В метро мы молчали.

Мама начала разговор только в автобусе. Мы поделились соображениями, которые полностью совпали: и о странности смерти, и о странностях людей, которых мы здесь встретили. Сошлись в одном. Нормальными с нашей точки зрения могли считаться только два человека — тетя Наташа и тетя Люба.

Рязань встретила нас своим дымом отечества, но он был сладок.

Выпускной. Араксия приглашает меня на танец. Я не вижу ее тела, хотя оно прижато к моему. Оно заслоняется глупостью. И то же я испытываю по отношению к другим. Они чувствуют это.

Городцова флиртует от безысходности. Наиболее лакомый кусочек — Вася — он один из нас не женат. И у него есть машина.

Вася предлагает постоять на крыльце — покурить вместе с ним.

Я разглядываю небо, пьяных подростков, которые не прочь были бы пройти в зал, если бы вход не охранялся.

Турлатово, погруженное во тьму.

— Настя ждет меня.

Вася задумчиво кивает.

Такси приезжает быстро, наделав переполоха, — деревенские нравы.

Водителю скучно, поэтому он задает вопросы. Поняв, что я не склонен к беседе, он сосредотачивается на дороге. Мы мчимся с огромной скоростью по окружной. Я вспоминаю ночь, летящее такси, себя, Женю и Риту. Как Женя прощался с ней, какие надежды питал.

Водитель берет удивительно мало.

Курсанты на КПП проводят меня долгими взглядами.

Настя долго не открывает. Спит.

— Если хочешь, ляжем, — предлагаю я.

— Давай лучше кофе?

— Давай.

Мы принимаем ванну. Свечи. Романтика. Тесно, темно и грустно.

После ванны я прошу ее надеть колготки и школьное платье. И еще — обувь матери.

Я сплю не с ней, а с иллюзиями: с Настей школьной поры, юной и не испорченной, с ее матерью, молодой и милой, с девицей, пришедшей в ночь из мира эротических фотографий, записанных Гансом.

Не знаю, кого представляет Настя. Да это не так уж и важно.

Неожиданно она просит об услуге — ей нужно помочь со сдачей античной литературы.

— Античной? А с какой стати ты ее сдаешь?

— Знаешь ли, Кисыч, — в ее голосе проскальзывает усмешка, — я времени даром не теряла. Я восстановилась на литфаке.

— Да ты что?

— А то!

— У тебя есть вопросы по античке?

— Да, есть. Кисыч, когда ты сможешь помочь?

— Вечером. В любое время.

Она идет в сопровождении симпатичной ногастой девицы. Раздражение и презрение. Я невольно сравниваю выражения на их лицах. У ногастой лицо не выражает ничего. "Безжалостный покой великолепной маски". Совершенно пуста. Но красива. Красивее Насти.

Я подошел к Демонической сзади. Мои действия оказались настолько неожиданными, что Настя не оказала даже рефлекторного сопротивления. В полуповаленном положении у меня на руках ее и встретил поцелуй.

Ногастая стояла и глупо улыбалась. Она не знала, что делать.

— Здрасьте, — обратился я к ней с приветствием. — Что же вы не предупредили Настену?

Настя спешно приводила себя в порядок. Она не знала, какие чувства ей следует выражать после этой выходки.

— Родя, познакомься. Это Света.

— Очень приятно.

— Света, это Родион.

Она протянула руку. Я пожал.

— Света выразила желание позаниматься вместе с нами.

— Что, прямо сейчас? — я понял, что в моем вопросе имеется некая двусмысленность, которую я и не думал выражать.

— Нет. Может быть, в воскресенье?

— А сегодня что? — спросил я, ибо совершенно потерял счет времени.

— Сегодня — пятница.

— Мне все равно. В воскресенье — значит, в воскресенье. Мне не составит труда вас подготовить.

В это время подошел тринадцатый. Настя начала продолжительно прощаться. Они мерзко поцеловались. Я схватил Настю за руку и увлек к автобусу. Мы влетели в салон, задыхаясь от бега.

— Надо же, успели! — выдохнул я. — Мы куда?

— Ко мне, куда же еще?

— А родители?

— На даче.

— "Пойдем ко мне, родители на даче".

— Точно.

Настя была немного раздражена, немного обескуражена.

Она предложила посмотреть фильм "Секретарша".

— Откуда он у тебя?

— Взяла в прокате.

Я вспомнил, что карточка у нее — сам отдавал.

Название показалось знакомым.

— Дай-ка посмотреть.

