– Бой выиграли – и то хлеб, – сказал Ковтун, открыл глаза и первым увидел шедшего по окопу Ефимова.

Ефимов был такой же, как всегда. Мешковатая гимнастерка с кое-как пришитыми на воротник зелеными звездочками горбилась на спине, рука висела на черной косынке, а кавалерийский хлыстик пощелкивал по сапогам. Подойдя, он молча, осторожно пожал Ковтуну левую руку и взялся за трубку телефона.

– Давайте двойку через двадцать третий!

Двадцать третий был штаб дивизии, двойка – штаб армии.

– Товарищ член Военного совета, – с полминуты нетерпеливо продержав трубку около уха, сказал он. – Говорит Ефимов. – Он был взволнован и пренебрег условными позывными. – Отбились. Потери большие. – Он на секунду повернулся в сторону Ковтуна. – Два командира полка – девяносто четвертого и девяносто пятого – один контужен, другой ранен, но отбились! Уложили противника – счету нет, сами такого еще не видели. Благодарю! – сказал он и еще с минуту молча слушал то, что ему говорили в трубку. – Благодарю! – повторил он. – К восемнадцати не успею, а в девятнадцать буду. Собирайте. Хорошо. У меня тоже все.

Ах, тришкин кафтан, тришкин кафтан, – вздохнул он, имея в виду не только вышедшего из строя Ковтуна, но и свой разговор с членом Военного совета. Ставка утвердила его командующим, и надо было решать, кому сдавать дивизию. Он вздохнул еще раз и сказал телефонисту, чтобы тот соединил его с командиром второго батальона Слеповым.

– А ты, Левашов, – обратился Ефимов к Левашову, пока телефонист вызывал номер, – пошли кого-нибудь, чтобы мою полуторку подогнали.

– Как бы не обстреляли, – сказал Левашов.

– Не обстреляют, – уверенно сказал Ефимов и снова нагнулся к Ковтуну. – Здорово больно?

– Не знаю, товарищ генерал, еще не расчухался.

– Чем санитарки ждать, в кабину моей полуторки сядешь – и прямо до первой градской больницы. Была градская, а стала наша. Полдивизии в ней перележало.

Ну что там у вас? – заторопил он телефониста. – Где Слепов?

– Докладывают – в роту пошел. Сейчас соединят.

– Думаю вместо вас пока Слепова на полк поставить, – сказал Ефимов, обращаясь к Ковтуну. – Какого вы о нем мнения?

– Не успел составить себе мнения, товарищ генерал-майор, – ответил Ковтун.

– Это, впрочем, верно, – сказал Ефимов. – Ничего, вернетесь из госпиталя, составите!

– Утешаете, товарищ генерал.

– А что ж, раненых положено утешать, – улыбнулся Ефимов.

– Обидно, что обратно в дивизию вряд ли попаду, – с горечью сказал Ковтун.

– Почему? Рапорт по команде: хочу продолжать несение службы в своей части!

– Ответят, что не кадровый. Послужил три месяца в одной части – послужишь в другой. Да и вообще война, какие уж тут претензии.

– А по мне такие претензии на войне должны больше уважаться, чем в мирное время. И тот, кто имел возможность уважить такой рапорт, а не уважил, – тот дурак! – сердито сказал Ефимов.

Он принял из рук телефониста трубку и, спросив Слепова, через сколько времени тот может прибыть сюда, приказал явиться, сдав батальон заместителю.

Подминая под себя кусты, ефимовская полуторка подъехала к самому окопу. Левашов вместе с Ефимовым помог Ковтуну вылезти из окопа. Хотя в посадках было почти сухо, Ковтуну от потери крови казалось, что он при каждом шаге вытягивает ноги откуда-то глубоко из-под земли.

Доведя Ковтуна до машины, Левашов забежал с другой стороны и оттуда, перегнувшись через руль, помог ему усесться в кабине.

Лицо Ковтуна побелело от усилия, с которым он все-таки дошел до машины своими ногами.

– Будь здоров, – сказал Левашов, целуя Ковтуна. – За полк не переживай, не подведем. – Как ни коротко было их полковое братство, Левашов хотел подчеркнуть, что оно было и его не выкинешь из памяти.

– Спасибо за службу, капитан Ковтун! – сказал Ефимов, глядя в бледное лицо Ковтуна. – А вы поосторожней, Тимченко! – вдруг прикрикнул он на шофера. – Знаете, что значит ездить осторожно?

