Я рассказывал ей о том, как она выглядела в наш первый день, о чем говорила. Мои истории привели ее в весьма игривое и странное расположение.

Этот день снял напряжение последних недель. В нем было все, но в нем чувствовалось и приближение нового. Мы оба видели тень, но не могли ее классифицировать — то ли это начало, то ли конец…

Мама встретила известие спокойно. Ничуть не удивилась. Спросила о причине смерти.

— Что будем делать, мам?

— Мне в ночь на работу. А завтра с утра поедем.

— А где остановимся?

— У Катюли. Разве у нас есть другие варианты?

— Может быть, мне поехать сегодня? Может быть, им нужна помощь? С утра за чем-нибудь сходить и прочее.

— Как хочешь.

Перед отъездом я позвонил Насте. Заминка.

— Ты что-то хочешь сказать?

— Тебе мое предложение не понравится, — коротко заметила она.

— Говори — не тяни.

— Бородина встречалась с Юркой на квартире в Приокском.

— Ну и что?

— Я сейчас нахожусь здесь.

— Ну и…

— Я подумала, что мы могли бы встретиться… здесь… Тем более, заплачено за целый день, а Юрку срочно вызвали на работу. Бородина расстроена. Поэтому и попросила приехать к ней. Но она сейчас уже уехала.

— Ты там одна?

— Да.

— Ты понимаешь, что ситуация крайне неподходящая?

— Поэтому и не хотела это предлагать.

В моей душе гнездились мириады мыслей. Какие-то символистские рассказы, в которых герои совокуплялись рядом с гробом своих отцов (или матерей), какие-то рассказы о взаимозависимости любви и смерти a-la Леонид Андреев и прочая чепуха. Я представил, как мы совокупляемся, и представление вызвало отвращение.

— Хорошо, я приеду. Давай адрес.

Дом оказался элегантным. Не было сомнений в том, что квартиру снимал ее любовник. Я не верил в сказку о Бородиной.

Мне понадобилась ласка. Иллюзия единения с человечеством. А такую кратковременную иллюзию мог предоставить секс.

Кровать, на которую мы должны сейчас лечь, вызвала в теле брезгливую судорогу. Я представил, как Настя только что отдавалась здесь другому мужчине.

Возбуждение возникло, как и положено, системы сработали безотказно, но не более.

Я понял, что приблизительно так к сексу подходит проститутка. В этом ее спасение. Она ничего не испытывает. Именно эта бесчувственность и позволяет существовать по двойному стандарту. Половая связь, лишенная эмоций, не считается изменой — она считается работой. Для Демонической это как поесть без аппетита — надо — и все тут.

Я довел ее до оргазма. Потом — еще.

Пошел на кухню и брезгливо выбросил презервативы. Вернулся. Начал одеваться.

— Ты проводишь меня?

— Конечно, Кисыч.

Погода напоминала день, когда мы выехали в Питер.

Она смотрела, как я зашел в автобус, как сел у окна. Помахала рукой. Я кивнул.

Зимняя поездка, музеи, тетя Наташа, чтение Тарковского — смерть придавала воспоминаниям сумрачный колорит. "Тошнота". Сартр.

В Москве прохладно. Впрочем, она не кажется такой удручающей, как зимой. Зелень освежила мертвый город. Пруды, высотные дома, зеленые насаждения. Этот район совсем не похож на ту Москву, которую я знал.

Костина четырехкомнатная квартира представляла только что отделанное под ключ произведение искусства. Она была заставлена новой мебелью. В каждой комнате был телевизор. Огромная гостиная освобождена ото всего. В центре — огромнейший стол, устланный шикарной скатертью. Большое количество стульев и табуреток довершали интерьер — к поминкам все было готово.

Но что-то наводило на грустные размышления. Мусор, раскиданный по полу, новая мебель, которая кое-где не была собрана до конца, а кое-где сломалась, пустые пивные бутылки и банки из-под коктейлей, стоящие вдоль стен, кухня, заваленная пустой посудой и какой-то едой, — все казалось неопрятным, незавершенным и унылым.

Однако больше всего меня поразила Катина подруга — вульгарная полупьяная дама, полуобнаженная и наглая, сидящая на Костином диване и ругающаяся матом.

