И ведь драгуны третьего эшелона не могут прийти нам на помощь, пока мы не прорвёмся через плотные ряды врага. Стоят они сейчас рядом с обгорелыми и изломанными остатками вагенбурга, как незадолго до того стояли мы, наблюдая за схваткой кирасир с пугачёвской пехотой. Их время придёт, как только будет сломлено сопротивление рабочих драгун. Вот тогда кавалерия наша всей массой ворвётся в ретраншемент и ударит во фланг и тыл врагу. Но это же отлично понимали и командиры и комиссары врага, и поэтому рабочие драгуны стояли — именно стояли, что было им не особенно свойственно, конница всё же — насмерть. А мы толкали коней каблуками и шпорили их, чтобы они сделали ещё хоть шаг вперёд, чтобы потеснить пугачёвцев ещё на пару вершков, а потом ещё на пару и ещё на один, и ещё…

Омелин носился по позициям, как угорелый. Чёрная кожаная куртка его была порвана во многих местах, сильно закопчена пороховой гарью и испачкана кровью. Хорошо, что на чёрной коже кровь также незаметна, как на красных туниках спартанцев или рубашках гарибальдийцев. Фуражку несколько раз приносили ему товарищи, она слетала с его головы от быстрой ходьбы и бега. Сколько раз ввязывался в мелкие стычки, ликвидируя прорывы и возвращая дрогнувших солдат в шеренги. Где окриками, а где и расстрелом бегущих, останавливал он со своей командой солдат, готовых вот-вот побежать, бросив мушкеты и знамёна. Во многом усилиями комиссара и его команды держались шеренги пугачёвцев, обороняющие вал и редуты. Надо сказать, противник не особенно усердствовал, штурмуя их, не было в этом особой необходимости. Огонь революционные бомбардиры вели не особенно интенсивный. Пороха и ядер после взрыва вагенбурга оставалось слишком мало.

После гибели Стельмаха Омелин долго думал, кому поручить оборону редутов, после недолгих раздумий остановив выбор на подполковнике Якове Поликарповиче Шабере, заместителе Стельмаха. Он был такой же ссыльный, как Стельмах, но не студент, а проштрафившийся офицер, не то поручик, не то капитан-поручик. Грешок его был невелик, но из армии он вылетел и в Сибирь угодил, в основном, за немецкое своё происхождение. После германского засилья в армии за время недолгого правления Петра III по любому поводу избавлялись даже от обрусевших офицеров. Так и оказался в глухой ссылке талантливый, в общем-то, молодой человек для которого Пётр Фёдорович был благодетелем, а супруга его, захватившая власть, стала кем-то вроде злого демона, виновника всех бед, сокрушившего все его надежды на карьеру. Человеком Шабер был суровым, а ссылка сделала его ещё и крайне жестоким, вот потому на редутах, порученных его охране, царил полный порядок. Никто не бежал, полковые и батальонные знамёна гордо реяли, а солдаты дрались насмерть, отражая все атаки противника.

Именно поэтому Омелин появлялся там крайне редко, работы для него не было. Не то, что на других участках. Лёгкая пехота на левом фланге держалась крепко, отбиваясь от вражеских гренадер, однако рядом с ними дрались с усачами в митрах и солдаты самых обычных полков, состоящие процентов на тридцать из необстрелянных новичков, ещё ни в едином сражении не участвовавших. Именно они и дрогнули, стоявшие в третьей шеренге солдаты заозирались, опустили мушкеты, решая, бежать или нет. В такой момент добежал к ним Омелин, ухватил одного за плечо, развернул, крикнул что-то в самое ухо, следом ещё одного, третьего. Спутники комиссара также старались вовсю, кричали, грозили шашками и пистолетами. И ослабшие духом возвращались в строй, раздумывавшие бежать или не бежать, понимали, что если всё же покинут строй, им всё равно не жить, а значит, лучше умереть в бою, нежели от пули или клинка комиссара.

Выправив положение на левом фланге, Омелин уже бежит в центр. Закрепившиеся на валу суворовские егеря, ведя прицельную стрельбу, выбили многих командиров и комиссаров, полки центра остались почти без ком— и политсостава. Значит, придётся остаться здесь, приглядеться к младшим командирам, быстро назначить их на роты и батальоны, и всё это прямо в бою, под пулями вражеских егерей. Омелин с отрядом вихрем ворвался в схватку позиций центра армии. Встал на место бригадного комиссара, чьё тело лежало у его ног, вскинул наспех заряженный прямо на ходу пистолет, выстрелил в ближайшего суворовца, взялся за шашку. Он отчаянно рубился, нанося и отбивая удары, но при этом в краткие секунды передышки крутил головой, высматривая подходящие кандидатуры на должности командиров рот и батальонов. Словно сама судьба хранила Омелина — его не брали ни штыки, ни шпаги, ни пули егерей. Раз с его головы сорвало фуражку, комиссар даже не заметил этого. В другой штык распорол куртку на боку, на палец левее — и пятьдесят сантиметров стали вонзились бы ему в печень, комиссар хоть бы руку приложил к возможной ране. В третий — на него налетел особо ретивый поручик в белом мундире добровольца со шпагой в руках, удар, другой, третий, поручик падает, а комиссар уже присматривается к молоденькому старшему лейтенанту. Тот срывает горло, пытаясь организовать солдат, и это у него вполне неплохо выходит.

Едва Омелин управился с недостатком комсостава в центре, как к нему примчался на взмыленной лошади драгун в порванной в нескольких местах и залитой кровью шинели. Спрыгнув, он козырнул комиссару, фуражка крепко держалась на ремешке, несколько мешавшем ему говорить.

— Командарм Забелин докладывает, — сказал он, — что долго нам не продержаться. Добровольцы и суворовцы давят всё сильней, а за спинами их стоит третий эшелон свежих всадников, они готовятся ударить нам во фланг и тыл.

— Ясно, — кивнул Омелин. — Возвращайтесь и передайте командарму, надо держаться, сколько может. А как только за вашими спинами выставят каре, отступайте, но организованно, без паники.

— Есть, — снова козырнул драгун, вскочил в седло и умчался.

— Комкора Косухина ко мне, — приказал Омелин, не собиравшийся отходить в тыл, особенно в такой момент. Хотя до тыла этого было шагов с полсотни, не больше.

— Товарищ комиссар, — обратился к нему комкор Косухин, прозванный в армии Ударным комкором. Он подбежал к Омелину спустя каких-то пять минут.

— Бери все три ударных батальона резерва и ставь их в каре на правом фланге. Я тебе Кондакова дам, он — лучший из моих комиссаров, — приказал Омелин. — Драгуны сделали всё, что могли, теперь твоя очередь. Вы должны остановить вражескую кавалерию.

— Есть, — козырнул комкор и умчался, придерживая правой рукой фуражку, а левой — шашку.

И вот уже бьют барабаны тремя колоннами краснознамённые ударные батальоны — пугачёвская гвардия — быстрым шагом направились на правый фланг. Они выстроились тремя каре почти за спинами у дерущихся с врагом рабочих драгун. Эти людские крепости должны остановить атаку третьего эшелона вражеской кавалерии, не дать зайти им во фланг и тыл шеренгам пехоты.

Когда рабочие драгуны прогнулись и подались назад, мне показалось, что всё, вот она — победа. Сейчас атакуем вражескую пехоту, пугачёвцы побегут под натиском всех трёх эшелонов кавалерии, а мы станем рубить их с седла, мстя за Арзамас, Сакмарский городок и всю эту проклятую богом войну, которая у всех уже в печёнках сидит. Но не тут то было. Рабочие драгуны развернули коней и поскакали прочь, организованно, без паники, прямо через строящихся в батальонные каре пугачёвских гренадер. Похоже, этот маневр ими отработан и весьма неплохо. Лишь несколько человек падают, сбитые драгунским конями.

И тут же команда труб — уступить дорогу третьему эшелону. Дёргаю повод, уводя коня в сторону, с дороги набирающих разгон кавалеристов. Во главе их скачут кирасиры на отдохнувших конях. Они набирают разгон — и врезаются в крепости каре. За ними несутся свежие драгунские полки третьего эшелона. Гренадеры повстанцев дают залп, двумя фасами, так как каре обращены к нам, так сказать, углом. Грамотный ход. Палаши обрушиваются на головы бунтовщиков, кони сбивают их грудью, но построение каре слишком тесное и смерть одного человека ничего не решает. На его место тут же становится новый. И они тычут штыками, раня людей и лошадей, третья шеренга без устали палит из мушкетов, так что каре постоянно окутано дымом.