Я не ухаживал за своим конём вчера и потому был приятно удивлён тому, что он отлично вычищен и вполне доволен жизнью. То ли Васильич постарался, то ли конюхи, а впрочем, неважно. Быстро оседлав и взнуздав его, я вскочил в седло и поторопил ударом каблуками. Оказалось, что шпор на сапогах моих нет. Вчера воевал без них, а сегодня забыл нацепить.

— Сегодня, — сказал нам Суворов, гарцевавший перед строем, — мы нанесём врагу решающий удар. Сейчас граф Орлов разнесёт ледяную гору, в которую пугачёвцы превратили вал, а после мы пойдём в атаку и сметём их. Как говорил король Пруссии Фридрих Второй, которого прозвали Великим, хоть мы его и не раз бивали в Семилетнюю войну: «Самые простые маневры на войне — самые лучшие». Вот мы и поступим в соответствии с его советом. Пехота пойдёт по фронту, преодолеет вал и в рукопашной схватке уничтожит врага. Егеря займут позицию на верху вала и отроют огонь поверх голов сражающихся, выбирая себе целью командиров и комиссаров. В то же время кавалерия зайдёт с фланга и, пройдя через остатки взорванного вагенбурга, атакует пугачёвцев. Я понимаю, что всем места не хватит, поэтому кавалерия пойдёт несколькими эшелонами. Первым кирасиры. Вторым и третьим драгуны. Задачей лёгкой конницы будет пресекать атаки пугачёвских иррегуляров и рабочих драгун.

— Пехота, подровнять ряды! — закричал офицеры, как только генерал-поручик закончил речь, и их команду тут же подхватили унтера. — Барабаны, бей марш!

— Драгуны, — выкрикнул Михельсон, — шагом. Не растягиваться, вперёд не забегать. Пошли.

Я снова тронул конские бока каблуками и весь эскадрон, основательно поредевший за последнее время, двинулся вслед за мной. Полк наш шёл вторым эшелоном, сразу за суворовскими кирасирами и трёхэскадронным полком Лычкова. Ехали медленно, стараясь не обгонять пехоту, шагавшую довольно бодро под барабанный бой. Интересно, как чувствует себя враг, сидящий сейчас в ретраншементе, когда на него движется такая масса людей, да ещё и под размеренный барабанный бой? Мне в такие моменты всегда становилось не по себе.

Погода нынче стояла отличная, просто великолепная, если вспомнить вчерашнюю снеговую канитель. Солнечные лучи плясали по новеньким, ещё не утоптанным сугробам, ни единого облачка в чистом небе, синеву которого пятнают только дымные следы. Это раскалённые ядра летят во вражеский ретраншемент, впиваясь в снежную шапку, что насыпало поверх проволочных заграждений, словно нож в масло. Именно за ними тянулся масляно-чёрный след дыма. Вслед за калёными ядрами летели пороховые, сизоватый дымок которых был едва виден и скорее угадывался в небесной синеве. Они врезались в тёмный, ноздреватый, как будто не февраль на дворе, а середина весны, как минимум, снег, а затем взрывались, разбрасывая во все стороны почти чёрные комья. Ответный огонь был весьма скудный и неточный, видимо, пороху у бунтовщиков, после того как мы взорвали один вагенбург, осталось мало.

Так гарцевали мы, стараясь не обгонять пехоту. Я прямо в седле проверял пистолеты и палаш. На морозе у нерадивых кавалеристов палаши и сабли, бывало, примерзали к ножнам. Я этого не хотел, нет ничего глупее кавалериста, особенно офицера, отчаянно дёргающего рукоять палаша, совершенно не желающего выходить из ножен. Однако у меня было всё в полном порядке, и я, несколько успокоившись, подтолкнул коня каблуками, чтобы не вывалиться из строя. Тоже глупое зрелище, на самом деле.

Затрещали выстрелы. Значит, передовые шеренги пехоты подошли к ретраншементу. Вести ответный огонь они не стали, а под грохот барабанов и пение труб ринулись в рукопашную. Очень быстро выстрелы стихли, и зазвенела сталь. Начался решительный штурм ретраншемента. Тут же кирасиры первого эшелона пришпорили коней, сократили дугу, по которой обходили разрушенный вагенбург, и мы вслед за ними. Пугачёвцы, конечно, не бросили фланги без защиты. Из руин вагенбурга они сформировали нечто вроде засеки, набросали — именно набросали, а не натянули — поверху колючей проволоки, и ощетинились за нею штыками. Слабовато против тяжёлой кавалерии.

