Комиссар ворвался к Кутасову, принеся с собою порыв ветра и снежный вихрь. Полный праведного негодования Омелин плюхнулся на койку комбрига, так что тот даже сморщился от боли.

— Прости, Владислав, — несколько опомнился комиссар, — я не хотел. Но всё-таки, зачем ты отменил мой приказ удвоить караулы?

— В этом нет нужды, — ответил комбриг. — Не нужно морозить такое количество солдат.

— Да они же, как слепые кутята! — вскричал Омелин. — На десяток шагов ничего не разглядеть!

— Вот именно, — кивнул Кутасов. — Какая разница, пятеро слепцов охраняют нас, или десяток?

Комиссар задумался над его словами.

— Тем более, что я не совсем отменил твой приказ, — добавил комбриг, — а скорректировал его. Я приказал удвоить патрули, что проверяют посты, а также укоротить время стояния в карауле вдвое.

— А как ты считаешь, Владислав, — спросил у него комиссар, — нападут они по такой погоде?

— Вряд ли, — покачал головой комбриг, — погода не та. Только что обстрел затеяли интенсивный, но на большее вряд ли решаться.

Как будто в подтверждение слов его прозвучал очередной взрыв. Артиллерия Суворова работала без перерыва. Бомбардиры перенесли прицел вглубь ретраншемента и палили в основном пороховыми ядрами, в надежде зацепить палатки или повредить вагенбурги. В общем, Григорий Орлов, который по данным разведки командовал артиллерией, старался вовсю.

— А вот я не так уверен, — поделился сомнениями Омелин. — Мы ведь не с кем-то дело имеем, а с самим Суворовым. Он прославился именно самыми неожиданными ходами.

— Сейчас сама погода на нашей стороне, Андрей, — сказал на это Кутасов. — Управлять войсками в такой буран невозможно и полки в первые минуты схватки превратятся в толпу людей, готовых побежать прочь при малейшей возможности.

— И всё же, как-то неспокойно у меня на сердце, — вздохнул комиссар. — Не может дать нам Суворов день передышки, даже в такую погоду. И одного того, что нас интенсивно обстреливает его артиллерия, мне мало. Надо ждать чего-то ещё.

— И чего же? — спросил у него Кутасов, у которого, если быть до конца честным, тоже камень на душе висел. Как-то странно вёл себя Суворов, слишком странно. — Чего нам ждать от будущего генералиссимуса?

— Если бы я знал, Владислав, — развёл руками Омелин, — если бы я знал… Пойду, проверю посты, — сказал он, поднимаясь и хлопая себя ладонями по бёдрам. — А то засиделся я у тебя.

Поверх проволочных заграждений пугачёвского ретраншемента намело изрядный сугроб. Мы по нему легко перебрались, через них, быстро и без шума перебив посты. А после начался бой. Хотя назвать это боем, язык не поворачивался. Словно волки ворвались мы в ретраншемент с палашами и саблями наголо. Стрелять до поры никто не собирался, чтобы не поднять тревогу раньше времени. Мой эскадрон, вернее сказать, первый взвод его, только им я сейчас и командовал, да то не всех драгун видел, выскочил в круг костра. Пугачёвцы ничуть не насторожились, приняв за своих, даже протянули кто чарку водки, кто миску кулеша. И когда мы ударили в палаши, это стало для них большим сюрпризом. Последним. Рубить не успевших схватиться за оружие солдат, конечно, подло, но война теперь, в веке осьмнадцатом, совсем не та, нет в ней места благородным вызовам на бой, вроде: «Господа, мы имеем честь атаковать вас».

Ну, а уже после этого началась рубка. Зазвучали первые выстрелы, зазвенела сталь, закричали убиваемые. Мы мчались по вражескому лагерю, рубая всех, кто без епанчей. В первое время никто не мог оказать нам сопротивления. Лишь какой-то комиссар вылетел из палатки уже с шашкой наголо. Я схватился с ним. Удар, другой, третий. Во все стороны летят искры. К комиссару подбегает сбоку прапорщик из моего взвода, бьёт палашом и комиссар падает, а мы бежим дальше. Первое сопротивление встретили, наверное, спустя десяток минут после начала атаки. Взвод пугачёвцев сбился у костра, ощетинившись штыками. Но были все они сильно напуганы, офицеров среди них не было, а мушкеты в руках так и плясали. Клинком палаша я отбил ствол ближайшего ружья в сторону, ворвался в шаткое построение пугачёвцев. Очень быстро мы рассеяли бунтовщиков и перебили их. Потом бежали мимо большой палатки, практически шатра, который завалили каратели Мещерякова. В тот момент они кололи штыками и били прикладами возящихся под тяжёлым тентом пугачёвцев. Ткань шатра и снег под ногами смеющихся карателей быстро окрашивался красным. Я сплюнул и поспешил дальше. Воевать, а не убивать беззащитных.

— На вагенбург! — услышал я, сквозь завывания ветра и шум боя. — Левого фланга!

— Эскадрон, за мной! — тут же скомандовал я.

Около мощного сооружения из сцепленных меж собой повозок и фур обоза, я едва не столкнулся с Алексеем Орловым. Генерал-аншеф был похож на некоего демона битвы. Епанча залита кровью, в руках тяжёлая шпага, на голове ни парика, ни шляпы.

— Эй ты, капитан, вперёд! — крикнул он, видимо, сделав вывод из моих заледенелых усов. — Все за мной!

И он первым прыгнул на передок фуры, стенки которой были украшены двуглавым орлом с серпом и молотом в лапах. Мы поспешили за ним. В вагенбурге царила теснота, столько солдат — и наших, и пугачёвских — набилось внутрь. Орудовать палашом было почти невозможно, приходилось бить чашкой эфеса, а то и просто кулаками. Тех, кто падал, мгновенно затаптывали, раненые тоже не могли рассчитывать на то, что их вынесут. Бой был жестоким и скоротечным. Мы перебили пугачёвцев, разбили ружья Пакла, а после рассыпали по снегу порох, разбросали бочки с ним, а после бросились прочь оттуда. Последним выскочил Алехан Орлов, швырнув себе за спину несколько горящих тряпок. Вскоре над обречённым вагенбургом потянулись в небо дымки, а ещё через секунду он взлетел на воздух. Как не странно, могучие фуры выдержали взрыв, что, наверное, спасло всех нас.

Взрыв этот не сломил врага, наоборот, пугачёвцы ринулись на нас, как будто второе дыхание у них открылось. Вели их, что вполне закономерно, комиссары. Люди в чёрных куртках размахивали шашками и кричали что-то злое и яростное, часто сами шли впереди, не обращая внимания на опасность. Те же, кто только немного приостанавливался в нерешительности, тут получал шашкой по голове или пулю в грудь. Работало безотказно.

Начало атаки Омелин пропустил. Он как раз шагал по левому флангу, проверяя посты. И лишь когда зазвенела сталь и зазвучали выстрелы, он с отрядом солдат, с которыми инспектировал караулы, устремился на звуки боя. Они столкнулись с добровольцами в белых маскировочных плащах, их собственной новации, привнесённой из двадцатого века, поверх того же цвета мундиров.

Омелин выхватил шашку и первым атаковал врага. Противник попался ему непростой, явно бывалый фехтмейстер. Он ловко управлялся с тяжёлым палашом, лихо отбивая все выпады Омелина, да ещё норовя как следует рубануть его в ответ. Несколько раз схватывались комиссар с офицером, звеня сталью, однако одолеть один другого не мог, а вмешиваться в их поединок никто не решался, очень уж ловко управлялись с оружием, можно же и под случайный выпад попасть. Кому оно надо? Вот и бились насмерть батальонный комиссар и генерал-аншеф, одетый в белый мундир. Ведь именно Алексей Орлов, лихой Алехан, герой Чесмы, сам участвовавший в абордажах, схватился с Андреем Омелиным. Оба не знали противника в лицо. Батальонный комиссар, конечно, видел портреты братьев Орловых, но были они парадными и слишком мало общих черт имели с оригиналами. Генерал-аншеф же главного комиссара пугачёвцев не видал, ни в каком виде. Так рубились они, обмениваясь могучими ударами, покуда граф Орлов не уловил нужный момент и не врезал комиссару Омелину кулаком в лицо. Закалённый во многих боях и драках граф, не раз проверявший своё искусство в кабаках и баталиях, столь сильно врезал комиссару, что рот того мгновенно наполнился кровью, в глазах потемнело, а в ушах зазвенело. Ему даже показалось, что он услышал, как трещат его зубы и кости лица. Лишь поистине титаническим усилием удалось ему устоять на ногах, каким-то чудом он даже ловкий выпад противника отбил. Орлов позволил себе расслабиться, не стал бить во всю силу, думая, что противник и без того практически выведен из строя. Более он таких ошибок не совершал, но и с Омелиным драться ему больше не пришлось. Пошатнувшегося комиссара подхватили на руки товарищи, оттащили прочь, стеной встали между ним и Орловым. Да и граф не особенно кидался вслед за ним, плевать ему было на какого-то там комиссара. Ему вполне хватало кровавой потехи.