И все же у Половцева был один шанс из ста. Странно, но ватные от волнения ноги его работали на редкость слаженно, словно это не толстяк-литератор бежал под уклон, а какой-то сорванец, вообразивший себя Тарзаном. Однако и это не спасло бы Половцева, если бы не колонна военных грузовиков, едущих на большой скорости с небольшим интервалом между машинами…

Никто из преследователей не решался броситься между грузовиками (действительно, этот придурковатый литератор не стоил их жизней!). Они лишь с нетерпением ждали, когда колонна пройдет. Грузовики подарили Половцеву секунд пятнадцать-двадцать. Но в запасе у литератора было еще знание леса, его тропинок и оврагов…

Ему нужно было только дотянуть до первого холма: там находилось несколько воронок и небольших канав, поросших по краям черничником и мелким кустарником. В этих канавах можно было затаиться.

Когда Половцев уже достиг холма, он услышал сзади треск ломающихся сучьев и крики: «друзья» бежали по склону, выкрикивая в адрес беглеца что-то совсем нецензурное.

Предприняв отчаянный рывок, он постарался скрыться из поля зрения преследователей, взяв резко вправо. Где-то здесь была одна из воронок, по форме и размерам напоминавшая могилу, которую маскировал густой черничник и которая была скрыта от глаз, как волчья яма. Половцев никогда не знал точно, где именно она должна находиться. Но в этот раз ноги несли его прямо к этой «могиле», словно кто-то толкал его вперед…

Не добегая до нее нескольких шагов, литератор, как заправский разведчик, который всегда успевает в самый последний момент и ничего не боится, рыбкой нырнул в черничник, стелющийся по склону сплошным темно-зеленым покровом.

Ощутив, что он проваливается сквозь жесткие кусты в пустоту, Половцев радостно подумал о том, что, возможно, теперь преследователи не найдут его. Они обязательно побегут дальше, к небольшому оврагу. Но думал он так только мгновение. Волна густого хвойного настоя вперемешку с острой болью внезапно хлынула в мозг прозаику, и он тут же ощутил лицом сырой песок и твердые, словно железо, хрящеватые корни сосен.

Из глаз его брызнули звезды, и он потерял сознание…

— Ну где он? — пытаясь выдержать спокойный тон, спросил майор вернувшихся лейтенанта и Пивня. Борис Борисович возлежал на диване, на котором еще недавно отлеживался избитый Половцев. — Что дышите, как псы гончие? Укатал вас литератор?

— Литератор? — переспросил Богдан.

— Да уж, этот дядя — прозаик. Надо бы знать: муж нашей Елены Максимовны пописывает что-то в журналы.

— Ах да, верно, бумагомаратель…

— Так где «бумагомаратель»? Вы его часом не…?

— Пропал, как сквозь землю провалился. Весь лес обыскали, — сказал лейтенант, разводя руками.

— Да, вот тебе и «живец»! А ты, Богдаша, говорил, что он — тюфяк, увалень. А увалень ноги от вас, спортсменов, сделал.

— Может, он залег где в валежник, а потом уполз, как крыса! — мрачно сказал Богдаша, кусая свои обвислые ярко-рыжие усы.

— Ну уж и крыса, скажешь тоже. Он, брат, как всякий человек, жить хочет. И не столько жить, сколько выжить. Увидел ваши рожи и деру дал… Ладно, вынырнет где-нибудь поблизости. Главное сейчас мальчишка. Уверен, что он где-то рядом. Богдан, давайте в лес. Валя, опиши мальчишку Богдану. А я здесь полежу, что-то ломает меня…

Половцев открыл глаза: ничего не было видно. «Где я? — подумал он. — Это ночь или я уже умер?»

Охая и по-стариковски тяжело вздыхая, боясь потревожить свое многострадальное лицо, которое у него набрякло в нижней части и стало подобно горячей пуховой подушке, прозаик высунул голову из «могилы» и огляделся по сторонам.

Вокруг никого не было. По положению солнца над соснами он определил, что еще около четырех часов дня.

Половцев никак не мог вспомнить, что ему снилось. Каждый свой шаг до этого приземления в «могиле» лицом в песок и корни он уже восстановил: он помнил даже кислый привкус во рту от жестких и тупых ударов одного из «друзей» Но что тогда он никак не мог вспомнить?…

А то, чего с ним не было! То, что действительно произошло с ним, но только не здесь под васкеловским небом и соснами, не в этом трехмерном и потому уже ограниченном пространстве. Это произошло с ним ТАМ. ТАМ с ним опять говорил человек, от лица, головы которого исходил нестерпимо яркий свет.

Вот и сейчас Половцев отчетливо чувствовал чье-то присутствие за спиной. Он резко обернулся. Никого. И в то же время кто-то был здесь, определенно был…

Вдруг он подумал о сыне и понял, что то главное, о чем сейчас вспоминал, касается Андрея. Он еще сможет застать мальчика у дота, если, конечно, очень поспешит.

Пригибаясь к земле, Половцев побежал к шоссе, чтобы лересечь его метрах в трехстах от дачи и дальше двинуться к доту. Но внезапно литератора озарило: у пионерского лагеря, расположенного на берегу озера в полукилометре от дачи, есть небольшая понтонная пристань, к которой привязаны лодки. На лодке он бы мог гораздо быстрее добраться до того места, где его ждал Андрей.

Половцев развернулся и бросился к лагерю. Что-то (или, может быть, действительно кто-то?) вставшее над его разумом и волей, властно и неудержимо гнало его к пристани.

Он не знал, что будет дальше, но в то же время ему было легко: он подчинялся голосу свыше…

Андрей подкрался к даче со стороны озера. Он стоял теперь в топком месте болотистой низины, почти лишенной солнечного света. Стоял, не чувствуя, как прохладная жижа проникает в кроссовки. Высокие сосны, черные ели и березы с мшистыми стволами образовали в высоте подобие шатра, сквозь который никак не могли пробиться солнечные лучи.

Мальчик смотрел на крышу дачи, вернее, на ее верхний этаж, и все не решался подняться по земляным ступеням к забору. Вдруг там, во дворе, сейчас эти ужасные люди, которые избили отца? Тогда они и его схватят. Схватят, и никто уже не сможет рассказать всю правду…

Наконец Андрей решился: спрятав шапочку в сумку, он добежал сначала до уборной — уже лет десять непоправимо падающей в болото, словно Пизанская башня, потом поднялся к рубленой бане, прилепившейся к забору с внешней стороны.

Прижавшись спиной к срубу, он быстро огляделся по сторонам. Никого. Тогда, приблизившись к краю бани, Андрей осторожно выглянул. Двор был пуст. В доме царила тишина — не было слышно ни звука: не скрипели половые доски, не гремела посуда.

«А, может быть, эти люди пошутили, может быть, они хотели что-то спросить у меня, а когда мы с отцом побежали от них, машинально бросились в погоню, совсем как собаки, которых хозяева спустили с поводка?»

Раздвинув две доски в изгороди, Андрей пролез во двор и решительно двинулся к дому.

У крыльца он остановился.

«Если отец теперь дома, он наверняка лежит на своем диване!» — подумал он и подкрался к окну. Шторы были задернуты, но в небольшую щель мальчик сумел разглядеть человека, лежащего на диване спиной к окну и накрытого клетчатым одеялом. Сердце мальчика радостно запрыгало где-то у горла, и он, перепрыгивая сразу через две ступени, вбежал на крыльцо и шумно ворвался в дом.

— Папа! — крикнул он на пороге комнаты и замер. На него смотрел улыбающийся и совершенно незнакомый ему человек крепкого сложения с правильными и тонкими чертами лица. Человек лукаво улыбался и как бы подбадривал ворвавшегося в комнату мальчика.

— А вот и Андрей, — ласково сказал мужчина, медленно усаживаясь на диване и при этом не снимая с себя одеяло. — Видишь, приболел твой гость немного. Кости, понимаешь, ломит.

— Кто вы? Где мой отец?

— Твой папа убежал куда-то. Наверное, тебя искать. Такой чудак: выпрыгнул из окна и помчался в лес. Ну не смотри на меня так, парень! Тебе не нравится, что я взял твое одеяло? Извини, болею. Ты думаешь, наверное, что я здесь делаю, да?