– Не мужское дело копейки считать, а приходится, – на невеселой ноте оборвалась наша беседа у модернизированного станка.

По пути в редакцию я соображал, как бы лучше распорядиться собранным материалом. Как вдруг до ушей долетело:

– Ой, там что-то новенькое!

У общественного центра, именуемого теперь «Профсоюзный уголок», табунилась пестрая толпа. Оказалось, что отдел соцстраха вывесил на общее обозрение списки здравниц, пансионатов, туристических маршрутов во все концы планеты. Путевки, сказано, со скидками. Глаза разбегаются. Но цены, брат, кусаются.

На отшибе, возле мраморной балюстрады, стояли двое, в промасленных спецовках. Который помоложе явно ерничал:

– Куда же, Вася, нынче мы с тобой махнем?

Сосед картинно чешет затылок:

– Мне так без разницы. – Озорно подмигнув, продолжал: – Вот только с бабками трудновато. Верней, без них.

Молодой не унимался:

– Путевки, Вася, стоят полцены. Отдай триста баксов – и ты в Анталии. Когда такое было?

Старшой лезет в карман за куревом. Курить не торопится. Да здесь и нельзя.

– Понимаешь, Толян, какое дело, – проговорил он, хмуря тонкую бровь. – Зарок я дал. Пока эти турки не отменят смертный приговор Абдулле Оджалану, я на ихние курорты тратиться не буду. В крайнем случае, на Селигер поеду. Там тетка в деревне живет. Водичка в их речке до дна прозрачная, налимы водятся. Есть, для твоего сведения, еще и царская рыбка корюшка. Так что берег турецкий мне теперь не нужен. Вообще, на ихний ширпотреб ни копейки не потрачу. Принцип на принцип!

Вот так-то. Знайте наших!

НА РАЗДАЧЕ

После долгого перерыва распахнула двери столовая № 5. Просторно. Чисто. Художественно. Зал сияет от множества зеркал. Свои же дизайнеры обновили настенные панно. Изображен среднерусский пейзаж. Так и тянет поваляться на травке под кудрявыми березами. А сверху небо в разводах. Все глядел бы да глядел.

Смущает непривычное для общепитовского заведения безлюдье, тишина. В час «пик» полно незанятых мест. А прежде тут кипели страсти на манер известной картины Сурикова «Взятие снежного городка».

Передо мной двое парней – и вся очередь.

Один брал все, что под руки попадало. Другой вел себя странно. Раздаточную линию прошел с пустым подносом, то и дело пересчитывая зажатую в кулаке мелочь. Подле вторых блюд притормозил, задумался. Вдруг оставил поднос, метнулся назад, к меню. Сверившись с ценами, крикнул:

– Таня, мне четыре!

Раздатчица уточнила:

– Чего четыре?

– Аааа гречки. Четыре порции.

– К гарниру-то чего?

– Подливы. Да побольше.

У короба с хлебом задержался. Взял было один кусок. Поколебавшись, прихватил еще две горбушки.

Кассирша назвала сумму: четыре рубля и семь копеек. Парень разжал мокрый кулак, ухарски выложил на круглую жестянку всю наличность. Копейка в копейку.

Как в очереди двигались, так и за стол сели одной компанией. До меня долетали обрывки разговора.

– Ты на мели, что ли?

– Да нет экономлю.

– Купить что-то задумал?

– Вроде того.

– Вещь дорогую, крупную?

Замялся мой сосед.

– Такое дело. На матч «Спартака» собираюсь. Семь червонцев дерут за билет, гады.

Покончив с трапезой, едоки дружно поднялись и направились к выходу. После футбольного болельщика тарелку и мыть не надо было. Она сияла от чистоты.

КОТЕНОЧЕК

Жара несносная. В цехах нечем дышать. На дворе, под старым вязом сидят разомлевшие работницы. До конца обеденного перерыва еще четверть часа с «хвостиком». Женщины дорожат каждой минуткой. Ловят кайф, сидя в тени, на ветерке.

Полтора десятка душ молчащих женщин – случай уникальный. О заводских проблемах уже говорено-переговорено, языки онемели. А на личное, видать, и сил не осталось. Да и не время.

– Ой, девчонки, что со мной вчера приключилось, – вспомнила обидное упаковщица Катюха.

Никто головы не поднял. Знали, коль она свою музыку заведет, не то, что «огрызка» от перерыва не хватит, а и целой смены. Проблем у нее тыща. На руках ведь двое сорванцов (от разных мужиков) и еще дочь нашлась уже в законном браке. Сам же из лимитчиков, год без работы. На бирже, правда, зарегистрирован. Пособие получает. Но те деньги – кошкины слезы, которые до дома не доходят, по пути пропиваются. Такая вот у Катюхи житуха. Однако не выразить сочувствия подруге тоже нельзя.

– Что еще стряслось? – отозвалась сердобольная Пелагея Ивановна, в прошлом профсоюзная активистка с большим стажем.

Вся лавочка навострила уши.

– В автобусе оштрафовали. Как злостную неплательщицу.

– Уплотила? – вякнула Вера, жительница Подмосковья.

– А то! Два бугая навалились: «Гони десятку, не то сдадим в отделение». Отдала: «Подавитесь!» В кошельке два рубля осталось до получки.

Кто-то глубоко вздохнул, кто-то просто дух перевел.

– Как же ты теперь? – еле разжала губы молчунья Галя.

– Буду бутылки из-под пива собирать.

– Ты что, совсем?

Катюха сорвалась и затараторила, словно из пулемета.

– От жизни вы отстали. Теперь это бизнес называется. Сосед наш по площадке – настоящий ученый, доцент называется. И то не брезгует. Признался, что на стекле зарабатывает поболее, чем у себя на кафедре.

Компания ожила, задвигалась. Работницы принялись приводить себя в порядок. Появились зеркальца, помада.

– В профком завтра наведаюсь, – важничая, обронила Пелагея Ивановна. – Доложу об инциденте.

– А я слыхала, другие предприятия своим людям проезд оплачивают, – молвила Галя, из новеньких.

– Рано вопрос заострять, – начальственно изрекла профсоюзница. – Давно ль стали зарплату в срок получать? Погодим еще маленько, а там и объявим декларацию.

Тут как раз и время обеденное истекло.

– Ой, девчонки, поглядите, кто пришел! – заверещала смазливая Аленка. – Какой маленький, пушистенький.

Извиваясь, припадая животиком к асфальту, крался крохотуля-котик. Он изображал охотника. Впереди себя катил стальной шарик, напоминающий серенького мышонка.

От малейших прикосновений шарик метался из стороны в сторону. Котик при этом ярился, утробно урчал. Вдруг, дугою выгнув спину, взмыл в воздух. И уже сверху набросился на воображаемый объект охоты.

– Какой он ловкий да умненький.

– Прямо артист.

– А ведь он заводской, нашенский. Пойду молочка ему вынесу, – сказала Катерина. И как ни в чем ни бывало побежала в подсобку.

За ней и остальные потянулись, оживленно судача на ходу.

У ХЛЕБНОГО ЛОТКА

Женщинам не откажешь в проницательности. Наш брат, мужик, иной раз в упор глядит, но ровным счетом ничего не видит. А женщины вроде бы и не смотрят, однако видят насквозь. Правда, впечатления не торопятся высказывать, накапливают факты. На сей раз эмоции взяли верх.

– Таня, – обратилась к лотошнице, торгующей хлебоизделиями, работница в белом халате.

Та и бровью не повела.

– Что я хочу сказать, Таня, после налога с продаж булочка «Московская» не только подорожала, а и полегчала в весе.

– Еще чего!

Неспеша достала накладную. Нашла нужную строку:

– Как весила 95 граммов, столько же и сейчас.

– Это на бумаге, – не отступала покупательница. – Вот мы на своих аптечных в лаборатории взвесили. В каждой всего восемьдесят граммов.

Очередь загомонила. Обсуждали уже не только данный случай воровства, а весь нынешний рынок как таковой.

– Нынешняя власть слишком много воли дала торгошам. Вот они сообща и творят, что хотят.

– Помните, эта самая булочка прежде стоила всего 24 копейки. И было в ней ровнехонько двести граммов.

– Бывало, съешь ее, полдня ходишь сытый.

– От нее ванильный дух шел.

– Корочка от масла лоснилась.

– Что было, то быльем поросло.

Говорили двое или трое. Остальные слушали да слюнки глотали. Торговля застопорилась. Лотошница тоже включилась в общий разговор.