И Стелла сделала первый выпад, будто это была тренировка…

— Я все еще что-то умею, — девушка с усмешкой посмотрела на тело незадачливого дакирца. — Неожиданно, да, Сарид? Представьте, у девушек тоже бывают фирменные удары.

Она несколько минут безразлично смотрела на поверженного врага, потом наклонилась, вытерла о траву окровавленный меч и поймала себя на мысли, что ей вовсе не жаль убитого.

Спешившись, Стелла осмотрела карманы покойного и переложила в кошелек все более-менее ценное. Теперь нужно убедиться, что генры уехали, не притаились за ближайшим поворотом, и вернуться к Ойвин.

Девочка откликнулась не сразу, только когда принцесса позвала ее в третий раз, из зелени высунулась кудрявая головка.

— Не бойся, они уехали. — Стелла попыталась улыбнуться, но не смогла. — Я привела тебе лошадь, — она указала на коня дакирца, которого взяла с собой. — Снимем с нее доспехи и продадим в Родезе. Думаю, за нее много дадут, а тебе понадобятся деньги.

— Вы кого-то убили? — испуганно спросила Ойвин.

— Да, детка, я должна была.

Не задавая лишних вопросов, девочка помогла принцессе разоблачить лошадь Сарида, но ехать на ней категорически отказалась.

Они ехали вдоль побережья моря Уэлике, удивительно пустынного — ни одной рыбацкой деревушки на горизонте. Было еще светло, но они не прятались, им просто не от кого было прятаться.

Ветер тихо посвистывал среди меловых утесов, шумел в листьях дикого шиповника, полностью вытеснившего с береговых террас теплолюбивый жасмин.

Небо, серое, без единого просвета, нависло над головой, никак не желая пролиться на землю дождем.

Там, где берег был пологим, но таким же каменистым, виднелись вытащенные на гальку рыбацкие лодки; на перевернутых днищах сидели чайки.

До границы с Сиальдаром оставалось около дня пути, но человеческое жилье исчезло еще вчера, будто никто не хотел селиться посреди камней и ветра. Или дело в границе, в том, что разделенные ею народы никогда не были друзьями, а лишь относительно мирно соседствовали?

Волны любовно облизывали скалы, осыпая брызгами белые меловые гребни. Воздух был пропитан влагой, наполнен криками птиц, кружившими над морем.

Стелла чувствовала себя страшно одинокой посреди этого безмолвного чужого мира; в пугающей пустоте побережья чудилось незримое присутствие войны, свирепствовавшей всего в паре десятков миль отсюда.

Одиночество в этом месте ощущалось кожей, проникало до самых костей, леденящим дурманом расползалось по крови, шепча: «Ты никуда не убежишь, я буду с тобой повсюду». На ум приходила тысяча воспоминаний, тягостных, наполненных слезами и обидами — воспоминаний, плотно ассоциировавшихся со словом «одиночество». Да что там, воспоминания, она и сейчас была одинокой, одиночкой, одной против всех. Она, словно бездомная собака, — мечется по свету, ищет чего-то, спасаясь от живодеров… Пора с этим кончать, пора осесть дома, вспомнить о том, что у нее есть семья и научиться говорить «нет».

Принцесса посмотрела на небо, потом на море и подумала, что неплохо бы подойти к обрыву, не доходя шага два, сесть и смотреть, смотреть на воду… Смотреть и видеть свое отражение, вернее, не свое, а своих мыслей.

Тягостное ощущение одиночества, потерянности посреди пронизанного ветром берега, становилось пугающим, тишина лишь усугубляло его, поэтому девушка решила заговорить.

— Я вижу рыбацкую хижину, давай заберемся внутрь и немного передохнем. Через границу лучше перейти ранним утром, перед рассветом.

— Если хотите, я могу поймать немного рыбы.

— А ты умеешь?

— Да. В Каморе нам пришлось продавать рыбу, чтобы заработать себе на еду.

— Я не знала…Скажи, а зачем тебе в Родозу?

— Мать надеется, что я застану там старшую сестру, но, боюсь, она вместе с троюродными братьями уплыла в Фуэрто.

Девочка вдруг замолчала, словно поняла, что сказала слишком много, развязала свой узелок и достала тонкую веревку с крючком. Соскользнув на землю, она вручила Стелле поводья своей клячи и, постояв немного у края дороги, изучая неровную линию берега, сказала:

— Я буду вон у тех скал.

— Море неспокойное, — покачала головой принцесса. — Я отвечаю за тебя перед твоей матерью.

— Со мной ничего не случится, а, если что, я умею плавать.

— Ойвин, не надо! Посмотри, какие волны!

— Тогда я посмотрю, что выбросило на берег прибоем. Там можно спуститься.

— Осторожно, камни скользкие!

— Там кустарник, со мной ничего не случится. Можно взять собаку?

Девушка кивнула и попросила Шарара присмотреть за девочкой. Если что, он ее вытащит. Лишь бы с ней ничего не случилось.

Хижина, как и предполагала Стелла, была не заперта. Хозяева не бывали в ней с лета: на столе лежал засохший букетик жасмина. Раз жасмин, тут была девушка. Может, влюбленные?

Немного прибравшись, девушка разожгла огонь и вышла, чтобы позвать Ойвин. Смеркалось, девочке нечего было прыгать по скалам в темноте.

Небо стало еще недружелюбнее, наверное, ночью пойдет дождь.

На полпути к морю Стелла встретила Ойвин: она несла несколько крупных рыб. Они распотрошили их, поджарили и поужинали.

Заперев дверь и устроив постели из верхней одежды и валявшейся в углу соломы, девушки заснули.

Стелла сама не знала, что ее разбудило. Она проснулась, села, попила воды, попыталась снова заснуть, но что-то упорно твердило ей: «Уходи отсюда, немедленно!».

Повинуясь трубившему в голове дурному предчувствию, девушка растолкала Ойвин.

— Что случилось? — Девочка терла кулачками глаза — две узкие щелочки с бессмысленным взглядом.

— Предчувствие. Понимаешь, оно меня никогда не подводит. — Как объяснить ей, что ее беспокоит, если она сама не понимает, что это?

— И что говорит Вам предчувствие?

— Что нам нужно уйти. Вставай!

Ойвин покорно собрала свои скудные пожитки и вслед за Стеллой смело шагнула навстречу холодной осенней ночи.

Они успели доехать до ближайшего изгиба береговой линии, когда небо осветили языки пламени: горело их ночное пристанище. Принцесса в очередной раз сказала спасибо своему шестому чувству.

А ведь она могла ничего не обратить внимания на это нараставшее чувство тревоги, списав его на навалившееся напряжение последних дней, — и они остались бы там, в этой огненной ловушке.

Как завороженная, принцесса наблюдала за пляшущими языками пламени, а потом заметила возле хижины две фигуры. Огненный факел пылал, а они стояли и смотрели, два темных силуэта, выхваченные из мрака ночи.

Когда занялась крыша, наблюдатели отошли в сторону, спасаясь от пылающих светлячков искр, и ветер донес до Стеллы слова одного из них, женщины:

— Шре вред дарб. Тарре сапферас чре хазес ласиир: шор вер сиир — бренке шори миеф.

— Сале, хостес.

Женщина — это Вильэнара, разбуди принцессу среди ночи — она узнает этот голос.

Но кто же мужчина? Голос, вроде, тоже знакомый. Порывшись в памяти, девушка соотнесла звук с именем — Уфин.

Колдунья, пресловутая Королева Тьмы, которой пророчат подлунный мир, ее приспешник, да, раненый, но, как известно, раненый зверь обретает новые силы, — и девушка с маленькой девочкой.

Была бы она одна, страх не так сдавливал железной рукой ее горло, мысли не вертелись в беличьем колесе головы, но она несла ответственность за Ойвин, она не могла рисковать, да и ночь не была ее территорией. Оставалось надеяться, что Вильэнара не почувствует их присутствия, что Ойвин не заговорит, а Шарар не залает.

Прижимая сонную девочку к себе, мысленно приказывая собаке молчать, Стелла неотрывно следила за колдуньей. Казалось бы — она так близко, уверена, что Стелла мертва — чем не шанс? Но девушка научилась сдерживаться, поняла, что иногда лучше затаиться и не вступать в открытый конфликт.

Они уверены, что она мертва? Чудесно, пусть так и думают, прекратят ее искать, позволят перестать прятаться днем.

Когда вместе с фейерверком искр обрушилась крыша, колдунья уехала, а Уфин остался. Ждал, пока хижина догорит.