– Так точно! – бодро ответил шофер, хотя за три месяца езды с Ефимовым как раз совершенно запамятовал, что значит ездить осторожно.

– Сказка про белого бычка, товарищ генерал, – опечаленно сказал Левашов, когда машина отъехала. – Не везет девяносто пятому.

– Как ваше мнение о Слепове? – вместо ответа спросил Ефимов.

– Как прикажете, – сказал Левашов.

– А ты не фордыбачься, – сказал Ефимов. – Твой характер мне известен. А что заранее с тобой не посоветовался – прощения просить не буду, тем более что ты мне все равно бы назвал Слепова. Так или не так?

– Так, – сказал Левашов и улыбнулся.

– Чего улыбаешься?

– Конечно, есть еще одна кандидатура, – продолжая улыбаться, сказал Левашов.

– Старая песня, – ненатурально сердитым тоном сказал Ефимов. – Только не пойму, на что ты сейчас напрашиваешься: на похвалу или на выговор?

– На выговор, товарищ генерал. Хотя бывали, конечно, в жизни случаи...

В словах Левашова содержался намек на прошлое самого Ефимова, который в разгар гражданской войны перешел с политической работы на строевую.

– Мало ли что бывало, – усмехнулся Ефимов.

– Знаю, полком командовать все равно не дадите, а с батальоном, по совести, справился бы, – сказал Левашов.

– А мне не надо, чтобы вы справлялись с батальоном, – Ефимов вернулся к обращению на «вы». – Я бы хотел верить, что придет время и вы справитесь с дивизией в качестве ее комиссара. Но для этого вам надо поменьше пить и матерщинничать, пореже показывать, заметьте, не проявлять, а показывать свою храбрость, а главное, научиться про себя считать до трех, прежде чем сказать или скомандовать.

– Почему до трех? – не сразу поняв, спросил Левашов.

– А для того, чтобы за это время успеть подумать, соблюдая нормальный процесс: сперва подумал – потом сказал, а не наоборот. Вот Слепов, – издали кивнув на появившегося в конце окопа саженного, долговязого капитана в каске и накинутой на плечи плащ-палатке, – тот, наоборот, иногда слишком долго думает. Советую взаимно поделиться опытом. Здравствуйте, Слепов!

Слепов приложил руку к большой лобастой голове и посмотрел на Ефимова внимательным медленным взглядом. Попав в девятнадцатом году воспитанником музыкальной команды в этот самый полк, Слепов служил в нем уже двадцать два года и понемногу, каждый раз с великим трудом, но зато прочно, поднимался со ступеньки на ступеньку. Не первый день зная Слепова, Ефимов верил, что этот неповоротливый человек исправно потянет полк в одной упряжке с умным, но зарывающимся Левашовым.

– Принимайте полк, Слепов, – сказал Ефимов и посмотрел снизу вверх – на Слепова все без исключения смотрели снизу вверх, – в неподвижное, угловатое, топором вырубленное лицо капитана.

– Слушаюсь, – сказал Слепов, прикладывая руку к каске, и, хотя это было счастливейшее мгновение его жизни, ни один мускул не дрогнул на его лице.

8

Ефимов пробыл на передовой еще целый час. Весь день, пока шел бой, он еще чувствовал себя по-прежнему командиром дивизии, но теперь, узнав, что его назначение на армию уже состоялось, с каждой минутой все больше отвлекался мыслями в будущее.

Уже на обратном пути, недалеко от наблюдательного пункта, немцы, как обычно выпустив наугад перед ужином серию мин, чуть не накрыли Ефимова и всех, кто с ним был. Ефимов едва успел соскочить с «танка». Поднявшись, он увидел Левашова, который держался правой рукой за левую.

– Что, зацепило? – спросил Ефимов.

Левашов, закатав рукав гимнастерки, пощупал застрявшие под кожей мелкие осколки.

– Ничего, – сказал он, – как слону дробина, фельдшер вынет.

– Вот что, – сказал Ефимов, – мне надоело с вами возиться. Я вам уже в прошлый раз приказывал пойти после ранения в медсанбат; тогда вы открутились, но на этот раз придется! Подумаешь мне, незаменимый!

– Так что это за ранение? Курам на смех, бекасинник! – снова ощупывая руку, сказал Левашов. – Вы же в госпиталь с вашей рукой не легли? А если по делу – вас давно бы самих надо отправить!