил он. — И потом, какие пророки в наше время? Я не знаю ни одного. Множество лжепророков и ни одного пророка. Вы сами не понимаете, что говорите, капитан. В наше время нельзя предвидеть будущее. Это насилие над языком. Что бы вы сказали, если бы прочитали у Шекспира выражение: «предвидеть настоящее»? Разве можно предвидеть шкаф в собственной комнате?.. А вот идет наш уполномоченный. Как вы себя чувствуете, уполномоченный?
— Лучше, — сказал Павор, усаживаясь. — Официант, двойной коньяк! Там в туалете нашего доктора держат четверо, — сообщил он. — Объясняют ему, где выход. Я не стал вмешиваться, он не верит и дерется. О каких шкафах идет речь? Виктор опять собирается жениться?
— Мы говорим о будущем, — сказал Голем.
— Какой смысл говорить о будущем? — возразил Павор. — О будущем не говорят, будущее делают. Вот рюмка коньяка. Она полная. Я сделаю ее пустой. Вот так. Один умный человек говорил, что будущее нельзя предвидеть, но можно изобретать.
— Другой умный человек, — возразил Виктор, — говорил, что будущего вообще не бывает. Есть только настоящее.
— Я не люблю классической философии, — сказал Павор. — Эти люди ничего не хотели и ничего не умели. Им просто нравилось рассуждать, как Голему — пить.
— У меня всегда возникает странное ощущение, — сказал Голем, — когда я слышу, что штатский человек рассуждает как военный.
Виктор покосился на Павора. Павор улыбался.
— Военные вообще не рассуждают, — сказал он. — Извини, Виктор. У военных только рефлексы и эмоции. Мы с вами, Голем, старые лейтенанты, мы знаем, каково это.
Голем допил свой коньяк, затем достал из кармана и поставил между рюмками «лошадку».
— У меня есть идея, — объявил он. — Закажем сразу бутылку. А кому платить — пусть скажет «лошадка».
— Ого! — сказал Виктор с изумлением — Где вы ее раздобыли?
— А что это такое? — спросил Павор.
— Украл у Росшепера, — сказал Голем. — Это «лошадка», — объяснил он Павору. — Народная нантская игрушка. Неужели вы никогда не видели, господин уполномоченный? Вы же уполномоченный именно по нантам.
Виктор смотрел на «лошадку». Она была гладкая, пестрая и совсем была не похожа на лошадку, даже на игрушечную. Иди-ка сюда, подумал он, сюда, сюда, ко мне. На мгновение ему показалось, будто деревянная фигурка вздрогнула, но это был, конечно, обман зрения, и он привычно огорчился. Она неподвижно стояла на скатерти и казалась совсем не деревянной, а мягкой, теплой, шелковистой, как детская кожа. Павор взял ее двумя пальцами и щелкнул по носу. Виктор почувствовал боль и обиду и рассердился на Павора.
— Зачем ты? — сказал он. — Поставь!
— Оригинальная вещичка, — сказал Павор. — В музее я такой не видел.
— А какую вы видели? — спросил Голем. — Поставьте-ка на место. Или лучше дайте сюда. Все испортили. — Он сунул «лошадку» в карман и приказал: — Заказывайте коньяк на всех.
Павор, сдвинув брови, посмотрел на него, потом на Виктора.
— Официант! — крикнул он. — Бутылку коньяку. Не злитесь, — сказал он. — Я не знал, что это так болезненно. Можете каждый меня обидеть по разу.
— Гм, — произнес Голем. — Я подумаю.
— Не будем друг на друга злиться, — сказал Павор. — По крайней мере сегодня. Сегодня я люблю всех. Даже пьяниц. Даже доктора Р. И пусть льется искрометное. Виктор, ты опять бросил пить? Это невыносимо. Только не сегодня.
Он отобрал у официанта бутылку и налил всем. А Дианы все не было. И она, наверное, не придет сегодня. И вообще, какого черта! Все пьют. И приходят к женщинам, как свиньи. И их всегда прощают. Виктор поднял рюмку и сказал:
— Я предлагаю выпить с тостом. Не знаю, с каким. С каким-нибудь.
— За армию, — провозгласил Павор.
— За армию, — согласился Голем.
Они выпили, и все сразу стало на свои места. Больше не хотелось куда-то идти и что-то делать, сделалось ясно, что этот пустой полутемный зал, еще совсем не ветхий, но уже с потеками на стенах, пропитанный кухонной вонью, с расхлябанными, половицами, вовсе не так уж плох, если вспомнить, что снаружи во всем мире идет дождь, над булыжными мостовыми — дождь, над островерхими крышами — дождь, над грязными дорогами — дождь, и дождь заливает горы и море, и часового у казармы, и поручика Аспида на шестом посту — бедного поручика Аспида, которому так хотелось сегодня пойти к бабам и отпраздновать полное излечение от офицерского насморка. И может быть, дождь льет на тело бедного Перенны в какой-нибудь грязной рытвине под кустами — в затылке дыра, карманы вывернуты и пустая кобура валяется рядом, а я здесь сижу и пью.