ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Томас внезапно проснулся от глубокого сна. Несмотря на холод, стоявший в комнате, по всему его телу струился пот. Он готов был поклясться, что его разбудил громкий звук. Однако, взглянув на спящего священника, Томас увидел, что Ансельм храпит вовсю, а его дыхание наполняет комнату смрадом подобно миазмам, источаемым мертвым валлийским драконом. Возможно, этот громкий звук раздался во сне.

— Избавлюсь ли я когда-нибудь от этих кошмаров? — беззвучно, одними губами спросил он, потирая пальцами лоб.

Будь он сейчас в Тиндале, можно было бы прогуляться по монастырю, успокоить бешено колотящееся сердце и ноющую голову. Сейчас же, стоит коснуться ногой пола, как Ансельм немедленно проснется. Но даже если представить себе, что удастся ускользнуть, то и в часовне не было места для безмятежных мыслей, стоило вспомнить скорченную в муках фигуру на кресте. Наверное, в замке, возведенном для войны и крови, нигде не могло быть спокойного уголка. Томас покачал головой, удивляясь собственным мыслям. Неужели он превращается в безжизненного монаха?

И тут пронзительно закричала женщина.

Томас мгновенно вскочил на ноги. Теперь он не сомневался, что крик был на самом деле, а не в его разгоряченном воображении. Оставив без ответа сонное бормотание вонючего священника, он кинулся к двери. Когда Томас выбежал в коридор, другие уже толпились там, торопясь на крик.

Прямо перед ним спешил барон Адам, полностью одетый, с мечом в руке.

Появившись из покоев Ричарда, к нему присоединилась настоятельница Элинор и сестра Анна, не отстававшая от нее ни на шаг.

Дверь в комнату леди Юлианы распахнулась в тот самый миг, когда Томас посмотрел на нее. В коридор выглянула Юлиана. Хотя ее глаза были широко раскрыты в немом вопросе, она лишь замерла на пороге и не бросилась вместе со всеми.

Впереди, в полумраке, Томас сумел различить несколько растрепанных, заспанных слуг, поднимавшихся по лестнице.

— Господи, нет! — воскликнула настоятельница, резко останавливаясь вслед за своим отцом. В ее голосе слышался ужас. Одной рукой она схватилась за отца, ища поддержки, другой зажала рот.

С не меньшим ужасом Томас воззрился через плечо барона, точно так же не желая верить в то, что открылось его глазам.

У двери в свою спальню застыла леди Исабель, плотно закутавшись в меховое одеяло. Лицо ее было белым, словно у мертвеца.

На каменном полу перед ней в луже темной крови распростерлось тело Генри, наследника Лейвенхэма. На коленях возле тела, сжимая блестящий кинжал, стоял Роберт Вайнторп.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Адам и Джеффри стояли друг против друга в парадном зале, в паре футов от пылающего камина. Годы дружбы, окрепшей сперва в детских играх, потом на войне, а позднее скрепленной общностью взглядов и интересов, боролись теперь с болью и злобой, порожденными поступками и судьбой их сыновей.

Элинор и сестра Анна сидели на стульях за главным столом и смотрели, как бегают глаза мужчин под полуприкрытыми веками, как губы их едва заметно шевелятся, с трудом подбирая слова, которые они могли бы сказать друг другу. Элинор страстно хотелось прервать молчание и успокоить одновременно отца и сэра Джеффри, но она удерживала себя. Воспитание приучило их презирать то слабое утешение, которое могла предложить женщина, поэтому каждому ничего не оставалось, как решать самому, положив на чашу весов многолетнюю дружбу против горя и взаимных упреков. Каждый из них сам должен был взвесить и решить, как расположатся чаши, если сын одного из них убил сына другого. Конечно, как сестра Роберта и друг Генри настоятельница не могла не разделять их чувств, но она была женщиной, а женщинам позволено прилюдно плакать и искать утешения в дружеских объятиях. Мужчина же, рожденный для битв, может позволить себе слезы лишь перед лицом всемогущего Бога.

Словно прочтя мысли Элинор и поняв, что творится у нее в душе, Анна наклонилась и ласково дотронулась до ее руки.

Адам кашлянул и упер взгляд в пол.

Джеффри тоже прочистил горло и отвернулся. Голосом, осипшим от невыплаканных слез он наконец прошептал:

— Не могу поверить, что Роберт убил моего сына. — В его тоне не было и намека на осуждение. — Но у него в руках был кинжал, и кровь Генри испачкала его одежду и накидку. Как я могу сказать, что он невиновен?

Увидев, что его друг уже открыл рот, чтобы продолжить, Адам покачал головой:

— Не надо, Джеффри. Не говори ничего. Ты великодушен и не хочешь выносить приговор моему сыну, но как мужчина он должен отвечать за свои дела. Любой из моих сыновей обязан нести ответственность за свои поступки, как хорошие, так и дурные. Я пошлю за шерифом.

— Отец, сказал Роберт что-нибудь в свое оправдание? — тихо спросила Элинор.

Двое мужчин удивленно взглянули на нее, словно забыли о ее существовании. Адам выпрямился.

— Он утверждает, что невиновен.

— Тогда, возможно, он и вправду невиновен. — Элинор помолчала в нерешительности. — Лично я никогда не слышала, чтобы он лгал. Из нас всех, — она еле заметно улыбнулась отцу, — именно он прежде всего унаследовал вашу прямоту.

Даже в неверном свете камина Элинор увидела, как лицо ее отца побледнело под натиском противоречивых чувств. Отеческая любовь явно боролась с любовью к справедливости.

— Ему дадут возможность высказаться, — его голос вдруг сел. Довольно долго барон смотрел в огонь и только потом договорил: — Суд нашего короля справедлив.

— В этом не может быть сомнений, — сказала Элинор и добавила, показав на плотно закрытые ставни: — Но уже идет сильный снег, и я боюсь, что даже сейчас по дороге не проехать. Ни один слуга, посланный вами, не доберется до шерифа, пока не кончится снегопад. Поэтому правосудия в его лице нам придется подождать.

Адам сердито посмотрел на нее.

— Значит, у моего сына будет время в одиночестве поразмыслить о своих грехах.

— Если мне позволено говорить прямо, я хотела бы предложить, чтобы мы пока узнали побольше о том, кто на самом деле совершил это преступление, дав знающему человеку осмотреть тело Генри. У сестры Анны есть немалый опыт…

— У монахини? — в голосе сэра Джеффри звучало неприкрытое презрение.

— Она первый помощник врача в Тиндале, и ее репутация…

— Я уже слышал эти сказки, леди Элинор. Не сомневаюсь, что касается больных детей и рожениц, тут она творит чудеса и достойна всяческих похвал. Но мой сын не был ни тем, ни другим.

Вчера за обедом вы говорили о нем несколько иначе, подумала Элинор, чувствуя, как кровь бросилась в лицо от того пренебрежения, с каким этот человек отверг помощь Анны.

— Милорд, она научилась медицине у своего отца, и ее искусство…

Лицо сэра Джеффри тоже налилось краской.

— По мне, миледи, будь она хоть святая. Она — женщина, а значит, по определению хрупкое создание, лишенное способности логически мыслить. Будучи таковой, она точно так же лишена возможности анализировать то, что видит, равно как и храбрости глядеть на изуродованное тело…

Тут он всхлипнул, отвернулся и закрыл лицо рукой.

— Да, безусловно…

— Хватит, Элинор! — грубо оборвал ее отец. — Вайнторп-Касл не Тиндал. Ты здесь не командуешь. Познания сестры Анны могут быть сколь угодно глубоки, и она оказала этому дому поистине неоценимую услугу, — он отвесил в сторону монахини поклон, — но сэр Джеффри не желает, чтобы она осматривала тело его сына. Это означает, что она не должна этого делать.

Пытаясь усмирить проснувшуюся в душе бессильную ярость, Элинор обернулась к сестре Анне. Хотя та сидела, низко опустив голову, но сумела искоса бросить взгляд на настоятельницу и подмигнуть ей. Элинор позавидовала ее таланту сохранять спокойствие и чувство юмора в подобных ситуациях.

— Вы правы, милорды, — наконец сказала она, удивляя саму себя выдержкой, — я забылась и должна просить прощения.

Однако про себя решила с угрюмой непреклонностью: если вам не нравится сестра Анна, будете иметь дело с кое-кем другим, кого я вам выберу.