– Как же профком пережил фиаско?

Сычев расхохотался навзрыд:

– С них – как с гуся вода. Сделали вид, будто ничего особенного не произошло.

Кузнец не за славой гонится: ратует за социальную справедливость. Ведь он не только исправный налогоплательщик, а и совладелец – акционер! – самого крупного в Европе предприятия по производству подшипников. Спрос на этот товар никогда не падает. Как и на хлеб насущный. Они всегда в цене. Потому поразительно, что такой завод работает в убыток. Это же уметь надо.

В конце я спросил Сергея Евгеньевича:

– Сколько времени отняла у тебя судебная тяжба?

Ответил без заминки:

– Если округленно – около тридцати рабочих смен.

– А если перевести на кузнечные поковки?

– Страшно подумать, – ответил после паузы, видимо, произведя в уме сложные подсчеты.

Сам собой напрашивался политический вывод. России не выбраться из пропасти, куда ее загнали умники-краснобаи, пока трудовой люд (хозяева-работники) не почувствуют под ногами твердой почвы, а за спиной – законные трудовые права.

Судебный очерк попытался я напечатать в заводской многотиражке. Но в день выхода газеты начальство вынуло материал уже из готовой полосы.

Чертыхнувшись, понес я свою работу в родную газету «Труд». Редактор отдела, почесав затылок, туманно изрек:

– Мы ушли напрочь от рабочей тематики. Профсоюзные страсти, старик, вызывают у читателя зевоту. Давай неси что-нибудь позабористей.

Уходя я сказал:

– Коллега, а ведь вы скурвились. Когда-нибудь придется же раскаиваться.

КОШКИ НА ДУШЕ СКРЕБУТ

Чудом сохранился на ГПЗ капитальный книжный фонд. Работает и читальный зал. Сюда многие хаживают не только ради газет, а чтобы обменяться новостями. Часто вижу здесь Сергея из инструментального. Любит в энциклопедиях копаться. Когда дружки в шутку спрашивают, до какого слова он уже дошел, отвечает как бы на полном серьезе: «Дошел до „абсурда“. Каламбур с подтекстом. Ведь названное слово, как известно, стоит на первой странице. Последнее время Сергей запоем читает многотомник Брокгауза и Ефрона.

Приохотился хаживать в читалку и термист Алексей Иванович. Человек он, как говорится, «с биографией». Когда-то, по служебной разнарядке, включили его в состав делегации Верховного Совета СССР аж в Японию. Не ради ритуального восхождения на Фудзияму и любования восточными диковинками. Согласно международной программы, рабочий с «Шарика» был приглашен на заседание Токийской комиссии межпарламентского союза. Редкий случай.

Обсуждение шло протокольно, чопорно, как и подобает на такого рода симпозиумах. Многие откровенно скучали, без утайки позевывали. Но вот на просцениум поднялся рослый, цветущий тяжелоатлет. Ему бы в руки штангу с «блинами» кило на триста, а у него под мышкой была зажата тонюсенькая папочка. Да и ту так и не удосужился раскрыть. С ходу, без бумажки повел оратор речь об уроках Второй мировой войны. И к 20-ти миллионам погибших причислил поименно своих родных и близких: отца родного, старших братьев, сестрицу, дядьев. Всего семнадцать душ.

«А с чего все то началось, помните? – адресовался термист с ГПЗ к присутствующим. И сам ответил: – С пропаганды насилия и расовой вражды». Зал замер, насторожился. К чему русский клонит? Чего хочет?

Алексей не стал интриговать публику. Сделав глубокий вдох, внес он в резолюцию конференции лично от себя поправку: о полном запрещении пропаганды войны во всех средствах массовой информации, по-теперешнему СМИ. Не всем формулировочка была по душе. Завопили как резаные инакомыслящие: «Запрещать ничего нельзя! Это противоречит принципам демократии!»

По простоте душевной, термист с Шарикоподшипниковской улицы кинул встречный вопрос: «Свобода печати – для кого? Для поджигателей войны. И об этом пекутся наследники жертв Хиросимы и Нагасаки». Дебаты на том сразу же кончились. Победу одержали воинственные пацифисты.

Такой вот имел место исторический эпизод, к которому, по воле судьбы, Алексей Иванович был причастен.

По русскому обычаю, где двое, жди третьего. Минут через пяток к компании подключился Семен Петрович. Тоже слесарь и тоже непростой – наладчик с сепараторного участка ЦКБ. Само по себе это о многом говорит, но не все. Семен Петрович входит в десятку лучших заводских рыболовов. Кроме того, известен как непревзойденный мастер по мормышкам. Вот уж точно им подходит словцо «клевые». У Петровича большая коллекция ювелирных поделок для подледного лова. В ней несколько сот уникальных образцов, на любые рыбьи капризы и прихоти.

Даже если в читалке все свои, все равно разговаривают вполголоса. В тот день обсуждали новости с Краснопресненской набережной, где состоялось торжественное открытие международного Автосалона и где ГПЗ был широко представлен. Многотысячный коллектив «Шарика» по праву входит в великое сообщество машиностроителей, со всеми вытекающими обязательствами перед обществом. Вслух об этом, понятно, не молвится, однако оное подразумевается.

– Привет рабочему классу! – обычное приветствие Петровича.

В ответ один кивнул, другой сделал жест ладонью. Слесарь грузно плюхнулся на стул, походя прихватив с соседнего стола заводскую многотиражку. С первой страницы бросился в глаза большой фоторепортаж с московского Автосалона.

– А я там был вчера, – сказал Петрович и для пущей убедительности хлопнул ладонью по газете.

– Ну и как, красиво?

– Блеск. Народища, как на Сорочинской ярмарке.

– Ярмарка и есть натуральная, – подключился к разговору Сергей-энциклопедист.

– Бегают, шушукаются, высматривают, заключают деловые, как это, контакты.

– Контракты, – поправил Сергей.

– Ну да, и контракты тоже.

– И какие же ты завязал контакты-контракты?

Петрович достал бумажник. Неспеша извлек голубенький квиток. Протянул небрежно Алексею Ивановичу.

– Вижу, визитная карточка иностранца.

– Мой знакомый, сеньор Пичардино. Из города Турина.

– И что из этого следует?

– Тут, братва, такая история, на целый роман.

И вполголоса рассказал повесть о большой любви. Современный вариант «Ромео и Джульетты».

Они встретились на стройплощадке будущего завода шарикоподшипников. Ромео, слесарь-монтажник, прибыл в Москву по найму из Италии. Бригадир маляров Ульяна жила неподалеку, в Марьиной Роще. Была пятисотницей, то есть выполняла сменные задания не меньше как на пятьсот процентов. К тому же красива была, словно ангел небесный.

Любовь оказалась взаимной и, к общей радости, увенчалась яркой комсомольской свадьбой. Можно сказать, полный «хеппи энд»! Счастливый финал для слащавого мюзикла. Однако жизнь замесила сюжетец еще тот.

Через полгода истек контракт Ромео. Домой же, в Верону, отправился он не один, со своей лучезарной Джульеттой. Так, на итальянский манер трансформировалось имя Ульяны. Ульяна – Уля – Джуля. Надо сказать, московской девчонке имя Джульетта подходило даже больше, чем первонареченное.

Но жизнь, сказал поэт, нелепа и капризна. В Европе разразилась великая война. Муссолини, за компанию с Гитлером, пошел походом на восток. С точки зрения Ромео, это было «безумное безумие». Потому с Джульеттой они решили: Ромео воевать с Россией не будет. Не дождавшись повестки о мобилизации, гордый веронец ушел в горы, к сербам, ибо ненавидел фашистов любого окраса. Почти два года пробыл в отряде Сопротивления. Домой возвратился в сорок четвертом, после того, как «дуче сдал дела». Спустя пять лет пришел из советского плена младший брат Тулио. Старшего, Лионелло, так и не дождались. Его кости тлеют в братской могиле на Тихом Дону под Лисками.

Ренато был любимым внучком Джульетты. В него сообща вложили большие деньги, выучили на инженера. Из парня вышел классный спец по автомобилям. И место нашлось подходящее, в конструкторском бюро фирмы «Фиат». Оправдал лучшие надежды родителей. Особенно бабушки, которая к тому времени овдовела. Душу россиянки год от года все сильней будоражило воспоминание о далекой Москве, о заводе шарикоподшипников, где чудесным образом зародилась ее любовь.