– Василий Николаевич.

– Попробуйте вызвать командира дивизии, он у соседей, – повернулся Ковтун к телефонисту и снова вежливо обратился к Лопатину: – Как вам тут у нас нравится, Василий Николаевич?

Лопатину показалось, что командир полка шутит, но Ковтун и не думал шутить. Он никогда не имел дела с корреспондентами и задал свой странно прозвучавший в этой обстановке вопрос, просто чтоб что-нибудь сказать. Голова же его была занята в эту минуту совсем другим. Он думал о том, что контратака румын неотвратимо приближается, и ни о чем другом сейчас не был в состоянии думать.

– Товарищ капитан, соединяю! – крикнул телефонист, и Ковтун схватился за трубку, лицо его из скучающего стало напряженным.

– Докладывает Ковтун. Перед моим фронтом румыны накапливаются на исходных рубежах для атаки.

– Ну и пусть накапливаются, – сказал Ефимов. – У нас тут тоже накапливаются, ждем. Заградительный огонь подготовили?

– Так точно.

– Ну и ждите. Сейчас еще разок-другой зайдут на бомбежку, а потом начнут общую атаку. Взяли в плен офицера. Показывает, что мы им утром все карты спутали. Хотели атаковать нас в девять, а пришлось перенести на тринадцать. Если еще раз не перенесли, значит, через десять минут пойдут. Судя по всему, будут прорывать не у вас, а здесь, где я. Так что особенно не нервничайте.

– А мы не нервничаем, – ответил Ковтун.

– Положим, не врите, по голосу слышу, – отозвался Ефимов. – Но особых поводов, повторяю, нет. Как только разберусь тут с положением, приду к вам. Желаю успеха. У меня все.

Ковтун положил трубку и потер ладонями лицо.

– Спать чего-то хочется, – сказал он. – Комдив говорит...

– Все слышал, – сказал Левашов, во время разговора стоявший рядом, приблизив ухо к трубке.

– Что ж, будем ждать, – сказал Ковтун, еще раз потер руками лицо и, зевнув, обратился к Лопатину: – Долго ли у нас в полку пробудете? – Лицо Ковтуна опять было скучающим. От нервного напряжения перед атакой его все сильнее одолевала зевота.

– Побуду. Мне ваш командир дивизии назначил здесь свидание. Он придет?

– Сказал, что придет, – ответил Ковтун и обратился к Левашову: – Я вчера надеялся, что он весь первый день будет у нас сидеть.

– А что тебе, няньки нужны? – спросил Левашов.

– Не нужны, а все ж спокойней.

– Вот уж не ожидал от тебя, – разочарованно сказал Левашов.

– А чего ты ожидал от меня? Что я тебе врать буду?

Из тумана вынырнул «Юнкерс», строча из пулеметов, низко прошел над землей и, круто взяв вверх, исчез в тумане.

– К нам подбирается, – сказал Левашов. – Сейчас вывалит на голову мешок дерьма! Ну-ка, быстро! – крикнул он, схватывая Лопатина за плечо и пригибая вниз.

Одна из бомб разорвалась так близко, что Лопатин даже не услышал ее свиста, а только почувствовал удар воздуха, опрокинувший его на дно окопа. Он приподнялся, сел и, приложив руку к вдруг заболевшему лицу, наткнулся пальцами сначала на кусок стекла от очков, а потом на что-то мягкое и мокрое.

– По-моему, я ранен, – сказал он, боясь отнять руку от лица, чтобы не причинить себе новую боль, и одним правым глазом совсем близко видя побледневшее квадратное лицо Ковтуна.

Ковтун был человеком дела.

– Отнимите руку! – спокойно сказал он и, сжав Лопатину запястье, с силой оторвал его руку от лица. – Сидите смирно!

И Лопатин, скосив правый глаз, увидел, как большие пальцы Ковтуна тянутся к его лицу. Ковтун снял с него окровавленные сломанные очки и, держа их в левой руке, еще раз потянулся пальцами к лицу Лопатина и выдернул воткнувшийся в нижнее веко осколок стекла.

– Вот тебе и посидел в полку, – горестно из-за спины Ковтуна сказал Левашов.

Теперь, когда Ковтун отпустил руку Лопатина, Лопатин снова зажал ею щеку и глаз. Он не знал, для чего он это делает, но ему хотелось прикрыть раненое место.

– Ранение касательное – царапина. А глаз цел, только от удара затек, – сказал Ковтун. – Ничего им не видите?

– Ничего, – сказал Лопатин.

– Просто затек, – повторил Ковтун. – Фельдшера бы, а?

– Я уже послал, – сказал Левашов.

В окоп торопливо влезла та самая Таисья, с которой Лопатин ехал из штаба полка. Она велела Лопатину присесть поудобней, и он, скрипнув зубами от боли, почувствовал прикосновение марли и услышал шипение перекиси водорода.

– Ничего, ничего, товарищ майор! Сейчас, сейчас. Минутку, минуточку, – говорила девушка, повторяя каждое слово по два раза и ловко и быстро накладывая временную повязку.

После бомбежки над фронтом повисла тягостная тишина, продолжавшаяся уже несколько минут.

– Пошли! – напряженным, не своим голосом крикнул Ковтун и таким же голосом кому-то скомандовал в трубку: – Давай огонь!

Над окопом со свистом пронеслись снаряды, и впереди, закрыв дымом наступавшие румынские цепи, легла первая серия разрывов.

Лопатин поднялся в окопе и, превозмогая боль, щуря правый глаз, стал смотреть вперед.

– Белкина! – тоже, как и Ковтун, не своим, изменившимся голосом, хрипло сказал Левашов. – Проводите майора до моего танка, и пусть прямо в медсанбат везут!

– Я останусь здесь, – сказал Лопатин, которому вдруг не захотелось никуда двигаться из этого окопа.

– А идите вы знаете куда... – беззлобно, но строго сказал Левашов. – Белкина, выполняйте приказание! Доставьте раненого и возвращайтесь.

– Слушайте, товарищ Левашов... – начал Лопатин.

– Прекратите! – обрезал его Левашов. – Не до вас. Не видите, что ли, – атака! – Он лег грудью на бруствер окопа, приложил к глазам бинокль и забыл о существовании Лопатина.

7

Пока Лопатин ехал на левашовском «танке» в медсанбат, румынские атаки шли одна за другой. В «максимах» кипела вода, несколько раз дело доходило до гранат. Сначала Левашов, а потом Ковтун дважды водили в контратаку несколько десятков человек – свой полковой резерв. Во время второй контратаки Ковтуна ранило навылет в плечо, и он из последних сил доплелся до наблюдательного пункта, потный и бледный, повиснув на плече шатавшегося от тяжести бойца.

Левашов встретил его так, словно был лично виноват в случившемся.

– Давайте сюда Таисью! – кричал Левашов, усаживая Ковтуна. – Ах, Ковтун, Ковтун, что ж это ты, а?

Ковтун, у которого во время боя слетела фуражка, рукой откидывал со лба намокшую челку и, хватая губами воздух, часто и надрывно дышал. Что ему было ответить? Бой затихал, атаки были отбиты, дело, на которое его послали, кажется, сделано. Он был тронут горем комиссара, но показывать это было не в его натуре. За сегодняшний день ему несколько раз казалось, что его убьют, и он чаще, чем всегда, вспоминал о своей уехавшей в эвакуацию на Кавказ семье, большой и, судя по письмам, плохо устроенной. Вспомнил о ней и сейчас, с облегчением подумав, что всего-навсего ранен, а не убит.

Он сидел в окопе голый до пояса, и сейчас было видно, что ему уже немало лет – на голове ни одного седого волоса, а грудь вся седая.

Таисья туго бинтовала его – кругом тела, под мышкой, через плечо и снова кругом тела, но, сколько бы она ни наматывала бинтов, кровь каждый раз густо проступала сквозь них, и, казалось, намотай она целые белые горы, кровь все равно проступит наружу.

Ковтуну показалось, что его не бинтуют, а заворачивают во что-то большое, белое, из-под чего он вот-вот перестанет быть виден. Он закрыл глаза и, поняв, что теряет сознание, собрался с силами и усмехнулся.

– Хватит бинты изводить, – сказал он. – Все равно не замаскируешь, – и прямо взглянул в красивое, потное от усталости лицо девушки. «Красивая какая», – подумал он и бессмысленно пожалел, что не останется здесь, что его отправят в госпиталь, а там, может быть, и совсем увезут из Одессы, и он уже никогда не увидит этой красивой девушки, которая сейчас бинтует его.

– Откомандовался, – сказал он, вздохнул и снова закрыл глаза.

Левашов, наблюдавший за перевязкой, выругался.

– Второго командира полка мне за сутки меняют, паразиты!