Точно. Это был тот самый фильм, рецензию на который я читал в "Новой газете" еще на пивзаводе. Те же кадры, тот же сюжет. Помнится, в свое время он заинтересовал своим психологическим эротизмом.

Мы разложили диван, включили телевизор.

Сюжет был незамысловат. Да и почерк фильма явно указывал на знакомство режиссера с "Горькой Луной".

Робкая забитая девица пытается устроиться секретаршей, но ей всюду отказывают. Наконец, она находит подходящее место. Начальник, юрист лет тридцати пяти, берет ее на испытательный срок, но ведет себя крайне агрессивно. Она запугана. Иногда его поступки становятся из ряда вон выходящими. Кульминация — он бьет ее по попе линейкой за то, что она неправильно заполнила бланк.

Девушка с ужасом понимает, что ей все происходящее нравится! Более того, она начинает специально что-то делать не так, чтобы быть наказанной. В общем-то, обычный садомазохизм, но обрисованный элегантно, тонко, немногословно, по-японски.

Когда юрист заставляет секретаршу ползти на четвереньках — очень эротичное зрелище, (именно эту раскадровку поместили и в "Новую газету" и на обложку видеокассеты), он вдруг понимает, что в своих извращенных мечтах зашел слишком далеко (надо заметить, что сексом они не занимаются), поэтому он увольняет секретаршу, но она приходит к нему домой с одной мыслью — пусть накажет и изнасилует.

Кончается все хорошо: все счастливы и нормальны в своем счастье.

Когда секретарша поползла на четвереньках, мое желание достигло критической точки — я набросился на Настю. Именно во время нашего совокупления я понял, что секс стал настолько обыденным, что мне его больше не хочется. Я с радостью отметил в себе это, потому что уже сейчас готов был бы расстаться, если бы не ожидал такого же завершения отношений, как и раньше, да даже не повторения пройденного пугало, а тоска, которую я начну испытывать, потеряв ее. Так уж получилось, что смысл бытия сосредоточился в ней — в форме, совершенно для этого непотребной. Но смысл, похоже, не особенно щепетилен в выборе форм.

Мы досмотрели фильм. Настя опять начала приставать ко мне. Я же ее не хотел. Точнее, не так. Я ее хотел, но был уже слишком пресыщен сексом. Именно сексом, даже не ее телом, не эмоциями, а именно сексом. Нужен был отдых. Но Настя не хотела отдыха. Я слишком ее распалил.

Тогда я снова попросил ее надеть обувь. И снова я был не с ней, а с ее матерью…

Настя лежала, словно бездыханный труп. Она достигла нескольких оргазмов, причем, почти что подряд. Она была без сознания. Я откинул ее ногу со своей груди, но она не отреагировала. Ее тело было расслабленным и абсолютно покорным. Ее разум, ее душа пребывали вне тела.

— Настя… Настя… Ты жива?

— Что? Кисыч! — казалось, вода привела ее в чувство.

Я лежал и думал о том, что пора все заканчивать: "Боги умерли. Воскресли. И снова умерли, но уже навсегда".

Перед Горьковской библиотекой я встретил Олю — гардеробщицу с острова, которая была влюблена в Секундова. Хорошо одета. Глаза все так же серьезны. Лицо все такое же красивое. Ухоженная.

— Оля. Привет! — я первым подошел к ней.

— Привет.

В ее уме пронеслась вереница ассоциаций. Она была девушка нехитрая, прямолинейная, поэтому сразу же решила задать мучавшие ее вопросы.

— Как поживает Сережа?

— Он женился.

— Да ты что? — она встретила новость, как неприятную, но не как безнадежную. — Когда?

— Месяц назад, кажется. Может, два. Я уже не помню. Я не помню даже, какое сегодня число. Потерялся во времени. В общем, весной.

— И кто она? Кто жена?

— Работает в РИРО — институте развития образования. Примерная хозяйка. Старше его на год.

После этих новостей ей уже не хотелось разговаривать, но я хотел выведать и у нее что-нибудь. Информация за информацию. К тому же, она мне нравилась. Я бы, в отличие от Секундова, пожалуй, переспал с ней, если бы она уделяла мне столько же внимания, сколько ему. А может, и нет. Она была красива, но с первого взгляда было ясно — общение с ней лишено будущего. С ней таким, как мы, можно было только спать. А что делать в остальное время? Причем, духовные потребности у нее были, но она не смогла бы выразить их, потому что не владела знаниями. В этом была ее трагедия. Она вышла из своей системы, но не смогла войти в рамки другой.