Ну и намучился Сапелкин с тем шмотьем! Правление выделило ему трех помощников. Мужики оказались пронырливыми. Любителя женской галантереи нашли на другом конце России, аж на Чукотке. Правда, предлагаемый в обмен товар тоже был «специфичным». За исподнее бельишко полярные бизнесмены предлагали звено американских бомбардировщиков типа «Стэлс», которые в свое время отличились в боях под небом Ирака. Хорошо еще, что самолеты были в разобранном виде: колхоз их завозить не стал, а просто по Интернету (заочно) обменяли на бумажники и косметички из рыбьей кожи, которые вырабатывают по соседству, в областном центре.

Казалось, конца не будет бартерной цепочке. Был и такой вариант. Туристическая фирма предложила мухоудеровцам пакет (в полторы тысячи штук) двухнедельных путевок на Канарские острова с заездом в Монте-Карло. В таком разе из поля зрения местной администрации исчезала значительная часть трудоспособного населения. Оно же могло не только задержаться, но и не возвратиться. Скандал на всю область. А главное – кто бы налоги платил в государственную казну.

Наконец свершилось. Дистрибьютер Дурнев (разговор велся по сотовому телефону) предложил за шальные путевки партию сахарного песку. Председатель правления дрогнувшим голосом сказал, чтобы Сапелкин даже не торговался.

И вот оно, новое чудо! После долгого кружения по планете в Мухоудеровку вернулся тот же самый товар, с которым незадачливые колхозники вышли было на мировой рынок. Образовалась, правда, маленькая недостача. В партии не хватало четырех или пяти мешков. Но то была такая мелочь, в сравнении с тем, чем вообще рисковали. Сахар с ходу оприходовали и через день, к общей радости, раздали на трудодни. А уж конкретным продуктом всяк распорядился по собственному усмотрению. Если честно, в основном перегнали на самогон. И дело с концом.

Пока на поляне мы праздно разглагольствовали, Попов колдовал над кашей. Наконец громогласно объявил:

– Прошу работников к столу.

На широко разостланном брезенте места хватило всем. Получился прямо-таки царский стол. Каждый выложил прихваченный из дому паужинок. Но каша. Ничего другого к ней и не требовалось. Сытое, духмяное варево мы запивали игристым вином домашнего приготовления. И за сердце брало, и в нос шибало. После третьей миски все разомлели. Напряжение спало. От души отлегло. Дружественно разговаривали о том, о сем. Загадывали о новой работе.

Всех заинтриговала брошенная учетчиком Ярцевым реплика:

– В Новой Зеландии стригали гипнотезерству обучены. С той овцой они чего только не творят. Ее и не вяжут. Сама, стерва, подставляет под руки любую часть тела.

В разговор встрял Попов:

– Ты, Колюня, сказки-то не рассказывай. Лучше просвети, сколько денег нам за эту работенку причитается?

Учетчик вынул из-за пазухи мятую-перемятую тетрадь. В уме что-то считал, пересчитывал. И при общем напряженном молчании выдал такую информацию. Старшему стригалю бухгалтерия должна начислить 106 рублей с копейками, а подручным по 61 рублю. И тоже с копейками.

– Да за эти три дня я одежки-обувки истрепал больше, чем грошей заробил, – проворчал старшой Колядин.

Мой кореш Толя Безбородых поднял руку и вопросец обронил:

– А за деньгами-то когда приходить?

Ярцев скорчил уморительную козью рожу:

– А Чубай его знает!

Попов подвел итог:

– Пошли мы с вами, братцы, по шерсть, да сами возвращаемся стриженными.

В сей момент из-за угла кошары вышел Инициатор. Раздалось требовательное блеянье. Колядин понял намек. Взял с миски горбушку и протянул козлу. То был его законный гонорар. Плата за услугу.

СЕМЕЙНАЯ ТАЙНА

Пять лет или около того не был я в Стрелецком. Новостей накопился ворох. Поразило больше всего то, что друг закадычный Егор превозмог свой горький недуг. Проще говоря, пить бросил.

– И безо всякой терапии, – многозначительно изрекла моя тетушка Екатерина Ильинична. Дав тем самым понять, что применили некие особые, чуть ли не колдовские средства.

С незапамятных пор Егор Степанович стоял у руля тракторной бригады. Ни у кого и мысли не возникало насчет обновления руководства. Мнение такое бытовало: «Люди Попова» трудные, не всяк с ними совладает. Потому и планы против остальных доводили бригаде малость облегченные. Давали некую фору на бесшабашинку.

В дела вмешался трагический случай. В разгар уборочной на виду у всех погиб безотказный работник, Иван Стопичев. Следом за комбайном тюковал он пресс-подборщиком солому. Что-то в двигателе показалось ему неладным. Полез в нутро, мотор же впопыхах не выключил. Одно неосторожное движение. Случилось непоправимое. Люди кинулись на душераздирающий крик, но тюковальный агрегат успел сработать. Прямо в руки прибежавшим было выброшено спрессованное и перевитое проволокой сочащееся кровью тело.

Когда Попов услышал о беде, лишился дара речи. Они с Иваном дружки были еще со времен МТС. На одном тракторе робили. И вот какой удар судьбы.

Авторитетная комиссия долго копалась. И пришла к выводу: в бригаде пренебрегали правилами техники безопасности. Тут царила атмосфера ложной отваги и бесшабашного товарищества. Много было гонора, хвастовства, не хватало порядка и организованности. Акт составляли доки. Доказывать обратное было бы бесполезно. Да и формулировки соответствовали действительности, без прикрас.

Бригадир кровавое происшествие принял близко к сердцу и сильно занемог. По выздоровлении же, из больницы домой не заходя, направился прямиком к председателю колхоза: заявил об отставке. На склоне лет отдал служебный портфель. Сам сел на трактор.

После трагедии в душе Попова что-то надломилось. И он не нашел иного способа успокоения, кроме как с помощью спиртного. Выпивки чуть ли не каждый день, порой до бесчувствия. Всех местных алкашей превзошел. Пробовали беднягу увещевать, наказывали штрафами, мурыжили в районном вытрезвителем. Кару и хулу принимал безропотно, а в образе жизни ничего не менял. В конце концов на Попова махнули рукой. К тому времени пьянство у нас стало не только общественно презренным, но и обрело признаки государственной поддержки. Со всеми вытекающими последствиями.

То, что произошло со страной и с нами за последние 10–15 лет, умные люди когда-нибудь досконально разберутся и вынесут объективный вердикт. Долго ль ждать придется? Трудно пока сказать. Но работа идет. И не только в академических верхах, а и в тихих закоулках великого нашего Отечества. Оказалось, что и село Стрелецкое имеет собственного расследователя-любителя.

Михаила Ефимовича (по-уличному Жук) в летописцы никто официально не назначал, не уполномочивал. Это личное хобби. Человек он въедливый и дотошный. До выхода на пенсию работал учетчиком в тракторной бригаде: фиксировал, регистрировал, контролировал, подводил итоги. Промашек, поблажек никому, в том числе и себе самому, не позволял. В цифири его никто с роду не сомневался и не перепроверял. Верили. На общем собрании как-то главбух Григорий Васильевич обронил: «Каждый документ, прошедший через руки товарища Жукова, – зеркальное отражение наших успехов и недостатков». На сей комплимент зал ответил бурными аплодисментами.

Есть старая поговорка: «Мужик сер, но черт его ум не съел». Да и не сер мужик-то! Даже нынче, в годину смуты и разврата, не утратил природного благоразумия. Думает о происшедшем, осмысляет случившееся в разной ипостаси. Приятно было узнать, что и стрелецкий Жук время не теряет. По его словам, пока накапливает факты.

Сидя в садочке, под вековой грушей, мы рассуждали с ним о пьянстве, как явлении русской жизни. Словно попугай-репортеришко повторил я гуляющее по умам разжиревшей на подачках элитной интеллигенции мнение: русскому мужику (и бабе тож) никак нельзя без спиртного. Опять же проник сей порок в наши души не в одночасье: он у нас исстари, со времен Гостомысла. Сей князь якобы во хмелю изрек ставшие крылатыми слова: «Питие на Руси есть веселие». Отсюда и еледует сентенция: пьянство – никакой не порок, а натуральный образ жизни восточных славян.