Я вспомнил, как выглядела квартира, когда у нас умерла Катя. Во всем чувствовалось уважение к смерти. Здесь было не так.

Меня заботило два вопроса: отчего умерла тетя и где ее тело.

Но мне не ответили ни на один из них.

Все эти три человека, готовящиеся приобщиться к таинству небытия, казалось, не отдают себе отчета в происходящем. Мне они показались людьми не вполне нормальными, и это было особенно странно, потому что Катю я знал с детства, а Костика видел несколько лет назад — тогда он казался жизнерадостным молодым человеком.

Сейчас же я видел людей, мозг которых, опьяненный (и, вероятно, уже не первый день) коктейлями, работал необычно, не в том режиме, в котором следовало. Я видел много странных существ, научился разбираться в причинно-следственных связях сознания, поэтому пришел в ужас от нарисованной в воображении карты их внутреннего мира.

Они смотрели боевик, пили коктейль, который предложили и мне, и вели разговор ни о чем. Мое появление дало им новую пищу для размышлений. Поговорили о похоронах, о моей маме и тете Тане, о нашем детстве. Причем, когда разговоры стали другими, и мышление этих людей видоизменилось. В их жестах и интонации появилось что-то человеческое, не скажу теплое, но привычное. Тут Катина подруга выругалась, и разговор снова приобрел прежний оттенок. Уж не специально ли это сделано?

Костя отвел меня в ванную и показал зубные щетки и пасту. Оставшись без них, он преобразился. В голосе появилась печаль, а в словах проскочила интонация, дающая понять, — он тяготится обществом дам.

— Ей страшно одной, вот Катя и пригласила ее переночевать, — будто оправдывался он.

По наследству Косте досталась пятикомнатная квартира, хорошие сбережения и архивные документы, однако обстоятельства вынудили его все продать и купить вот эту четырехкомнатную квартиру. Вообще же он вел какую-то смутную бесцельную жизнь. Кстати, он работал отделочником. В этой жизни не было ни света разума, ни желания образования, ни каких-то потребностей духовного или социального уровня.

В материальном плане Костя был обеспечен. Катя его почему-то устраивала (хотя она и не была красавицей), даже управляла им. Мир катился в бездну, и Косте ничего не оставалось, как уходить в эту бездну вместе с ним.

Я провалился в сон, в котором зомбированные москвичи в виде огромной толпы слепых брели к пропасти.

Оказалось, что в моей помощи здесь никто не нуждается. Денег у меня при себе было немного, поэтому мой приезд был делом совершенно бессмысленным.

Настин телефон был недоступен — мне так и не удалось поговорить с ней. После всего увиденного, мир ее духа казался эталоном гармонии.

Я бесцельно бродил из комнаты в комнату, пытаясь найти, чем заняться. Через какой-то промежуток времени я понял, что в квартире чего-то как будто не хватает. Я лихорадочно пытался понять, чего именно, но не мог.

Осознание пришло, когда Костя проснулся и попросил меня сходить вместе с ним к соседям за стульями. Эта простая просьба позволила мне надеяться, что коктейлевое сознание в прошлом, а сон разума, который рождает чудовищ, — позади. У соседки оказалась такая же точно по планировке квартира, но без евроремонта. Огромные деревянные рамы окон казались древними, как сама Москва, а обшарпанные стены и потолок поражали глаз обилием паутины, и, тем не менее, квартира казалась более опрятной. Когда мы вернулись, я понял, что не так. В квартире Кости не было книг.

Мама позвонила, чтобы сообщить, что она в Москве. Костик внимательно следил за мной в процессе разговора, а потом робко попросил показать мобильный телефон Тихонова. Меня испугала странная интонации. Что-то было не так.

Мы выехали на похороны, а точнее, в крематорий, потому что в Москве без него обходятся только нувориши (это неприятно поразило маму) на двух такси. Я ехал вместе с Костиком в больницу Боткина, где мы должны были забрать тело и на катафалке вместе с дядей Сережей и Димкой двинуться в крематорий. Ужасающая пробка застала нас на мосту. Водитель, которому Костик уже подробно объяснил, куда мы едем и зачем, предложил выйти и добраться пешком: