Бидзина Артмеладзе превратился за эти три года, пока Левана не было в Тбилиси, в чиновника. Особенно глаза у него были неприятные — холодные, невыразительные, стеклянные, такие к медвежьей шкуре приделывают. Весь он как-то подчеркнуто подтянут и застегнут на все пуговицы. Даже сегодня, в такую жару, на нем белоснежная рубашка и галстук. Работает он в Научно-исследовательском институте черной металлургии.

Леван смотрел на ребят — все очень изменились. Перемену, происшедшую с ними, можно было определить одним словом — они стали серьезней. Кроме Бидзины. В его манере держаться появилась не только самоуверенность, но даже развязность, чего прежде не было.

Когда Леван отказался от аспирантуры, место его занял Бидзина. Конкурировать с Хидашели Артмеладзе, человек средних способностей, был не в силах. Он это знал сам. Но когда Леван вместо аспирантуры отправился работать в Магнитогорск, Бидзина понял — его мечта может стать явью. Сейчас диссертация Артмеладзе уже была готова, до защиты остались считанные дни.

Леван всегда недолюбливал Бидзину. Но тот делал вид, что не замечает неприязни, и всячески старался затесаться в число друзей такого популярного среди студентов парня, каким был Леван. Сказать, что Леван любил остальных присутствующих здесь, тоже было трудно. Но он считался с ними, ценил их по достоинству. Больше других ему нравился Двалишвили. Внутренне он чувствовал, что Важа способнее его, Левана, только никогда не умеет эффектно проявить свои способности.

Хидашели быстро и легко сходился с людьми, был гораздо обаятельнее, эрудированнее, чем замкнутый Важа. Но Хидашели знал и то, что Важа в большей степени, чем он сам, обладает чутьем и смекалкой, необходимыми и ученому. Когда Леван говорил о каких-нибудь специально технических вопросах, он всегда смотрел в глаза Важе и говорил будто бы с ним одним. Но Двалишвили, несмотря на свои способности, никогда не был в числе отличных студентов.

— Знаешь, — сказал он однажды, когда Артмеладзе в очередной раз возмутился его тройкой, — по-моему, вполне достаточно было бы двухбалльной системы: удовлетворительно и неудовлетворительно. Удовлетворительно — если студент разбирается в предмете, понимает, что к чему. Ведь только потом, в деле, станет ясно, кто из нас чего стоит.

Как все талантливые люди, Важа был фанатичен во всем, что касалось его дела, его профессии. Леван много раз видел, как сияло его лицо, когда он решал какую-нибудь сложную задачу и находил интересное решение.

Важа Двалишвили был влюблен в металлургию и не мог даже представить, что можно работать в исследовательском институте.

Резо Кавтарадзе в представлении Левана тоже был стоящим парнем. С ним Хидашели учился еще в школе. Кавтарадзе был человеком дельным, принципиальным, умеющим отстаивать свое мнение, В спорах и в делах он всегда горячился. Но, пожалуй, только с ним Леван бывал откровенен по-настоящему, делился своими мыслями и чувствами. Правда, это случалось прежде. С каждым годом Леван становился все менее откровенным и разговорчивым.

А сейчас Хидашели поймал себя на мысли, что ему как-то неловко в присутствии Резо. Будто тот знал о нем больше, чем надо, и нечто такое, что могло скомпрометировать.

Нодар Эргадзе по своим способностям значительно уступал товарищам, хотя по призванию был настоящим инженером, завод считал своей стихией. Леван хорошо помнил, как познакомился с Нодаром. Тот только приехал из деревни и держался в институте робко. Однажды, когда ребята записывались в футбольную секцию, Нодар подошел к Левану, бывшему центром нападения в институтской команде, и тихо произнес:

— Можно, я буду твоим дублером?

Хидашели поглядел на парня сверху вниз. Он не любил, когда человек так легко признавал чужое превосходство, и отнесся к Нодару немного пренебрежительно, но вскоре ему пришлось изменить свое мнение об Эргадзе. Нодар оказался намного воинственнее и сильнее, чем предполагал Леван.

Хидашели еще раз окинул взглядом ребят. «Пожалуй, молодцы, что Бидзину захватили. Можно немного поразвлечься». И глаза его насмешливо заискрились.

Бидзина заметил это и с беспокойством спросил Левана:

— Какие у тебя планы? Придешь к нам в институт или в политехнический?

Этот вопрос интересовал, очевидно, всех, и друзья обернулись к Левану. Никто с уверенностью не мог сказать, чего Леван хочет, к чему стремится.

Маринэ тоже насторожилась. Леван ведь никогда серьезно с ней не разговаривал. Может быть, хоть сейчас она узнает, что же он собирается делать.

— Имей в виду, что в октябре у нас в аспирантуре будет вакантное место. Хочешь? Приходи сдавать к нам. — Бидзина был уверен, что из всех присутствующих только он один на правильном пути, и произносил все это самоуверенно.

Леван видел, что друзья с нетерпением ждут его ответа, но не торопился, отпил немного боржоми, потом фамильярно потрепал Бидзину по плечу и насмешливо сказал:

— К вам, — он особенно подчеркнул это «к вам», — в институт черной металлургии, я не собираюсь. Я считаю для себя неудобным то обстоятельство, что я там буду аспирантом, а ты кандидатом.

Леван рассмеялся.

— Понял? — Лицо его приняло серьезное выражение, и он повернулся к остальным: — Буду работать в Рустави. Кажется, у тебя в цехе начальник смены уходит? — Леван взглянул на Резо.

— Да, с пятнадцатого. — Резо не скрывал своего удивления.

— А может, не стоит сегодня говорить о делах? О делах в другой раз. Выпьем мы наконец или нет. Наливайте!

Леван встал и сам налил Маринэ шампанского. Приятели оживились. Нодар первым поднял бокал:

— Не думайте, что я хочу быть тамадой. Пусть, как всегда, тамадой будет Леван. А я хочу предложить только один тост: выпьем за приезд Левана, за то, что мы снова все вместе. Ты приехал позже других, тебя ждали дольше, и все мы, как видишь, особенно рады тебе. Будь здоров, и да сопутствует тебе удача!

Нодар осушил свой бокал, снова его наполнил, передал Важе и повернулся к Маринэ:

— Маринэ, дорогая, прости, что не за тебя мы выпили первый бокал.

— Что ты, что ты… — рассмеялась Маринэ.

Если бы я сейчас поступал в высшее учебное заведение, я снова выбрал бы металлургию. Но почему я после школы выбрал эту специальность, убей меня бог, не знаю! В детстве я хотел быть машинистом, увлекался железной дорогой и многим другим, но о металлургии никогда и не помышлял.

Железную дорогу я очень любил. Особенно мне нравилось, как поезд проходит по железнодорожным мостам. В окне мелькают фантастические, удивительные силуэты ферм, а в ушах звучит мощный гул. Потом поезд входит в туннель. Лампочки на серых бетонных стенах таинственно мерцают, и бегут, и убегают с головокружительной быстротой. Ритмически меняются свет и темнота, вдруг возникает приглушенное гудение, как будто звуки закупорены, ударяются о стены, а выхода не находят.

А когда поезд вырывается на свободу, голос его звучит радостно и словно растворяется в воздухе.

В такие минуты состав напоминал мне нырнувшего в воду человека. Нырнувшего, а потом вынырнувшего на поверхность и свободно, глубоко вздохнувшего.

Но когда подошло время выбирать профессию, я растерялся.

Некоторые из моих одноклассников пошли по стопам своих родителей. Один парень из нашего класса только потому подал документы на строительный факультет, что отец его был строителем. А другой не поступил на этот же факультет именно потому, что его отец был строителем.

В то время в моде были два факультета — физико-технический и металлургический.

Физтех открылся в том самом году, когда мы закончили школу. Тогда даже преподаватели не очень представляли себе, кем должны стать их студенты. Ходили слухи, что туда отбирают молодёжь особо одаренную.

Эти слухи окутали факультет романтическим ореолом. Достаточно было молодому человеку сказать, что он поступает на физтех, как на него глядели с уважением и навсегда приклеивали ярлык человека одаренного.