Ой, мать вашу! Все, я пропал.

– Профессия, сэр? – повторил полицейский. – Это же легкий вопрос!

– Угу. Для того, у кого есть профессия, – пробормотала Мишель.

Давай, говори. Открой рот – и произнеси.

– Художник, – выдавил я наконец. Джули брезгливо сморщилась: – Размечтался! Да у тебя нет и половины его таланта!

– Чьего? – вскинулась Мишель.

– Мадам!

– Я ведь говорила, что он художник, Джули, – подала голос Дебора. – Я сразу поняла! Мои мурашки не врут.

Она протянула руку. Там было больше пупырышков, чем на рождественской индейке.

– Ладно. Хорошо. Художник, – сказал констебль Бейли. – Ваше имя?

– Чье, мое?

– Вы что, не слышали меня? – спросила Мишель. – Стори. С-Т-О-Р-И!

– Мне нужно полное имя, сэр.

Я взглянул на Мишель. Потом на Джули. Потом опять на Мишель. Я взмок с ног до головы и задрожал. Земля разверзлась у моих ног. Провал становился все глубже… На одной стороне была Джули, на другой – Мишель. А между ними зияла бездна. Все шире… шире…

Прыгай, парень. Хрен с ним, с парашютом. Раз, два – ПОШЕЛ!

– Арт, – сказал я. – Меня зовут Арт Стори.

– Ты – Арт? – ахнула Джули. – А с кем я тогда занималась любовью?

– Со мной, Джули, но…

– Вы с ним спали? С этим? – Мишель скривилась. – Прелестно! А ваша мать, значит… Ясное дело – яблочко от яблоньки…

– А кто ж тогда Гордон? – спросила Джули. Я оглянулся на кровать, где лежал мой брат, святой единорог.

Джули судорожно втянула воздух. До нее начинало доходить.

– Боже! Какая низость.

Ну вот и все. Мне конец. Назад пути нет. Джули повернулась к Мишель:

– Я никогда не спала с вашим мужем. Это ошибка. Мне очень неловко и…

Мишель отмахнулась от нее и поманила констебля:

– По-моему, очень подозрительно, что мой деверь знает этих людей. Вам не кажется…

– Миссис Стори, я же просил…

– Вам не приходит в голову, что он сводник? Сутенер при собственном брате? – Мишель подлетела к Деборе: – Сколько он с вас взял?

– Мадам, нет никаких доказательств… – начал констебль.

– Ой, вот только этого не надо! До чего жалкие увертки. Лучше занимайтесь своим делом!

– Констебль именно это и пытается сделать, Мишель, – сказал Тони.

– Да пошел ты, папа, знаешь куда!

– Мишель!!! – не выдержала даже Сандра.

– Мам, от этих болванов нет никакого толку. Никакого!

– Ну все, миссис Стори. Прошу вас покинуть помещение.

Второй полицейский взял ее за плечи и потянул к двери. Не тут-то было.

– Я плачу за это помещение! – заорала Мишель. – Уж тут я могу говорить что хочу и когда хочу! Это я вас сюда вызвала и не потерплю…

– МИШЕЛЬ! ЗАТКНИСЬ И ВЫМЕТАЙСЯ!

Голос прорезал комнату, как молния прорезала бы арбуз.

– Как вы смеете так со мной разговаривать? – рявкнула Мишель на констебля Бейли.

У полицейского глаза полезли из орбит. Он уставился мимо Мишель на всех нас, остальных.

– Я ничего не говорил. Это не я!

– ПРЕКРАТИ ИСТЕРИКУ МИШЕЛЬ!

Все головы разом повернулись в сторону кровати. Гордон лежал с открытыми глазами; его стояк опал.

– Кажется, очнулся… – шепнула сестра Крисси и обхватила его запястье длинными пальцами.

Гордон приподнялся на локте. Его волосы падали на плечи и на… больничную пижаму? Мишель рванулась было к нему, но невропатологи, терапевт и заведующий больницей уже захватили места в первом ряду.

– Не мешай врачам работать, Мишель, – сказал Тони.

– Гордон! Это же я, Мишель! Смотри! Но Гордон не смотрел на Мишель. Он смотрел на сестру Крисси.

– Вот, значит, что за лицо у этого голоса, – сказал он, когда Крисси положила прохладную ладонь ему на лоб.

– Гордон!

Мишель требовала внимания. Ей явно не понравилось, что Гордон держал обеими руками руку Крисси и покрывал ее поцелуями. (Надо сказать, мы все тоже слегка обалдели.)

– Гордон, перестань сейчас же, – зудела законная супруга.

В интересах Гордона и его здоровья Мишель выпроводили из палаты. В коридоре она сцепилась с паломниками – итальянцами, испанцами, французами, русским, японской парочкой, среднеевропейским мальчиком на костылях и старушкой в инвалидном кресле. Мишель дралась за местечко у стеклянной двери. Она как раз успела отпихнуть ребенка с костылями, когда сестра Крисси склонилась к Гордону и прижалась губами к его губам. Мишель успела увидеть, как Гордон закрыл глаза и снова впал в забытье – блаженное забытье сердца. Потому что он тоже целовал Крисси… целовал и целовал…

Паломники рухнули на колени. В полной тишине. Они-то поняли, что узрели чудо.

Ладно. Я раздолбай недоделанный. Согласен.

Через пару часов после того, как брат на моих глазах вышел из комы, я пришел к себе в мастерскую. Луна убывала. Настала пора считать цыплят.

Мои цыплята свисали с потолка и гадили на пол. Куры враскорячку сидели на рабочих скамьях – глаза дикие, ноги трясутся, – набитые так и не снесенными яйцами. Раздутые от запора цыплята влетали в большие окна мастерской и садились мне на руки и на голову. И на сердце у меня тоже квохтали куры с раздутым брюхом, и в них тоже сплошным столбиком, от клюва до зада, громоздились так и не снесенные яйца.

В тот момент я был еще и пьяным раздолбаем. И одиноким, если уж говорить всю правду. Брат воскрес и целуется, а я? Я сидел высоко на стропилах, над скамьями. Одной рукой держался, а второй выписывал в воздухе широкие бешеные круги – пытался рассадить раздутых квохчущих цыплят и устроить из них экспозицию «Я и моя жизнь». В кои-то веки мне с лихвой хватало материала. Я знал, что моя выставка не придется по нраву широкой публике. Зато критики точно будут в восторге: «Браво! Прекрасная метафора бесплодия и упущенных возможностей!»

– Господи, что за вонь?

Я так и видел, как Марлен брезгливо потирает пальцы, словно заранее избавляясь от всякой гадости, которая могла к ним прилипнуть, пока она поднималась (без приглашения) ко мне в мастерскую. Марлен была вся в белом: узкие белые джинсы, короткий белый топик, ногти на загорелых руках и ногах выкрашены белым лаком.

– Похоже, куриное дерьмо, – установил Даррен Половой Гигант. – У меня как-то были акции птицефабрики. Жуткий вонизм! Хуже, чем в свинарнике.

– Привет, Марлен.

Ее визг очень громко отдался в пустом помещении и сбил меня с насеста. Я рухнул на ту самую скамью, где валялся в начале этой (последней) главы, дорогой читатель, – помятый и маясь тошнотой.

– Арт? Господи, от тебя так несет перегаром, что хоть закусывай. – Марлен брезгливо сморщила нос.

– Я тоже рад тебя видеть, солнышко. Марлен пришла сама и привела муженька – в расчете, что меня тут нет. Она удивилась, когда обнаружила меня дома. Но не смутилась. Для Марлен смущение – признак слабости.

– Я пришла показать Даррену, как продвигается мой заказ, – сказала она и щелкнула выключателем. – Пусть посмотрит на него в процессе.

– Ни в коем случае. Топайте отсюда.

– Ну, Арт, мы ведь уже тут. Дай глянуть-то! – Марлен никогда не сдается. – Это она?

Марлен подошла к собственной фигуре. Та стояла на соседней скамье, прикрытая накидкой. Я прикрыл ее, чтобы не лезла на глаза. Марлен отбросила ткань.

– Она больше, чем ты хотел сначала, да?

– Предмет потребовал величины. – Я все еще валялся на скамье.

– Слышишь, Даррен? – Марлен была польщена. – Арт говорит, что я заслуживаю большего.

На самом деле мне никак не давалось лицо, поэтому пришлось отказаться от миниатюры, которая требует проработки всех деталей. Вот так я и обратился к крупным формам.

– Ух ты! Марлен, это просто отпад! Боже, что за ножки, только посмотри! Ты чудо.

Даррен Половой Гигант подошел и встал рядом со мной, на свету. Он лопался от гордости.

– Снимаю шляпу, Артур. Это будет прекрасная вещь. Особенно когда вы закончите голову. Марлен, как есть живая Марлен!

Он отошел, чтобы еще раз полюбоваться безголовой фигурой. Марлен тут же скользнула на его место и зашипела: