– В этом году навряд ли их разобьем, – сказал Левашов. – Даже если прямо с завтрашнего дня начать обратно на них наступать, как они на нас, и то клади три месяца только до границы.

Ковтун ничего не ответил и, помолчав, показал на лежавшую рядом с Левашовым флягу.

– Осталась вода?

– Есть немного. Выпей.

Ковтун отвинтил пробку, сделал три мелких глотка и снова завинтил ее.

– Мурадов так говорил, – сказал Левашов, возвращаясь в мыслях к бывшему командиру полка. – Насчет воды у нас в Одессе хорошо живется только станковым пулеметам – только они досыта пьют!

– Забыл свою флягу, – виновато сказал Ковтун.

– Нашел о чем беспокоиться!

– А я не беспокоюсь, – сказал Ковтун. – Я беспокоюсь – почему тихо?

– Вот тебе и тихо, – оживленно и даже весело воскликнул Левашов, когда через минуту над их головами провизжал первый снаряд.

Но прошло еще несколько минут, и веселое настроение, с которым Левашов встретил свист первых снарядов, исчезло. К артиллерии прибавились минометы, огонь все разрастался, появились первые убитые и раненые.

– Погоди, не слышу! – кричал в трубку телефонист, беспомощно оглядываясь на Ковтуна.

Ковтун взял трубку сам, но снаряды продолжали рваться без перерыва. В короткую паузу он услышал голос Ефимова, спрашивавшего, надежно ли закрепились на отбитых у румын позициях и как дела в правофланговом батальоне, по которому артиллерия молотит с особенной силой.

– Вижу это отсюда! – кричал в трубку Ефимов. Очевидно, он был уже не в штабе дивизии, а у соседей.

– Сейчас сам пойду туда! – крикнул Ковтун, но ответа не услышал, связь прервалась.

– Подожди идти! – перекрикивая разрывы, тряхнул его за плечо Левашов. – Ничего там не сделается, в третьем батальоне! Там Мальцев, мужик надежный.

– Надежный или ненадежный, а раз сказал комдиву, что иду, надо идти, – сказал Ковтун и, нахлобучив фуражку, пошел по окопу.

Ковтун ушел. Прошло пятнадцать, двадцать, тридцать минут, а огонь все продолжался. За желтыми пригорками переднего края с полной нагрузкой работало несколько десятков орудий и минометов.

«Откуда-то поднатащили», – подумал Левашов и, соединившись по вновь заработавшему телефону со Слеповым, спросил – готов ли тот к контратаке румын?

– Мы всегда готовы, – густым, спокойным басом сказал в телефон Слепов. – Комдив по телефону командира полка ищет. Он не у вас?

– Пошел в третий батальон, – сказал Левашов.

– У меня все, – сказал Слепов. – Да, товарищ комиссар!

– Что? – спросил Левашов, собиравшийся положить трубку.

– Корреспондент к вам пошел от меня со связным. Не дошел еще?

– На кой он мне черт здесь? Не мог задержать у себя, пока обстрел?

– Он сослался, что вы приказали, чтоб он к вам шел.

– Врет, – сказал Левашов.

– А я поверил, – сказал Слепов. – У меня все.

– Ну все так все, – сердито сказал Левашов и положил трубку. – Нате, здрасте, – повернулся он к Лопатину, как раз в этот момент мешком свалившемуся в окоп. – Вас тут не хватало!

У Лопатина, измазанного в грязи и одетого в две шинели, был на редкость нелепый вид.

– Не знаю, уж как и величать вас, – рассмеялся Левашов, глядя на два шинельных воротника с разными петлицами и знаками различия. И только сказав это, понял, что вторая, надетая сверху, шинель была его собственная.

– Вот принес вам, – сказал Лопатин, стаскивая ее подрагивавшими после пережитого страха руками.

– Только за этим и лезли? – спросил Левашов, принимая из рук Лопатина шинель и кладя ее рядом с собой в окопе. – Да вы садитесь пониже, а то пилотку отстрелит, придется к непокрытой прикладывать. Садись, садись, – уже резко, вновь, как вчера, переходя на «ты», нажал он на плечо Лопатина. – Значит, пришел посмотреть, как мы тут сегодня дышим? Но до самых главных людей сейчас все равно не доберешься, – он кивнул на стоявшую впереди стену дыма. – Главные – на переднем краю лежат. А все остальное, до самого Владивостока, – подсобное хозяйство. И мы с тобой в том числе.

Он испытывал симпатию к добравшемуся-таки до него Лопатину.

– Румын двух для тебя имею, – сказал он гостеприимно. – Хочешь поговорить? Устрою.

– А что за румыны?

– Подносчики снарядов с немецкой батареи, что мы утром захватили. Сами руки подняли и разрешения попросили из своих же пушек по другой немецкой батарее вдарить. Сказали, что расположение знают, были на ней.

– Ну и как?

– Весь боекомплект выстрелили! Я остальных пленных в дивизию отправил, а этих задержал. Хочу ночью с ними поговорить. Обижает меня, что мало к нам с оружием в руках переходят. Где же, думаю, пролетарская солидарность, в которую столько лет верили и которая у меня лично из веры и сейчас еще вся не вышла? Или мы в розовом свете на жизнь смотрели, или положение наше сейчас слишком тяжелое и у людей кишка тонка на нашу сторону перейти, или уж не знаю что! Думаю про это, из головы не выходит. А у тебя как?

– У меня? – Лопатин смущенно подумал, что он даже наедине с собой душил в себе этот тяжкий вопрос, мучивший Левашова. А Левашов не побоялся заговорить об этом вслух.

– Обрадовался я этим двум румынам, – продолжал Левашов, не дождавшись ответа, – ей-богу, больше, чем пушкам! Пушки что? Железо и железо. Одними брошюрками в нашем деле не проживешь! Надо и на поле боя к политбеседам готовиться: увидел факт – и делай из него выводы! Так, по-твоему, или не так?

– По-моему, так, – сказал Лопатин.

– Так-то оно так, – и Левашов прищелкнул языком, адресуясь к кому-то, по чьему мнению все это было вовсе не так. – Может, подхарчиться хочешь? Тут еще яйца остались.

– Нет, спасибо, – сказал Лопатин, – если только за компанию.

– Мне до ночи недосуг, – сказал Левашов. – Боюсь, скоро контратака будет.

Он посмотрел вправо, где особенно сильно молотила артиллерия, и поморщился.

– Командир полка туда пошел. Беспокоюсь за него.

– Новый? – спросил Лопатин.

– Новый. Пока ты спал, прибыл.

– Хороший?

– Повоюем – увидим, – пожал плечами Левашов и схватился за трубку, которую ему протянул телефонист. – Обратно пошел? – закричал он в трубку. – А зачем отпустил? От тебя же идти – плешь! Я отсюда вижу, как они по ней молотят. – И, не отрываясь от трубки, опять посмотрел вправо. – А ты бы сказал: переждите! Так будете действовать, опять без командира полка останетесь! – Левашов раздраженно хлопнул себя по ляжке.

Стоя в окопе рядом с Левашовым, Лопатин смотрел на небо. Оно было туманное, шел дождь, облака нависали над самой землей. Из них, как большие рыбы, выныривали одиночные «Юнкерсы»; очевидно, боясь на такой малой высоте взрывов собственных бомб, летчики, высмотрев цель, снова уходили в облака, а через несколько секунд оттуда, из-за облаков, с уже невидимых самолетов на землю сыпались бомбы.

– Бывал раньше под бомбежками? – спросил Левашов, положив трубку и посмотрев сначала на небо, потом на Лопатина.

– Бывал, – сказал Лопатин, вспомнив Западный фронт и подумав, что, наверное, он бывал под бомбежками чаще Левашова.

– Не боишься?

– Боюсь. А у вас большие потери в полку?

– Не все еще донесли. В третьем батальоне прямое попадание в окоп. Сразу одиннадцать человек как корова языком слизала! – с горечью сказал Левашов и повторил, что его беспокоит командир полка.

– А я здесь, – сказал Ковтун, влезая в окоп.

Шинель его была в глине, у фуражки при падении сломался козырек, на щеке виднелись брызги грязи.

– Прибыл... – Левашов выругался со всей лаской и даже нежностью в голосе, на которые был способен; вытащил из кармана грязный платок, плюнул на него и вытер Ковтуну щеку. – Я уж тут ругал Мальцева, что он не задержал тебя. Прижало по дороге?

– Немножко прижало, – сознался Ковтун, через силу улыбнулся и посмотрел на незнакомого худого длинноносого человека с майорскими шпалами на темно-зеленых петлицах.

Левашов сказал, что это корреспондент «Красной звезды» Лопатин.

– Здравствуйте, товарищ Лопатин, – самым обыденным тоном сказал Ковтун. – Извините, как ваше имя и отчество?