Наверное, заманчиво для пожилого человека звучит название: «Клуб веселых хрычей».

Любопытно, неделю назад я отдал рукопись моего первого романа в одно маленькое издательство на Лиговском проспекте. И через два дня позвонил редактор и сказал:

– Приезжайте, я бы хотел с вами поговорить по поводу вашего творения.

Я почему-то подумал, что ему понравилась моя работа, и он меня приглашает для переговоров по поводу издания. Я быстренько оделся, поцеловал Маринку, которая занималась стиркой, и поехал в сторону Лиговского. Всю дорогу до издательства в голову лезли стихи Пушкина Александра Сергеевича. Я помню множество кусочков из различных его произведений. И вот эти кусочки настойчиво лезли в мою голову. Я читал про себя кусочек, а потом заканчивал его по-своему. Иногда получалось очень смешно, тогда я не выдерживал и тихонько смеялся. Одной женщине, ехавшей рядом со мной в вагоне, это настолько понравилось, что она вышла следом за мной на «Площади Восстания» и спросила:

– Молодой человек, вы, похоже, весельчак, не хотите со мной познакомиться?

Я сконцентрировал свое внимание на женщине, рассмотрел ее повнимательнее и понял, что она очень даже хороша – сорокалетняя самка с сильным телом, пахнущая французскими духами, перемешанными с потом. Причем запах пота не отталкиваще-резкий, а наоборот, притягивающе-мягкий. Он обволакивал меня, гасил мою волю и заставлял сказать: «Да, хочу». Но я открыл рот и сказал, на удивление самому себе:

– Нет, извините, я голубой и спешу на свидание к любимому мужчине.

Женщина сразу от меня отстала. А я вышел на Лиговский, забитый ревущими машинами и бегущими людьми, и за пять минут дошел до издательства.

Редактор Игорь Алексеевич, шестидесятилетний мужчина среднего роста, уже ждал меня. Он приветливо-приятно улыбнулся, пожал мою руку и сказал:

– Молодой человек, я прочитал вашу рукопись. Это не роман, это набор не связанных между собой зарисовок. Отсутствует главный герой и слишком много интимных сцен. В настоящей литературе у настоящих писателей интим не описывается подробно, на него только намекают. То, что ниже пояса – это уже не литература.

Я растерянно спросил:

– А как же Генри Миллер и Буковски? Они же классики американской литературы.

Редактор вскочил со стула, соорудил на правой руке кукиш /фигу/, поднес его к моему носу и, брызгая слюной мне в лицо, заорал:

– А они вообще не писатели. Они – бульварные пошлые бумагомаратели! Журналюги из желтой прессы. Без стыда и совести!

Я вытащил платок из кармана, вытер его слюну со своего лица и спросил:

– Простите, а вы читали их произведения?

– Не читал и читать не собираюсь! Как только я натыкаюсь на порнографию, сразу же закрываю книгу и дальше уже не читаю, воспитание не позволяет.

Я не смог сдержать улыбку и спросил:

– Но у меня первая, как вы ее обозвали, порнографическая сцена начинается на десятой странице и, если вам верить, то дальше вы уже не читали, в силу своего воспитания.

Редактор убрал свою фигу от моего лица, сел обратно на стул и сказал:

– Да, дальше я не читал, но и прочитав десять страниц, понял, что это не Бунин. Вот как надо писать русскому писателю – почитайте Бунина, и все эти Миллеры и Буковски растворятся, исчезнут, как миражи чужого нам мира, читайте Бунина, молодой человек.

Вообще-то я прочитал всего доступного Бунина десять лет назад. Его проза мне очень понравилась, а вот стихи – нет, с моей точки зрения, они слабые. Но редактору об этом не стал рассказывать. Я забрал свою рукопись и, попрощавшись, ушел. А редактор этого даже и не заметил, потому что в это время кричал в телефонную трубку:

– Нет, не пойдет, ваша рукопись – это чистая порнография, уже с третьей страницы! Почитайте Бунина, и все будет понятно!

Я шел по Лиговскому обратно к метро и кипел от возмущения. Как можно назвать общество, у которого на экранах телевизоров и на страницах книг – океаны крови, а при виде члена, входящего во влагалище, люди краснеют и выключают телевизор или рвут книги? Это же общество лицемерных ханжей. Они настолько тупы, что не понимают: когда люди занимаются сексом – это приятно, красиво и естественно, и бог об этом прекрасно знал, когда создавал мужчину и женщину.