Пугачёвские мушкетёры вскинули ружья, дали залп по кирасирам, но лишь несколько латников вылетели из сёдел. Остальные, набирая скорость, понеслись на засеку. Пули врезались в их кирасы, и без того покрытые вмятинами, однако вреда всадникам наносили мало. Пугачёвцы дали ещё два залпа по атакующим их кирасирам, но с тем же результатом, и тут латники врезались в засеку. С треском, грохотом и криком. Первым делом они выпалили в упор из пистолетов, не особенно метко, но куда более результативно. Многие солдаты в серых шинелях попадали на утоптанный снег, окрасившийся красным. Нельзя сказать, что кирасиры смели засеку и засевших в ней пугачёвцев. Нет. Бой был жарким и жестоким. Кирасирские палаши окрасились кровью по самые чашки, часто звучали крики из второго эшелона: «Руби их в песи! Руби в сечку!». Я поддерживал всех, воинственно потрясая зажатым в кулаке пистолетом. Ждать, когда в атаку пойдёт второй эшелон, уже не было никаких сил.

Сколько времени длился бой за остатки вагенбурга, не знаю. Но мне время это показалось бесконечным. Несколько раз где-то за нашими спинами схватывались лёгкие кавалеристы. Казаки и иррегуляры пытались обойти нас, а гусары с пикинерами не давали им этого сделать. Вполне успешно, надо сказать. Ни единого удара в спину мы не получили.

— Ты только глянь, — усмехнулся Пашка Озоровский, чьё место в эскадронном строю было близко ко мне. — Драгун на нас пустить хотят.

Действительно, в нашу сторону из глубин позиций противника направлялись серые шинели и картузы рабочих драгун.

— Значит, скоро и нам в бой, — сказал я, по третьему разу проверяя пистолеты и палаш.

Рабочие драгуны как раз пустили коней в галоп, набирая скорость для удара по кирасирам. Вот тогда-то и запели трубы, отправляя в атаку наш, второй, эшелон. Мы пролетели через неплотный строй кирасир, даже внимания особого не обратив на пугачёвскую пехоту, рубить их, а тем более стрелять по ним, никто не стал. Разве что конём сбили или вовсе затоптали. Однако атака наша последствия имела самые сокрушительные для врага. Большая часть мушкетёров противника дрогнула — и побежала. Все усилия комиссаров, буквально швырявших солдат под ноги наших коней, пропадали впустую. К чести их, скажу, что сами комиссары не бежали, большая часть их предпочитала погибнуть. Оно и не мудрено, в плен-то комиссаров не брали, никогда.

Сшибка с рабочими драгунами была страшной. Встречный бой, вообще, жуткая штука, ну да, я об этом уже говорил. На стрельбу времени не было, едва успели палаши повыхватывать. И тут же зазвенела сталь. Командир эскадрона всегда на острие атаки, таково уж его место в строю. Командовать некогда, значит, надо вести в бой. Быть первым, и первым умереть, если приходится. Но и он же, как правило, первым поражает врага. Так и со мной. Я столкнулся с комиссаром, ведущим драгун в атаку. Похоже, они перехватили командование у пугачёвских офицеров. Верный ход в таких обстоятельствах, в какие поставлены бунтовщики. Кони наши ударились грудь в грудь, закричав жутко от боли. Я ударил комиссара палашом, тот отразил удар шашкой, атаковал в ответ, но я парировать не стал, а, уклонившись, попытался достать его в живот. Вскинувший шашку для нового выпада комиссар среагировать не успел. Клинок палаша распорол его плотную чёрную куртку, кровь хлынула на седло и холку коня. Комиссар согнулся пополам и свалился со спины лошади, куда-то ей под копыта. Я же толкнул своего скакуна пятками, впервые пожалев об отсутствии шпор.

Драгун было куда больше, нежели нас, даже с учётом кирасир первого эшелона. Как бы ни были худы они, как бойцы, но воевать можно и числом. Мы затоптались на месте, размахивая палашами и шашками. Сражались как будто бы пешком, почти не двигаясь с места. Словно в сказке на месте павшего врага или товарища тут же вставал новый. Так топтались мы достаточно долго, обмениваясь ударами, без особого результата. Две массы людей перемалывали друг друга. Удерживать нас у рабочих драгун выходило отлично, особенно в тесноте ретраншемента. Здесь не было простора для атак и маневров, невозможно было отъехать на полсотни саженей и вновь налететь на врага с новой силой. Приходилось полагаться только на своё искусство конного фехтования, и постоянно толкать коня каблуками, понукая продвинуться ещё хотя бы на вершок вперёд, чтобы вклиниться между врагами, хоть немного, но разорвать их построение. Или же в безудержной лихости попытаться прорубиться к комиссару, воодушевляющему драгун криками и угрожающими взмахами шашки. Дорваться до него, схватиться в отчаянном рукопашном поединке, рассыпая вокруг себя снопы искр и взблески стали, и сразить метким ударом.