Половые органы как средства производства не смог изменить даже технический прогресс.

Посмотрел по ящику передачу о новых лекарственных препаратах.

«Комплекс Монро» (лекарственный препарат) позволяет женщине всего за две недели вырастить грудь от нулевого размера до двадцатого. Любопытно, а каких результатов могут добиться те, у кого уже двадцатый?

А вот если принимать препарат «Золотой корень» (препарат, повышающий мужскую потенцию) в течение недели, то пенис встает и уже не падает до самой смерти мужчины.

Дантес, оказывается, был гомосексуалистом, а я и не знал.

Говорят, где-то в прошлом, когда еще не придумали холодильника, для того, чтобы молоко дольше не скисало, в него укладывали мертвых лягушек. Ради любопытства решил проверить: так это или не так. Купил пол литра молока, выменял на бутылку пива у бомжа мертвую лягушку. Вылил молоко в банку, бросил туда лягушку. Банку закрыл крышкой и поставил в ванной на шкафчик. Вечером прибежала с работы Марина, вымылась в душе. И, выйдя из ванной с пустой банкой, обняла меня, чмокнула в щеку и промурлыкала: «Сашенька, милый, мне целый день хотелось попить холодненького молочка, и ты услышал меня, невзирая на разделявшее нас расстояние, – ты выполнил мое желание. Такого вкусного молока я еще не пила. Теперь я знаю, что руки любимого творят чудеса».

Я вовремя вспомнил о тонкой женской натуре, поэтому не стал спрашивать, каким был ее последний глоток.

Выхожу из автобуса на своей остановке и вижу маленькую-маленькую старушонку, которая тащит мимо остановки, по направлению к моему дому, огромную черную сумку на колесиках. Сумка явно старухе не по силам, потому что она катит-тащит ее медленно-медленно и, наверняка, из последних сил. Старуха одета в джинсовый костюм, из которого торчит маленькая с седыми волосами голова, похожая на сморщенную печеную картофелину. Сделав десяток шагов, я ее догоняю и предлагаю:

– Бабушка, давайте я вам помогу.

Старуха улыбается беззубым ртом и соглашается:

– Помоги, милый, а то я не дотащу до места, помру.

Я беру сумку за ручки, качу ее и понимаю, что и для меня она очень тяжела. От сумки сильно пахнет мятой и медом.

– Бабушка, и что же за тяжести вы возите, могли бы надорваться.

– Да вот сын переехал в новую квартиру, а я везу ему подарки с пасеки.

– А какой номер дома? Куда тащить подарки?

Старуха называет номер моего дома, и это меня радует, потому что сумка тяжеленная. Через три минуты мы дотащились до дома, и я спрашиваю:

– А какой номер квартиры?

– Сто.

– Дак там живут мои новые соседи. Они вчера переезжали. Весь вечер таскали вещи, но от предложенной помощи отказались, своих мужчин было много.

– Это были мои сыновья, их семеро, вчера помогали младшему.

Старушка вдруг хитро улыбнулась и предложила:

– Давай поспорим на щелбан, что через минуту будет гроза с проливным дождем.

День был ясным и безветренным. В небе не было ни одного облачка. Одинокое солнце ясно намекало, что старушка блефует. Мы остановились передохнуть, не дойдя до парадного подъезда сотни шагов. Я был уверен, что старушка меня разыгрывает, и решил ей подыграть:

– Бабушка, но мне неудобно будет бить вам щелбан. Балда бьет щелбан очень больно.

– Ты, молодой человек, просто боишься проиграть.

– Да не боюсь я проиграть. Гроза если и будет, то, может быть, завтра. Но раз вы настаиваете, то давайте поспорим.

Старушка протянула мне сухонькую ручку, я пожал ее осторожно, и получилось, что мы с ней поспорили. Потом она оттолкнула меня и начала бормотать какие-то незнакомые мне слова, трижды крутанулась против часовой стрелки на левой ноге, смачно плюнула в небо – и из-за дома со скоростью идущего на посадку самолета выскочила лохматая черная туча, метрах в двадцати от нас в землю ударила молния, загрохотал гром и пошел проливной дождь. Я подхватил сумку и бросился к парадному подъезду, старушка семенила сзади. В парадную мы вбежали, промокшие насквозь. Потом я поднял тяжеленную сумку на первой этаж и нажал кнопку вызова лифта. Двери открылись, мы со старушкой и сумкой вошли в кабину, и я нажал кнопку шестого этажа. Двери закрылись, и лифт начал подниматься. А старушка сказала: